– Дети? Мамочка, папочка… – Я делаю большие глаза и трясу головой, словно мне неприятно об этом думать. – Разве их не раздает директор по кастингу?
Папа сгибает руку, оттягивает манжету, смотрит на часы, а потом на маму. И слабо улыбается.
Мама роняет на кресло вечернюю сумочку и тяжело вздыхает. Усевшись в кресло, она похлопывает себя по коленям, чтобы я приблизилась к ней.
Папа тоже подходит и садится на подлокотник. Вместе они являют собою живой образец элегантности и красоты. Папа в смокинге, мама в вечернем платье. Каждый волосок на своем месте. Прямо-таки идеальные модели для парного снимка. Естественно, я не могу удержаться и не нарушить их дзен.
Я послушно подхожу к ним и сажусь на восточный ковер около маминых ног. Я уже надела твидовую юбку-шорты, розовую блузку и школьную кофту для предстоящего свидания с Гораном. Я смотрю на родителей глазами бесхитростного терьера. Широко распахнутыми глазами персонажа японского аниме.
– В общем, когда мужчина очень-очень любит женщину… – произносит папа.
Мама берет с сиденья вечернюю сумочку, открывает ее, щелкнув застежкой, и достает пузырек с таблетками.
– Примешь ксанакс, Мэдди?
Я качаю головой. Нет.
Безупречно наманикюренными пальцами, нарочито актерствуя, словно на камеру, мама открывает пузырек и вытряхивает себе на ладонь две таблетки. Папа, сидящий на подлокотнике кресла, протягивает руку. Вместо того чтобы дать ему одну таблетку из двух, что лежат у нее на ладони, она вытряхивает ему в руку еще две таблетки. Они оба закидывают ксанакс себе в рот и глотают, не запивая.
– Так вот, – продолжает папа, – когда мужчина очень-очень любит женщину…
– Или, – говорит мама, быстро взглянув на него, – когда мужчина любит мужчину или женщина любит женщину.
Она по-прежнему вертит в руке плотную красную ленточку.
Папа кивает.
– Твоя мама права. Или когда мужчина любит двух или трех женщин за кулисами после большого рок-концерта…
– Или – когда целая камера заключенных в мужской тюрьме очень-очень любит новенького сокамерника…
– Или, – перебивает ее папа, – когда банда байкеров, промышляющая метамфетамином на юго-западе США, очень-очень любит всем скопом одну пьяную девчонку…
Да, я знаю, что их ждет машина. «Приус». Какой-нибудь несчастный, замотанный координатор мероприятия уже наверняка переставляет в своем расписании время их прибытия. Но, несмотря на все эти стресс-факторы, я все равно морщу свой детский лобик, изображая растерянность. Мама с папой, обколотые ботоксом, могут лишь позавидовать моей выразительной мимике. Я смотрю то на нее, то на него, и вижу, как их глаза стекленеют от ксанакса.
Мама поднимает голову и, обернувшись через плечо, встречается взглядом с папой.
Он долго молчит, а потом говорит:
– Да ну, на хрен.
Папа сует руку во внутренний карман смокинга и вынимает крошечный наладонный планшет. Садится на корточки рядом со мной и держит планшет у меня перед носом. Откинув крышку, он нажимает Ctrl+Alt+P, чтобы вывести на экран панораму нашего домашнего кинозала в Праге. Папа переключает масштаб, пока широкоэкранный телевизор не заполняет весь дисплей планшета, потом нажимает Ctrl+Alt+L и прокручивает список фильмов. Остановившись на нужном фильме, он нажимает на «Пуск», и на экране возникает какой-то невероятный клубок из человеческих рук и ног, болтающихся безволосых мошонок и трепещущих силиконовых грудей.
Да, может быть, я еще целка и к тому же – мертвая целка, почерпнувшая информацию о плотских утехах из смутных метафор в романах Барбары Картленд, но умею отличить поддельные сиськи от настоящих.
Операторская работа – полный отстой. От двух до двадцати мужчин и женщин сцепились друг с другом, лихорадочно проникая во все имеющиеся отверстия всеми доступными пальцами, фаллосами и языками. Человеческие тела чуть ли не целиком исчезают в других телах. Свет отвратительный, а звук, очевидно, накладывали недоучки-любители, явно не состоявшие в профсоюзе. Никакого сценария нет и в помине. Это даже не сексуальная оргия, а какие-то корчи еще не совсем мертвых, но уже частично разложившихся обитателей братской могилы.
Мама улыбается, кивает на экран планшета и говорит:
– Понимаешь, Мэдди? Вот откуда берутся дети.
– И герпес, – добавляет папа.
– Антонио, – восклицает она, – давай не будем!
Мама опять обращается ко мне:
– Малышка, ты точно не хочешь ксанакса?
В центре крошечного экрана, поверх отвратительной оргии недоделанных мертвецов, появляется надпись: «Входящий вызов». Сверху на корпусе мигает красный огонек, звонок заливается пронзительной трелью. Папа говорит:
– Подожди, – и подносит планшет к уху. Жуткий клубок переплетенных конечностей и гениталий прижимается к его щеке; пенисы в видеозаписи извергают свою гадкую мокроту в опасной близости от его глаз и рта.
Он говорит в микрофон на планшете:
– Алло! Хорошо. Сейчас мы спустимся.
Я снова качаю головой. Нет, спасибо. Не надо ксанакса.
Мама роется в сумочке.
