Я слушаю эту грустную старушку, и мне очень хочется ее утешить. Сказать ей, что смерть не так уж плоха. Даже если в Библии написана правда, и легче пропихнуть верблюда через игольное ушко, чем попасть в рай, в аду все не так страшно. Конечно, вам угрожают демоны, и пейзаж здесь весьма противный, зато у старушки будет возможность познакомиться с новыми людьми. Судя по коду 410, она живет в Балтиморе, так что даже если она умрет и попадет прямиком в ад, где ее сразу же расчленит и сожрет Пшеполдница или Юм Кимиль, для нее это не станет культурным шоком. Возможно, она вообще не заметит разницы. Поначалу уж точно.
Также мне хочется ей сказать, что если она любит читать, то ей понравится быть мертвой. Читая большинство книг, ты себя чувствуешь этаким трупом. В книгах все… завершенное и окончательное. Да, Джейн Эйр – вечный и нестареющий персонаж, но сколько бы раз ты ни читала эту проклятую книгу, Джейн всегда выходит замуж за грубого, обезображенного огнем мистера Рочестера. Она никогда не поступит в Сорбонну, не получит диплом по изготовлению французской керамики, не откроет шикарное бистро в нью-йоркском Гринвич-Виллидже. Можно сколько угодно перечитывать эту книгу Бронте, но Джейн Эйр не сделает операцию по смене пола и не станет крутым ниндзя-убийцей. И самое печальное: она сама верит в то, что она настоящая. Джейн – всего лишь типографская краска, отпечатанная на страницах, но она считает себя абсолютно реальным, живым человеком. Она убеждена, что у нее есть свобода воли.
Я слушаю эту восьмидесятисемилетнюю старушку, которая плачется о своих многочисленных болячках, и мне очень хочется посоветовать ей просто бросить все и умереть. Сыграть в ящик. Забудьте о зубочистках. Забудьте о жвачке. Больно не будет, клянусь. Наоборот, после смерти ей станет гораздо лучше. Посмотрите на меня, вот что мне хочется ей сказать: мне всего лишь тринадцать, а смерть – это чуть ли не самое лучшее, что со мной приключилось.
И еще я бы ей посоветовала обуть прочные туфли темного цвета на низком каблуке. Перед тем, как дать дуба.
– Вот, это тебе, – слышу я чей-то голос. Рядом со мной стоит Бабетта со своей поддельной сумочкой «Коуч», прямой юбкой и пышной грудью. В одной руке она держит туфли на шпильках. – Взяла у Дианы Вриланд. Надеюсь, они подойдут по размеру.
Бабетта кладет туфли мне на колени.
В наушниках продолжает рыдать старушка из Балтимора.
Туфли из лакированной кожи серебристого цвета, с ремешками на щиколотках, декоративными пряжками в стразах и высоченными каблуками. На таких каблуках мне уже не страшны тараканы. Я никогда не носила подобные туфли, потому что выглядела бы в них слишком взрослой, и тогда моя мама казалась бы СОВСЕМ старой. Дурацкие туфли. Неудобные, непрактичные, слишком нарядные и очень взрослые.
Под жалобный голос старушки, бубнящий в наушниках, я снимаю мокасины и обуваю серебристые туфли.
Да, я прекрасно осознаю, что есть множество веских причин, по которым мне следует вежливо, но твердо отказаться от этих туфель… Но мне они НРАВЯТСЯ. И они мне подходят.
XV
Ты здесь, Сатана? Это я, Мэдисон. Думаю, что я выражаюсь не слишком запутанно, но с этой минуты я разрешаю себе надеяться. Честное слово, я ставлю крест на любой постановке крестов. Я просто не создана для того, чтобы до конца вечности выступать в роли отчаявшейся, разочарованной во всем страдалицы без всяких стремлений, которая только и делает, что валяется в кататоническом ступоре среди собственных испражнений на холодном каменном полу. Вполне вероятно, что в рамках проекта «Геном человека» у меня когда-нибудь обнаружат рецессивный ген оптимизма, потому что, как бы я ни старалась, я все равно не могу наскрести даже парочки дней безнадеги. Ученые будущего назовут этот врожденный порок синдромом Поллианны, а я назвала бы свое состояние показательным случаем непрестанной погони за радугой.
Мы так легко сошлись с Гораном именно потому, что ему так и не дали побыть ребенком, а мне категорически запрещали взрослеть.
За день до церемонии вручения «Оскара» мама отвела меня в салон красоты на бульваре Уилшир, чтобы устроить для нас обеих полномасштабный ударный уход за собой в стиле «мама и дочь проводят день вместе». Пока нам делали мелирование с осветлением, мы сидели, закутавшись в одинаковые халаты из белой махровой ткани, с масками из сонорской глины на лицах, и мама рассказывала, что Горан вырос в одном из тех детских сиротских приютов за железным занавесом, где детишки лежат без внимания и заботы в общих палатах, похожих на темные пещеры, пока не становятся достаточно взрослыми, чтобы голосовать за правящий режим. Или идти в армию по призыву.
