Правда, когда она вернулась в гостиницу после вручения «Оскаров», вошла в номер, наступила на полмиллиона тарелок с недоеденными клубными сандвичами и увидела меня мертвой, задушенной лентой презервативов с Хелло Китти… Не вдаваясь в подробности, просто скажу, что мама распсиховалась еще сильнее.
В это время мой дух еще витал в номере и скрещивал бесплотные пальцы в надежде, что кто-нибудь догадается вызвать «скорую», и примчавшиеся врачи совершат некое чудо реанимации. Горана, ясное дело, давно след простыл. Мы с ним повесили на дверь табличку «Не беспокоить», так что горничная не заходила готовить постели ко сну. Никто не выложил нам на подушки фирменные шоколадки. Свет нигде не горел, в номере было темно. Мама с папой вошли на цыпочках, полагая, что мы с Гораном крепко спим. В общем, зрелище было не самым приятным.
Да и кому бы понравилось наблюдать, как твоя мама бьется в истерике и выкрикивает твое имя, а потом падает на колени в кашу из залитых кетчупом луковых колец и остывших креветок, хватает тебя за мертвые плечи, трясет и кричит, что тебе надо очнуться. Папа все-таки позвонил в службу спасения, но было уже слишком поздно. Врачи не столько спасали меня, сколько возились с маминой истерикой. Конечно, прибыла и полиция; они сделали миллион фотоснимков мертвой меня, уж точно не меньше, чем репортеры из «Пипла», которые наперебой фотографировали меня новорожденную. Детективы из отдела по расследованию убийств сняли с полоски презервативов миллион отпечатков пальцев Горана. Мама приняла миллион таблеток ксанакса, одну за другой. Папа подошел к шкафу, где хранилась новая одежда Горана, распахнул дверцу и принялся срывать с вешалок все костюмы от Ральфа Лорена. Он молча рвал в клочья рубашки и брюки, так что пуговицы отлетали и рикошетили по всему номеру.
Все это время, всю ночь я лишь наблюдала за происходящим, такая же отстраненная и далекая, как моя мама, когда она подключается через ноутбук к камерам видеонаблюдения. Может быть, я задернула шторы на окнах или включила свет, но никто этого не заметил. В лучшем случае – бдительный страж. В худшем – вуайеристка.
Тоже своего рода власть, но совершенно бессмысленная и бессильная.
Один из видов дискриминации – это дискриминация мертвых живыми. Мертвые – самый маргинализированный слой населения. Обычно мертвых изображают исключительно в образе зомби… вампиров… призраков, несущих угрозу живым. Всегда чем-то опасных. Точно так же в массовой культуре 1960-х годов изображали чернокожих. От мертвых надо избавиться. Выгнать их отовсюду, как евреев в четырнадцатом веке. Депортировать, как нелегалов-мексиканцев. Как прокаженных.
Теперь можете надо мной посмеяться. Вы еще живы и, стало быть, делаете что-то правильно. А я мертва, так что смело швыряйте в меня грязью. Прямо в мое жирное, мертвое лицо.
В современном ханжеском мире, полном косности и предрассудков, живые – это живые. Мертвые – это мертвые. И они не должны взаимодействовать. Что вполне объяснимо, если подумать. Только представьте, что́ сотворили бы мертвые с ценами на недвижимость и рыночной стоимостью акций. Как только мертвые скажут живым, что материальные ценности это ничто – и ВПРАВДУ ничто, – «Де Бирс» уже не продаст ни единого бриллианта. Пенсионные фонды зачахнут.
Мертвые всегда держатся рядом с живыми. Я пробыла с родителями целую неделю; уж всяко приятнее, чем наблюдать, как мистер Козлина Вандеркозлин, извращенец из морга, выкачивает из меня кровь и забавляется с моим голым тринадцатилетним трупом. Мои родители, ярые защитники окружающей среды, выбрали биоразлагаемый гроб из прессованной бумажной пульпы, который гарантированно не вредит почве и способствует развитию бактериальных форм жизни в толще земли. Вот типичный пример, как неуважительно вы, живые, относитесь к мертвым. В смысле, благополучие дождевых червей у вас в явном приоритете.
Отсюда вывод: завещание лучше составить как можно раньше.
Иначе тебя похоронят в какой-то пиньяте.
Если бы я успела оставить распоряжения, меня похоронили бы в бронзовом, герметичном гробу, инкрустированном рубинами. Нет, даже не похоронили, а упокоили бы в склепе из резного белого мрамора. На крошечном лесистом островке в центре озера. В итальянских Альпах. Однако родители руководствовались собственными представлениями. Можно было устроить все элегантно, но они выбрали какой-то кошачий концерт от церковного хора, которому нужно было засветиться по всей стране перед выходом альбома. Кто-то переделал слова в песне Элтона Джона о свече на ветру, и получилось: «Прощай, Мэдисон Спенсер, хотя я тебя вовсе не знал…» Они даже выпустили миллиард белых голубей. Вот уж клише так клише. Вторичность как она есть.
Ко мне прониклись сочувствием все мертвые детишки. Меня пожалела даже Джонбенет Рэмси. Ребенку Линдбергов было стыдно за то, как со мной обошлись.