– Это не настоящий подарок на день рождения, но на всякий случай…
Она вручает мне нечто круглое, свернутую в рулон ленту из блестящего пластика или фольги с повторяющимся принтом: мордочкой мультяшной кошки. Фольга или пластик прямо лоснится, почти влажный на ощупь, и выскальзывает из рук; я не могу удержать весь рулон, его конец падает на пол и начинает разматываться, размножая до бесконечности все ту же мультяшную кошачью мордочку. Длинная пластиковая полоса, разделенная перфорацией на маленькие квадратики, стекает из моей руки на пол. От нее исходит мучнистый, больничный запах латекса.
Мои родители уже ушли; и только когда дверь за ними закрылась, я поняла, что держу в руках ленту презервативов с изображением Хелло Китти длиной футов пятнадцать.
XVIII
Ты здесь, Сатана? Это я, Мэдисон. Мало-помалу я забываю о своей земной жизни, забываю, что значит жить и чувствовать себя живой, но сегодня произошло кое-что потрясающее, что заставило меня вспомнить – или, если не вспомнить, то хотя бы понять, сколько всего я забыла. Либо выбросила из памяти.
Первоочередная задача компьютеризированной системы автонабора в аду – звонить в основном на те номера, которые исключены из всех справочников. Даже по оптоволоконному кабелю – или какие там телефонные линии соединяют землю и ад – я практически слышу запах рагу из обогащенного ртутью тунца в дыхании людей, чей ужин прерываю. Эти люди орут на меня. Тканевые салфетки, заправленные за воротники, хлопают их по груди. Салфетки испачканы соусом «Гамбургер Хелпер» и салатной заправкой «Зеленая богиня». Разозленные люди в Детройте, Билокси и Аллентауне кричат мне:
– Иди к черту! Гори в аду…
Да, может быть, я слишком нагло и беззастенчиво нарушаю гастрономические ритуалы их вечерней трапезы, но я уже давно выполнила это злобное пожелание.
Вот и сегодня, в этот день, месяц или век, я сижу на рабочем месте, слушаю, как меня посылают куда подальше, и спрашиваю людей об их потребительских предпочтениях при выборе шариковых ручек, и тут происходит кое-что новое. Система принимает звонок. Входящий звонок. На меня орет какой-то придурок с недожеванным мясным рулетом во рту, и неожиданно у меня в наушниках раздается сигнал. Нечто вроде гудка ожидания вызова. Непонятно, откуда звонят: с земли или из ада. Номер вызывающего абонента не определяется. Как только придурок с мясным рулетом бросает трубку, я нажимаю Ctrl+Alt+Del, чтобы освободить линию, и говорю:
– Алло!
Мне отвечает девчоночий голос:
– Это Мэдди? Ты Мэдисон Спенсер?
Я уточняю, кто звонит.
– Это Эмили, – отвечает она. – Из Британской Колумбии.
Тринадцатилетняя девочка из Канады. С тяжелой формой СПИДа. Сразу после нашего разговора она набрала *69 и узнала мой номер. Она спрашивает:
– Ты правда мертва?
– Мертвее некуда.
Эта девочка, Эмили, все еще сомневается:
– Судя по коду на определителе, у тебя номер Миссулы, штат Монтана…
– Это одно и то же.
– Если я перезвоню за счет вызываемого абонента, ты оплатишь звонок?
Да, говорю. Попробую.
Раздается щелчок – Эмили вешает трубку.
Конечно, это не очень этично – совершать личные звонки из ада в рабочее время, но так делают все. С одной стороны от меня сидит панк Арчер, почти касаясь локтем в черной кожаной куртке моего локтя в школьной кофте. Арчер дергает себя за булавку в пробитой щеке и говорит в микрофон гарнитуры:
– Нет, правда, судя по голосу, ты горячая штучка. – И продолжает: – Когда твой рак кожи пойдет метастазами и все закончится, нам с тобой надо будет чего-нибудь замутить…
С другой стороны от меня умник-ботан Леонард рассеянно таращится в одну точку и произносит в микрофон:
– Ферзевая ладья на же-пять…
Прямо сейчас, когда я сижу за рабочим столом, с головой, стиснутой гарнитурой – одно ухо закрыто наушником, микрофон висит прямо перед ртом, – вокруг меня вьется Бабетта и подстригает мне волосы маникюрными ножницами, которые вытащила из своей сумки. Она делает мне самую что ни на есть идеальную стрижку под пажа с прямой челкой. Даже ей безразлично, что я веду личные разговоры за счет адского бюджета.
На моей линии вновь раздается звонок, и механический голос говорит:
– Запрос на звонок за счет вызываемого абонента поступил от…
Канадская девочка со СПИДом подсказывает:
– Эмили.
Компьютер «спрашивает»:
– Вы согласны оплатить входящий вызов?
Я говорю: Да.
По телефону Эмили объясняет:
– Я звоню лишь потому, что у меня жутко срочное дело! Родители хотят, чтобы я пошла к новому психотерапевту. Как думаешь, надо идти?
Я качаю головой:
– Ни в коем случае.
Бабетта хватает меня за шею, ее белые ногти впиваются мне в кожу, пока я не прекращаю вертеться.
– И не давай им пичкать тебя ксанаксом, – советую я.
По моему личному опыту, нет ничего хуже, чем излить душу какому-нибудь психотерапевту, умеющему разговорить кого угодно, и только потом сообразить, что этот так называемый профессионал тупой, как бревно, и ты только что вывалила все свои сокровенные тайны какому-то недоумку, который ходит в разных носках, в одном коричневом и одном синем. Или налепил на задний бампер своего дизельного «Хаммера H3T» наклейку «Земля превыше всего!» Или ковырялся в носу у тебя на глазах. Твой драгоценный наперсник, который должен был выправить твою исковерканную психику, а теперь хранит твои самые темные секреты, оказался обычным придурком с дипломом магистра. Желая сменить тему, я спрашиваю у Эмили, как она заразилась СПИДом.