– Вы знаете, что такое развод в стиле Рино?
Я объясняю, что еще несколько десятилетий назад паре, собиравшейся развестись, достаточно было взять отпуск на шесть недель, поселиться в Неваде и подать заявление о расторжении брака по обоюдному мирному соглашению. Так вот, говорю я той женщине, летите первым же рейсом в Орегон, где легализована эвтаназия. Ей даже не надо тратиться на обратный билет, и она сможет спокойно умереть уже в ближайшие выходные.
– Забронируйте номер в каком-нибудь роскошном отеле в центре Портленда, – продолжаю я. – Закажите массаж, а потом позвоните в обслуживание номеров, и пусть вам принесут побольше фенобарбитала. Все очень просто. Устройте себе маленький праздник…
Я сижу за столом, разговариваю по телефону. Скрестив пальцы, клянусь, что все это правда. Честное слово. Мое рабочее место, которое на земле сошло бы за офисный закуток, отделенный перегородкой, увешано сувенирами моей новой силы, всевозможными орудиями убийства, частями тел и символами имперской власти. Прямо передо мной, всегда на виду, приколотый к пробковой доске засохший скальп усиков Гитлера вовсе не вдохновляет на честность.
Краем глаза я замечаю, что Бабетта уже совсем близко. С неизбежными результатами моего испытания в руках.
Я говорю умирающей женщине из Техаса, что передо мной на столе лежит ее личное дело, и я вижу, что ей уже давно уготована прямая дорога в ад. С двадцати трех лет, когда она изменила мужу. Не пробыв замужем и двух недель, она вступила в греховную связь с местным почтальоном, главным образом потому, что он напоминал ее бывшего парня. После этого откровения женщина ахает, задыхается в приступе кашля и спрашивает:
– Откуда вы знаете?
Кроме того, судя по записям в личном деле, она слишком часто сигналила в автомобиле. По божественному закону, объясняю ей я, каждому человеку разрешается жать на клаксон не более пятисот раз за всю жизнь. Один гудок сверх допустимого количества – независимо от обстоятельств – влечет за собой неизбежное осуждение на вечные муки. Понятно, что все таксисты попадают в ад автоматически. Аналогичный нерушимый закон действует и в отношении окурков, выброшенных в неположенном месте. Первая сотня разрешена, а сто первый выкинутый окурок гарантирует вечное проклятие. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Похоже, женщина из Техаса нарушила и это правило. Все записано черным по белому в ее личном деле и распечатано на матричном принтере, выдающим почти нечитаемые страницы.
Бабетта уже стоит у меня над душой, нетерпеливо притоптывает мыском поддельной «маноло бланик» и демонстративно поглядывает на запястье, хотя ее часики «Свотч» уже давно приказали долго жить.
Я тяну время, поднимаю указательный палец, шепчу одними губами «подожди» и говорю в микрофон женщине из Техаса, что за то короткое время, что ей осталось пробыть на земле, она уже не успеет ничего предпринять. Ничего, что обеспечило бы ей место на небесах. Ей нужно подумать о своих близких, перестать перетягивать все внимание на себя и дать возможность тем людям, которые ее любят, вернуться к собственным драгоценным, коротким, изломанным жизням. Да, следует предупредить всех, кто ей дорог, чтобы они не бибикали не по делу и не бросались окурками, а потом ей пора двигаться дальше.
Я говорю ей:
– Давайте уже умирайте. – Я тянусь пальцем к кнопке удержания звонка и произношу: – Пожалуйста, оставайтесь на линии…
Я нажимаю кнопку и поворачиваюсь на вертящемся стуле к Бабетте, выжидательно приподняв брови. Мое лицо выражает безмолвную мольбу: Скажи, что все хорошо.
Бабетта протягивает мне отчет. Стучит ногтем с облупившимся лаком по низу длинной колонки каких-то цифр и объясняет:
– Судя по твоему общему баллу виновности… Вот это число. – Она вручает мне тусклую, почти нечитаемую распечатку. – Тебе нужно подать апелляцию.
Бабетта разворачивается на одном сбитом каблуке и идет прочь.
На панели мигает огонек вызова, переведенного в режим ожидания. Моя последняя кандидатка на вечные муки в аду, медленно умирающая в Техасе любительница бибикать и разбрасывать окурки, все еще ждет на линии.
Я кричу вслед Бабетте: Что значит подать апелляцию?
Она уже отошла на четыре… пять… шесть шагов от меня. Бабетта кричит на ходу, даже не обернувшись:
– Тебя здесь вообще быть не должно… Они перепутали все документы. – Она кричит громко, и ее слышат все. – Перепроверь цифры сама. Потому что прямо сейчас ты должна находиться в раю.
Бесконечные ряды работников адского кол-центра оборачиваются ко мне. Толпы наемников и новичков, только что прибывших в ад, в замешательстве глядят на меня. Кто-то из них делает шаг вперед: не мерзкий, залитый кровью пират, не старушка в ее лучшем платье, отложенном для похорон. Нет, это незнакомка примерно моего роста. Было бы логично предположить, что мы с ней ровесницы. Она могла бы сойти за меня прежнюю, чистенькую и воспитанную Мэдисон в практичных туфлях и темном твидовом костюме, на котором не будут заметны пятна грязи. В отличие от меня нынешней лицо и руки у этой девочки не перепачканы засохшей кровью побежденного демона, волосы аккуратно расчесаны и тщательно уложены. Протянув мне изящную руку с красивыми розовыми ноготочками, эта девочка спрашивает:
– Мэдисон Спенсер?
