Во-вторых, на самом Юге, где 38 % населения составляли рабы [86], ситуация коренным образом изменилась. Постепенно (еще в середине 1863 года южане продолжали одерживать победы) информация доходила до рабов, и многие рабы если и не поднимали бунты, и не бежали (и того и другого после Декларации было предостаточно), то начинали существенно хуже работать и требовать больше прав. За счет беглецов с Юга пополнялась и армия США, которая в итоге была в три раза больше армии Конфедерации.
Отказ Англии от разблокирования Конфедерации привел к тому, что уже в 1863 году южане начали испытывать существенный недостаток боеприпасов и вооружений. Северо-Запад США, после принятия в 1861 году «усеченным Конгрессом» закона о праве каждого фермера на практически бесплатный земельный минимум, естественно поддержал Северо-Восток, в том числе в надежде получить плодородные земли плантаторов Юга. Соответственно, южане стали испытывать проблемы и со снабжением продовольствием. Так или иначе, но к весне 1865 года Конфедерация проиграла войну, которая на 98 % велась на ее территории.
Считается, что Линкольн погиб вследствие покушения на него сторонника южан. Возможно, и так, хотя странно, что это произошло в момент, когда война уже была проиграна и его смерть Югу помочь никак не могла. Но мы знаем наверняка, что перед концом войны победители активно обсуждали, что делать с Югом. «Партия разгрома», к которой принадлежал и Уллис Грант (генерал северян и будущий президент США. – Примеч. ред.), считала, что Юг надо поставить на колени, с которых он больше не поднимется (забавно, но сам Грант освободил своих рабов только в 1865 году, после полного запрета рабства в США – на пять лет позже, чем командовавший армией южан генерал Ли). Линкольн выступал за компенсацию плантаторам и создание единого плана по восстановлению Юга. Понятно, что после его смерти победили бескомпромиссные северяне. Юг был разорен; новая администрация, получившая под свой контроль всю страну, в том числе за счет люстрации на Юге и предоставления политических прав неграм, стала знаменита в основном финансовыми скандалами. В итоге только в 1877 году, ввиду угрозы повторения гражданской войны, в результате приватного соглашения между южанами-демократами и северянами-республиканцами был создан план экономической помощи Югу и начался процесс интеграции.
Итогом войны стало обретение Севером надежного внутреннего рынка, но без защитного тарифа, который убивал конкуренцию и вел к деградации: Юг просто не смог бы платить такие цены за товары. Таким образом, Север де-факто не достиг в этой войне поставленных задач. Зато обнищание Юга заставило искать другие пути развития. Пересмотр бюджетной политики и введение налогов на доход позволили совместить наличие рынка сбыта с формированием нормальной конкурентной среды. Тем не менее плата была огромной: США потеряли в войне 600 000 человек [87], а экономика Севера рухнула настолько, что уровень потребления 1860 года восстановился только к 1873 году. Остается вопрос: можно ли было достичь того же эффекта без войны? Но история не знает сослагательного наклонения.
Если Север выиграл войну, то Юг проиграл. Потребление на Юге не восстановилось до уровня 1861 года и к 1900 году, урожайность достигла уровней 1861 года еще на 10 лет позже. Еще к 1940 году южные штаты серьезно отставали по ВВП на человека от северных [88]. Да и если смотреть на США в целом, война резко затормозила экономику. С 1865 года и до 1904 года средний рост ВВП США не превышал 2 % в год [89].
Такова была плата за спасение от власти ресурса. Если бы не эта трагедия, США никогда не двинулись бы по пути развития эффективной экономики и не были бы той страной, которой они являются сейчас. Увы, даже она мало чему научила политиков: в 1930 году в США был принят закон Холи – Смута, вводящий высокий импортный тариф… «для защиты отечественного производителя». Этот тариф явился одной из главных причин Великой депрессии, вызвав резкое падение экспорта и безработицу в размере 25 %. Хорошо, что на второй раз в США урок был выучен: ресурс убивает экономику, а протекционистские тарифы – классический ресурс. Похоже, теперь учить тот же урок собирается Россия.
