Тупой спортсмен, футболист Паттерсон, обращает наше внимание на самые выдающиеся места: горы Дымящихся Собачьих Какашек… болото Прогорклого Пота… луг, как будто покрытый вереском, только это не вереск, а ногтевой грибок, бесконтрольно разросшийся без лечения.
Удобно устроившись на гигантской ладони, Леонард объясняет, что рост Пшеполдницы – ровно триста локтей. Наша провожатая-тире-внедорожник – потомок ангелов, взиравших на землю с небес и воспылавших безудержной похотью к смертным женщинам. Эта история, по словам Леонарда, восходит к святому Фоме Аквинскому, который еще в тринадцатом веке писал, что ангелы спустились на землю в обличии инкубов – сильно возбужденных, сексуально озабоченных сверхсуществ. Эти ангелы сотворили со смертными женщинами всякие непотребства, в результате чего родились великаны вроде Пшеполдницы. Сами же похотливые ангелы были изгнаны в ад и стали демонами. Может быть, этот сценарий покажется вам совершенно нелепым, но имейте в виду: в аду святого Фомы Аквинского нет и не было, так что он наверняка что-то знал.
Точно так же, продолжает Леонард, когда земные мужчины преисполнились вожделения к ангелам в Содоме и Гоморре, Бог всыпал им по первое число. Огненный дождь, соляные столпы, все дела.
Да, это несправедливо, но, похоже, единственный из бессмертных, кому дозволено предаваться распутству со смертными, – это сам Господь Бог.
Прошу прощения, что постоянно использую слово на букву «б». Трудно избавиться от старых привычек.
– Ври дальше, – усмехается Паттерсон, отвесив Леонарду подзатыльник. – Еретик хренов!
– А можно не выражаться? – говорит Бабетта. – А то мне как будто насрали в уши.
Арчер машет рукой нескольким демонам. Кричит сверху какому-то крупному, мускулистому блондину с оленьими рогами на голове:
– Эй, Кернунн! Привет, братан!
Леонард шепчет мне на ухо, что это низвергнутый кельтский бог оленей. Нашего христианского дьявола не просто так изображают рогатым, поясняет он, это явная шпилька в адрес Кернунна.
Арчер замечает другого демона, чуть подальше, и поднимает вверх два больших пальца. Демон с головой льва со скучающим видом поедает мертвого адвоката. Сложив ладони рупором у рта, Арчер кричит:
– Как жизнь, Мастема?
– Князь духов, – шепчет мне Леонард.
Все это время Бабетта постоянно спрашивает:
– Который час? Сегодня все еще четверг?
Бабетта сидит на краю великанской ладони, скрестив руки на груди, и нетерпеливо притоптывает мыском своего грязного «маноло бланика».
– Даже не верится, что в аду нет вайфая, – произносит она.
Наш воздушный корабль, наша провожатая Пшеполдница, идет ровным шагом, ее лицо озаряет мягкая посткоитальная улыбка.
С ее улыбкой может соперничать только улыбка Арчера, который уже успел полностью регенерироваться – от синего ирокеза до черных ботинок, – и теперь ухмыляется так широко, что булавка доходит почти до уха.
Далеко внизу, опираясь на трость и волоча за собой слишком длинную бороду, бредет иссохший старик. Я спрашиваю у Арчера, не демон ли это.
– Да какой, на хрен, демон? – усмехается он, тыча пальцем в старика. – Это Чарлз Дарвин!
Арчер выдает мощный плевок, который падает, падает, падает вниз и приземляется так близко от старика, что тот поднимает голову. Встретившись с ним взглядом, Арчер кричит:
– Эй, Чак! Все еще выполняешь работу за дьявола?
Дарвин поднимает иссохшую руку с набухшими венами и показывает Арчеру средний палец.
Как выясняется, христианские креационисты-фундаменталисты были правы. Жаль, что нельзя рассказать родителям: Канзас победил в споре. Да, все эти дремучие вырожденцы и святоши, таскающие в церковь змей, оказались умнее моих мамы с папой, светских гуманистов и миллиардеров. Темные силы зла действительно распихали по горным породам кости якобы динозавров и другие поддельные окаменелости, чтобы сбить человечество с толку. Эволюция была полным вздором, на который мы все купились.
На горизонте, на фоне горящего оранжевым неба, вырисовывается силуэт какой-то постройки.
Задрав голову кверху, глядя на огромное, парящее над нами полной луной лицо нашей удовлетворенной демонической великанши, Леонард кричит:
– Glavni stab. Ugoditi. Zatim.
– Это по-сербски, – поясняет мне Леонард. – Выучил пару слов на занятиях по углубленной программе.
Здание вдалеке еще частично скрыто за горизонтом, но мы приближаемся, и по мере того, как сокращается расстояние, нашему взору открывается целый комплекс из флигелей и многочисленных сложных пристроек.
Как я хвасталась раньше, все лучшие люди мертвы. Здесь, в аду, я недавно, но уже повидала немерено знаменитостей со всех времен. Даже сейчас, заглянув через край великанской ладони, я указываю на крошечную фигурку внизу и кричу:
– Эй, смотрите!
Паттерсон прикрывает глаза рукой, резко подносит ее ко лбу, словно отдает честь, поворачивается в ту сторону и спрашивает:
– Ты имеешь в виду вон того старикашку?