Она смотрит мне прямо в лицо, улыбается, демонстрируя идеальные белые зубы с брекетами из нержавеющей стали, и говорит:
– Я проспорила…
Ее изящные руки ныряют в карманы твидовой юбки, потом – в карманы вязаной кофты, и она вынимает семь, восемь, девять… Десять батончиков «Милки уэй» стандартных размеров. И моя новая лучшая подруга – моя первая в жизни лучшая подруга – эта мертвая девочка отдает их все мне. Мой выигрыш в нашем споре.
XXXII
Ты здесь, Сатана? Это я, Мэдисон. Ты, наверное, скажешь, что я лицемерка, но как только мне выпал шанс удрать из ада, мне сразу же захотелось остаться. Лишь немногие семьи могут похвастаться такими же крепкими отношениями, как у сокамерников в тюрьме. Редко браки выдерживают такой же накал страстей, как между преступниками и теми, кто стремится привлечь их к суду. Неудивительно, что Зодиак так упорно заигрывал с полицией. Или что Джек-потрошитель завлекал – или завлекала – сыщиков Скотленд-Ярда своими игривыми письмами. Мы все хотим, чтобы за нами гонялись. Мы все хотим быть желанными. Я уже пробыла в аду дольше, чем в любом из наших домов на земле: в Дурбане, Лондоне или Маниле. Я не просто растеряна, я впадаю в отчаяние при одной только мысли, что мне придется отсюда уйти.
Чтобы кровожадные армии были заняты делом и не выедали мне мозг, я приказала им отловить и раскрасить всех адских летучих мышей в красный и синий цвет, под птиц кардиналов и синешеек. Деятельных палачей, ранее состоявших на службе у Пол Пота и мадам Дефарж, я отправила мастерить яркие крылышки бабочек из цветного картона и блесток и приклеивать их к настоящим крыльям наших мух. Это не только слегка оживляет традиционно мрачную атмосферу подземного мира, но и предотвращает неизбежные стычки между татаро-монгольскими ордами, фашистскими штурмовиками и египетскими колесничими. И самое главное, им есть чем заняться, они не лезут ко мне, и у меня появляется больше времени, чтобы показывать Эмили ад, уплетать «Милки уэй» и обсуждать мальчиков.
В ходе нашей неспешной прогулки я отмечаю, что еще можно улучшить в ландшафте: здесь – цветущий кизил, там – зеркальный пруд с чистой водой. Вероятно, вольер с разноцветными попугаями. Эмили всегда носит с собой канцелярский планшет и аккуратно записывает все мои идеи.
Потенциально нуждающиеся в поддержке толпы недавно усопших – беспокойные души, которых я призывала скорее умереть и переселиться в ад, – все отправлены мной на различные проекты по освоению бесхозных земель. При стольких плотинах, что я приказала построить через реки Кипящей Крови, я прямо-таки Рузвельт загробного царства. По моему распоряжению бригады рабочих роют каналы и осушают обширные болота Вонючей Испарины; благодаря мне в аду больше не существует древних топей Прогорклого Пота. Пропащие души, посвятившие свою жизнь теории и практике градостроительства, пребывают в восторге, что их навыки снова нашли применение. Так были срыты холмы Засохшей Харкоты. Так целый ГУЛАГ счастливо проклятых подневольных рабочих мастерит из гофрированной бумаги кувшинки и пускает их плавать по озеру Дерьма.
Все больше и больше я убеждаюсь, что ад – не столько карательный огонь, сколько естественный результат целой вечности отсроченного техобслуживания. Сказать по правде, ад – это просто ужасно запущенный маргинальный район в крайней степени деградации. Представьте тлеющие подземные пожары в угольных шахтах – в тесном соседстве с горящими свалками старых автомобильных покрышек, открытыми выгребными ямами и полигонами для захоронения опасных отходов, – и в результате получится ад, причем ситуацию явно не улучшает склонность здешних, зацикленных исключительно на себе обитателей оплакивать свою тяжкую долю при категорическом нежелании пошевелить хотя бы одним мертвым пальцем для защиты своей окружающей среды.
Во время прогулки по берегу моря Насекомых мы с Эмили наблюдаем за медленными, но верными улучшениями унылого пейзажа. Я указываю на самые интересные места: бурлящая река Раскаленной Слюны… грифы, кружащие над Гитлером и его теплой компанией, сосланной в самое мрачное адское место в аду. Объясняю, какие, казалось бы, произвольные правила нарушили люди, попавшие в ад. Например, каждому из живых разрешается использовать матерные слова не более семисот раз за всю жизнь. Большинство людей даже не представляют, как легко обеспечить себе проклятие на веки вечные, но как только матюгнешься в семьсот первый раз, ты уже автоматически обречен. Аналогичные правила действуют и в отношении личной гигиены: если ты в восемьсот пятьдесят пятый раз не вымоешь руки после посещения туалета, то неминуемо попадешь в ад. В трехсотый раз употребив слово «ниггер» или «пидор», независимо от твоей собственной расы или сексуальных предпочтений, ты приобретаешь себе пресловутый билет в одну сторону, а именно в геенну огненную.