Кстати, причем здесь рабы? Освобождение рабов явилось побочным продуктом борьбы двух регионов за сохранение ресурса. Линкольн, яростный борец за протекционизм на Севере, не был против протекционистской, основанной на ресурсе, политики на Юге; он был поборником незыблемости прав собственности и никогда не выступал за освобождение рабов до 1862 года. В 1858 году он публично протестовал против идеи предоставления неграм прав граждан в северных штатах. В 1860 году он писал Стефенсу: «Для опасений, что республиканская администрация станет вмешиваться в жизнь рабовладельца Юга и его рабов, нет оснований». Он, судя по свидетельствам, был умеренным расистом, считал негров людьми второго сорта и в светских рассуждениях о будущем рабства настаивал на том, что по мере его отмирания (а он понимал, что механизация когда-нибудь сделает рабство неэффективным) рабов надо будет принудительно высылать из США в Африку. Так что рабам просто повезло. Да и то относительно: схема их освобождения не предполагала наделения землей, большое их количество в итоге оказалось в виде наемных работников у прежних хозяев, в 1877 году они были снова лишены избирательных прав, к 1890 году вероятность для афроамериканца быть убитым обществом «Ку-Клукс-Клан» была выше, чем в 1860 году вероятность для него быть убитым хозяином. Законы о сегрегации просуществовали до 50-х годов прошлого века; еще и сегодня проблема интеграции афроамериканского населения США далека от разрешения.
Глава 12. Зрелища – а потом хлеб
О щедрости государства и о гражданах, которые требуют щедрости даже тогда, когда ресурсов уже не остается, то есть о «замкнутом круге» популизма
Если бы законы общества были кинематографичны и мир подчинялся правилам, по которым пишутся сценарии для HBO, то краткая история стандартного цикла экономического «проклятия» должна была бы выглядеть вполне кинематографично: завязка – нахождение ресурса, расцвет, накопление противоречий и ошибок; кульминация – крах, «нижняя точка», когда кажется, что всё потеряно; и наконец – появление новой, более совершенной структуры, хеппи-энд. Беда в том, что история не обязана следовать канонам и радовать зрителей. И потому часто бывает, что накопленные за время ресурсного благоденствия проблемы завязываются в узел, развязать который не удается с исчезновением ресурса: общество десятилетиями (и веками) несет на себе «проклятие» давно исчезнувшей формации.
Именно такая судьба постигла Аргентину – популистская протекционистская система управления страной, примитивность структуры экономики и патернализм (как форма правления и как основное ожидание от правящей группы) продолжают держать страну в ресурсном цикле спустя почти 100 лет после окончания классического периода «проклятия».
Территория современной Аргентины (исключая Патагонское Плато, которое и сегодня является малонаселенным) с середины XVI века являлась совокупностью испанских колоний – городов, окруженных значительными сельскохозяйственными угодьями. Земли будущей Аргентины были не богаты ни золотом, ни серебром, ни местными жителями, которых в рамках испанской политики «Энкомьенды» можно было бы использовать почти как рабов. В силу больших расстояний и проблем ландшафта дороги на территории (называвшейся тогда Губерния Рио де ла Плата) были слабо развиты, и фактически каждый город был самодостаточен, экономически независим от других и почти изолирован от внешнего рынка. Эта изоляция, заложившая традиции независимости каждой области, сыграла в будущем страны огромную отрицательную роль.
Однако по мере того, как население испанских колоний в Южной Америке, производивших золото и серебро, росло, большие пространства, пригодные для ведения сельского хозяйства, стали преимуществом – у медленнее растущего населения Губернии Рио де ла Плата появилась возможность продавать излишки (скот и зерно в первую очередь) соседним испанским колониям.
Как часто бывает в истории, на ее ход существенное влияние оказала ошибка, совершенная властями метрополии: в погоне за дополнительными доходами Мадрид запрещал своим колониям в Южном полушарии торговать между собой не через посредничество Испании. Торговая монополия была, очевидно, невыгодна и продавцам, и покупателям, и в Южной Америке расцветает контрабанда, основным маршрутом поставки товаров становится путь «юго-восток – северо-запад»: сельскохозяйственные товары идут на северо-запад, все остальные – обратно. Несмотря на то что объем такой торговли был незначителен по масштабам европейских рынков того времени, он был настолько важен для Губернии, что в течение XVIII века сеть транспортных путей в ней существенно увеличилась, а изолированные ранее города-провинции стали активно взаимодействовать. Параллельно контрабанда (которая, хотя и велась с одобрения и поддержки местных властей, тем не менее была незаконной и преследовалась испанцами) привела к формированию у землевладельцев Губернии и вооруженных отрядов, охранявших поставки, и готовности бороться с испанским протекторатом.
Закон о запрете торговли был отменен ввиду очевидной бесполезности, но, как всегда бывает с правительствами, слишком поздно (в 1774 году) и только потому, что потребовалась лояльность испанских колоний в борьбе с расширявшими свою сферу влияния на материке португальцами. Разграничение сфер влияния с Португалией прошло успешно (хотя Бразилия будет периодически вторгаться на испанские территории в дальнейшем), но война с португальскими колониями еще больше укрепила местные вооруженные отряды, а контрабанда теперь сместилась: незаконная торговля велась между Губернией (которая к 1782 году в бессмысленной попытке остановить интеграцию была разделена на восемь провинций, из которых четыре образовывали современную территорию Аргентины) и португальскими территориями.