Этот «старикашка», объясняю я ему, не кто иной, как Норман Мейлер.
Здесь, в аду, просто не пройдешь, не задев локтем какую-нибудь знаменитость. Мэрилин Монро, Чингисхан, Кларенс Дэрроу и Каин. Джеймс Дин. Сьюзен Зонтаг. Ривер Феникс. Курт Кобейн. Честное слово, состав местного населения напоминает список гостей на большой вечеринке, за приглашение на которую мои мама с папой продали бы душу. Рудольф Нуреев. Джон Кеннеди. Фрэнк Синатра и Ава Гарднер. Джон Леннон и Джими Хендрикс, Джим Моррисон и Дженис Джоплин. Какой-то непреходящий Вудсток. Если бы мой папа знал, какие возможности для делового общения открываются здесь, в аду, он бы, наверное, сразу же наглотался крысиного яду и бросился на самурайский меч.
Просто чтобы поболтать с Айседорой Дункан, моя мама открыла бы дверь аварийного выхода и покинула бы свой арендованный самолет во время полета.
Да уж, тут поневоле преисполнишься жалости к бедным душам, сподобившимся пройти через райские врата. Я живо представляю унылый зал для почетных гостей где-нибудь на небесах: безалкогольная вечеринка с мороженым при участии Гарриет Бичер-Стоу и Махатмы Ганди. Уж точно не самое привлекательное событие в светском календаре.
Да, мне тринадцать, я толстая и мертвая, но не комплексую по этому поводу, как те неуверенные в себе лица нетрадиционной ориентации, которые постоянно поминают всуе Микеланджело, Ноэла Кауарда и Авраама Линкольна, чтобы повысить свою самооценку. Если ты умер И К ТОМУ ЖЕ угодил в ад, это само по себе показатель, что ты совершил сразу две крупных ошибки, но я хотя бы оказалась в очень-очень хорошей компании.
Все еще восседая на гигантской ладони нашей великанши, мы приближаемся к комплексу зданий, которые простираются далеко за горизонт, покрывая целые акры – и даже квадратные мили – адских угодий. Здания по периметру напоминают постмодернистскую компиляцию, коллаж разных стилей, явно заимствованных у Майкла Грейвса и И. М. Пея. Я вижу рабочих, копающих котлованы и заливающих фундаменты для постоянно растущих кварталов из ребристых домов наподобие волнистой архитектуры Фрэнка Гери. Внутри этой внешней границы располагаются концентрические круги старых построек, как годовые кольца в древесном стволе, и каждый следующий круг относится к архитектурному стилю более ранней эпохи по сравнению с предыдущим. Рядом с секцией постмодернизма возвышаются стеклянные прямоугольные башни интернационального стиля. За ними виднеются претенциозные футуристические шпили ар-деко, еще дальше – постройки викторианской эпохи, федеральный, георгианский, тюдоровский стили, египетская, китайская и тибетская дворцовая архитектура, вавилонские минареты – непрестанно расширяющаяся в пространстве история градостроительства. Но, хотя комплекс зданий прирастает по краю, отбирая куски у земли так же быстро, как и Великий океан зря пролитой спермы, его древняя сердцевина загнивает и рушится.
Пшеполдница приближается к внешней окраине странного города, и с высоты видно, что самые старые, внутренние его части из периодов еще до этрусков, инков и первых месопотамских племен уже раскрошились и превратились в труху и глиняную пыль.
Это место – мозговой центр и головная контора ада.
Леонард кричит:
– Ovdje.
Великанша замирает на месте.
От внешних стен города тянутся длинные очереди из грешников. В буквальном смысле, без всякого преувеличения, мили и мили проклятых душ. Каждая очередь ведет к своему входу, время от времени кто-то попадает внутрь, и тогда люди в очереди продвигаются на шаг вперед.
Леонард кричит:
– Prekid.
Он кричит:
– Ovdje, пожалуйста.
Слушая эту странную славянскую галиматью, я размышляю, насколько она близка к языку мыслей Горана. Загадочному, непостижимому наречию воспоминаний и снов моего любимого возлюбленного Горана. К его родной речи. Честно сказать, я даже не знаю, из какой именно разоренной войной страны происходит мой Горан.
Да, я клялась, что оставлю надежду, но у всякой девчонки есть право страдать от неразделенной любви.
Мы приближаемся к «хвосту» длинной очереди, и Леонард произносит:
– Spustati. Sledeic.
Бабетта спрашивает:
– Ну, хотя бы год еще тот же?
В аду вам понадобятся часы, которые показывают не только дату и день недели, но еще и век.
Пшеполдница встает на одно колено и, наклонившись вперед, бережно опускает нас на землю.
XII
Ты здесь, Сатана? Это я, Мэдисон. Если тебе еще не надоело выслушивать мои откровения, то скажу, что мне всегда плохо давались экзамены и контрольные тесты. Честное слово, я не пытаюсь себя оправдать, но я ненавижу весь этот контекст игровых шоу, которым определяется столько всего в нашей жизни: эти проверки памяти и умственных способностей в малоподвижном формате при ограниченном времени. У смерти есть очевидные недостатки, но я все-таки рада, что теперь у меня появилась уважительная причина не сдавать предвыпускные экзамены на выявление академических способностей. Однако, похоже, я рано обрадовалась.