Там, в салоне красоты, пока лаосские массажистки, стоя на коленях, счищали омертвевшую кожу с наших стоп, мама рассказывала, что младенцам необходимы объятия и прикосновения, чтобы у них развилось чувство эмпатии и связи с другими людьми. Иначе ребенок вырастет социопатом, лишенным совести и способности любить. Скорее в качестве политической декларации, а не просто для красоты, мы меняем акриловое покрытие на ногтях на руках и ногах. Это одно из самых твердых маминых политических убеждений: если люди так отчаянно стремятся в Соединенные Штаты, переплывают Рио-Гранде, рискуют здоровьем и жизнью только ради возможности собирать овощи с наших грядок и красить нам волосы, значит, пусть собирают и красят. Если целые нации рады возможности мыть полы в наших кухнях, то нельзя им мешать. Это будет уже нарушением базовых прав человека.
В этом вопросе ее позиция тверда и непреклонна. В данный момент нас окружает толпа политических и экономических иммигранток, которые стараются изо всех сил, чтобы соскоблить, удалить воском и выщипать наши несовершенства.
После всех травяных клизм и сеансов электроэпиляции даже адские муки уже не внушают особого ужаса. Но меня поражает, что столько людей, представителей угнетаемых масс, убегают от пыток и политических репрессий в своей стране, приезжают в Америку и с готовностью подвергают здешний правящий класс практически тем же пыткам.
С точки зрения моей мамы, ее сухая шершавая кожа – это шанс для кого-то из эмигрантов устроиться на работу. Кроме того, причиняя ей боль, эмигрант получает прекрасную терапевтическую возможность выплеснуть свою ярость. Ее потрескавшиеся губы и секущиеся кончики волос – это чья-то ступенька на социально-экономической лестнице, позволяющая человеку вырваться из нищеты. Вступив в средний возраст, укомплектованный целлюлитом и сухой кожей на локтях, моя мама стала живым двигателем экономики, этакой турбиной, генерирующей миллионы долларов, которые передадут в Эквадор на покупку еды для родных и лекарств от холеры. Если маме вдруг вздумается «совершенно себя запустить», под угрозой окажутся жизни десятков тысяч людей.
Да, от меня не укрылось, как упорно мои мама с папой обвиняют в отсутствии у Горана какой бы то ни было нежности по отношению к ним кого угодно, кроме самих себя. Они считают, если Горан их не любит, это значит, что он искалечен эмоционально и не способен любить вообще никого.
В салоне красоты мастера и стилисты обступают нас со всех сторон, кружат, как стаи гарпий в аду, сообщают последние сплетни из самых что ни на есть верных источников. Хотя из Дакоты получилась прелестная девочка, на самом деле она родилась с ярко выраженными мужскими гениталиями. Мамина личная ассистентка – Черри, Надин, Ульрика или кто там еще, – говорит, что Кэмерон такая тупая, что купила таблетку для экстренной контрацепции и вместо того, чтобы проглотить ее, засунула себе в ву-ву.
Мама уверена, что границы между странами должны быть достаточно проницаемыми, а доходы надо перераспределить таким образом, чтобы все люди, независимо от расы, религии и обстоятельств рождения, могли приобретать ее фильмы. Ее благородная эгалитарная философия утверждает, что у каждого без исключения должна быть возможность покупать билеты на ее фильмы и чистить ей поры. Мама считает, что ни Африка, ни Индийский субконтинент никогда не достигнут технологического и культурного паритета с западным миром, пока плотность DVD-плееров на душу населения не превратит тамошних жителей в основных потребителей ее кинопродукции. Причем, ОФИЦИАЛЬНОЙ продукции, что продается в фирменных магазинах в студийной упаковке, а не каких-то убогих пиратских копий, отчисления с которых идут только наркобаронам и работорговцам, разбогатевшим на детском сексе.
Мама сообщает собравшимся журналистам и парикмахерам, что если какие-то аборигены из примитивных, почти первобытных племен до сих пор не оценили ее блестящую актерскую игру, то лишь потому, что эти порабощенные малые народы пребывают под гнетом порочных фундаменталистских религий. Их зарождающиеся восторги перед ее фильмами, очевидно, подавляются на корню каким-нибудь сатанинским имамом, патриархальным аятоллой или дремучим шаманом.
Собрав косметологов и педикюрш у белого подола своего махрового халата, мама им объясняет, что они тут не просто готовят актрису к рекламной кампании нового фильма. Вся их команда – мама, ее парикмахерши, массажистки и маникюрши – занимается повышением женской осведомленности посредством смелых кинематографических сюжетов, задающих стандарты для достижения настоящего равенства… бла-бла-бла. Так бы женщины третьего мира до конца своих дней оставались забитыми жертвами сокрушительных теократий, постоянно беременными, терпящими унижения, изуродованными генитально… а теперь они будут стремиться стать сексуальными хищницами, пить коктейли «Космо» и носить туфли от Джимми Чу. Искусно используя акриловый лак для ногтей и осветленные пряди волос – тут мама разводит руки пошире, как бы охватывая всех присутствующих, – мы расширяем внутренний потенциал угнетенных и эксплуатируемых людей во всем мире.
Да, чувство иронии у мамы отсутствует напрочь, но она убеждена, что в идеальном мире у каждого горемычного ребенка, будь то девочка или мальчик, должна быть возможность вырасти и стать… такими же, как она. Я уж молчу, что они с папо