В общем, я умерла, а все мелкие мисс Сучки фон Сучкинберг из моего интерната были живы и явились на мою поминальную службу. Эти три Потаскушки Макпотаскуш стояли все такие благочестивые, понурив головки, и не сказали ни слова о том, что это они научили меня игре во французские поцелуи. Эти три Шлюшки Вандершлюх подошли с похоронными программками к моей маме и попросили поставить на них автограф. Президент США помогал донести до могилы мой экологически чистый биоконтейнер из папье-маше. Вместе с премьер-министром Великобритании.
Кинозвезды, прибывшие на церемонию, делали скорбные лица. Какой-то знаменитый поэт прочитал идиотское цветистое стихотворение, в котором даже не было рифмы. Мировые лидеры отдали дань уважения. Вся планета прощалась со мной по спутниковой связи.
Кроме Горана, моего возлюбленного, моей единственной настоящей любви…
Горана там не было.
XXVI
Ты здесь, Сатана? Это я, Мэдисон. Мне вдруг пришло в голову, что я так и не поблагодарила тебя за машину, которую ты мне прислал. На самом деле я очень тебе благодарна, ты проявил столько заботы, чуткости и доброты, когда я так отчаянно в этом нуждалась. Хочу, чтобы ты знал: я никогда не забуду твое великодушие.
Быть новоумершим духом ничуть не легче, чем новорожденным младенцем, поэтому я благодарна даже за толику участия и заботы. У моей могилы на частном кладбище «Форест-Лаун» все заливались слезами: плакали мама и папа, плакал президент Сенегала. Все рыдали навзрыд. Все, кроме меня, потому что, мне кажется, плакать на собственных похоронах – это верх эгоизма, ведь все равно никто не видит меня настоящую, бесплотного духа среди скорбящих. Да, я знаю, что в архетипическом сценарии под «Тома Сойера» усопшему должно быть приятно посетить собственную поминальную службу и убедиться, что все его обожали и втайне любили, однако горькая правда заключается в том, что большинство людей так же фальшиво относятся к тебе после смерти, как и при жизни. Если в том есть хотя бы малая доля выгоды, все, кто тебя ненавидел, будут рвать на себе одежды, заламывать руки и рыдать крокодильими слезами. В качестве примера можно взять троицу этих притворщиц, мелких мисс Блудливо Макблуди. Они обступили мою убитую горем маму и втирают ей в уши, как сильно любили меня, и при этом перебирают своими паучьими анорексичными пальцами с французским маникюром дорогущие четки с таитянским черным жемчугом, рубинами и изумрудами, созданные Кристианом Лакруа по заказу «Булгари», которые они по-быстрому купили на Родео-драйв специально для сегодняшних похорон. Эти три мисс Шлюшки Шлюхенгеймер нашептывают моей несчастной маме, будто получают от меня послания из загробного мира, я прихожу к ним во сне и умоляю передать слова любви и поддержки моей семье. А моя бедная мама пребывает в таком сильном стрессе, что слушает этих кошмарных гарпий и принимает всерьез их вранье.
Вокруг папы в огромных количествах вьются блондинистые ассистентки. Все, как одна, в сексуальных черных стриптизерских перчатках, словно меряются друг с другом длиной стройных ног, задирают повыше черные мини-юбки, демонстрируя загорелые, тщательно проэпилированные бедра; сжимают в руках, как клатчи от Шанель, новенькие миниатюрные Библии в черных кожаных переплетах. Сразу ясно, что это никакие не ассистентки, а самые обыкновенные шлюхи, которые спят с отцом – при всех его благородных, высокоморальных трюизмах левого толка, – но он не сможет включить их зарплаты в бюджеты съемок, если признается, что их ассистентство состоит исключительно из минета. Этот плаксивый медиацирк разворачивается вокруг моих бренных останков, упакованных в органический саван из неотбеленного бамбукового волокна с какой-то дебильной, якобы азиатской, каллиграфией; саван напоминает большую белесую какашку, покрытую китайскими бандитскими метками. И тут же красуется мое свежевысеченное надгробие. Таковы бесчисленные унижения, которым подвергаются мертвые: на камне выбито мое полное нелепое имя. Мэдисон Десерт Флёр Роза Паркс Койот Трикстер Спенсер. Моя самая страшная тайна, какую я скрывала от всех тринадцать лет жизни и которой трем мисс Шлюхен Шлюхенберг явно не терпится поделиться с моими бывшими одноклассницами в Швейцарии. Не говоря уж о том, что высеченные в граните даты рождения и смерти навсегда зафиксируют в истории, что мне было вроде как девять лет. И будто этого мало, эпитафия гласит: «Ныне Мэдди припала к священной груди Вечной Богини и сосет ее дивное молоко».
Весь этот маразм – именно то, что достанется человеку, если он умер без нотариально заверенного завещания. Я мертва и стараюсь держаться подальше от этой безумной толпы, но все равно слышу запах их декоративной косметики и лака для волос.
Если бы я не знала значения слова «маразм», то теперь бы уж точно выяснила. А что касается слова «ущербный», то достаточно лишь оглядеться вокруг.
Если вы в состоянии переварить дополнительную информацию о загробной жизни, то вот вам еще один факт: среди скорбящих на похоронах сильнее всех скорбит сам усопший. Вот почему меня прямо захлестывает благодарность, когда, оторвав взгляд от этой унылой картины, я вижу черный ли