шевой ВВП в стране. Эти дополнительные ресурсы используются властью (элитой) в своих интересах, в первую очередь для укрепления власти. В таком государстве оппозиционные элиты и население всегда стоят перед выбором – бороться за смену власти или согласиться с имеющейся. При этом выгоды и риски того и другого постоянно сравниваются. Как показывает практика, чем выше доля ренты и сам ВВП на человека, тем одновременно больше возможностей у власти «покупать» силовые структуры и коррумпировать оппозицию, и выше риски населения и оппозиции: в условиях относительно высокого ВВП на человека и большой ренты население может слишком много потерять от нестабильности, которая создается в процессе смены власти.
Именно поэтому страны, где очень высока доля ренты (Саудовская Аравия, Азербайджан после конца 1990-х годов, Кувейт, Россия до 2014 года и пр.), так стабильны. С другой стороны, страны, уровень ренты в которых ниже и сам ВВП меньше, испытывают постоянный стресс: властям не хватает средств на «умиротворение» народа и оппозиции, силовые структуры, не получая достаточного финансирования, стремятся играть в свою игру, а соблазн побороться за контроль над рентой уже достаточно велик. Если нарисовать график, на котором по абсциссе отложен ВВП на душу населения, а по ординате – доля ренты в ВВП, выделится прямоугольник – с долей ренты от 5–6 % до 12–13 % и подушевым ВВП от нуля до примерно $12 тыс., где компактно расположено два десятка стран. Их постоянно сотрясают «оранжевые» и другие революции, перевороты, волнения. Что объединяет Тунис, Египет, Сирию и Украину? Только то, что при подушевом ВВП от $3 тыс. до $6 тыс. они имели на момент начала революций долю ренты в ВВП в пределах 8–12 %[587][588]. Россия сегодня опасно приближается к этому прямоугольнику с ее $8,5 тыс. подушевого ВВП и 14 % ренты [589].
Похоже, что важное значение имеет также изменение доли ренты и ВВП во времени. Страны, у которых ВВП и доля ренты в нем растут, выглядят существенно более стабильными, чем страны, у которых они падают. Это неудивительно: субъективное ощущение доходов и рисков всегда сравнительно по характеру, и в процессе падения ренты и ВВП и оппозиция, и население значительно быстрее приходят к выводу, что им «нечего терять». Неудивительно также, что страны, в которых доля ренты падает, а сам ВВП растет, являются значительно более стабильными: рост в этой ситуации свидетельствует о нересурсном развитии, которое отвлекает значительные силы и энергию как населения, так и оппозиции.
Отдельно стоит обсудить связь ресурсов (в первую очередь нефти) и внешних конфликтов. Нефть была и всё еще остается стратегическим сырьем, конфликты за обладание которым не редкость. С 70-х годов прошлого века по разным оценкам от 25 до 50 % всех войн в мире были вызваны желанием иметь контроль над нефтяными ресурсами либо были возможны благодаря использованию нефтяных доходов [590]. Например, Колган выделяет восемь видов инспирированных нефтяными доходами конфликтов, в том числе просто войны за ресурсы, войны, вызванные возможностью рентных режимов выделять средства на финансирование выгодных им по тем или иным причинам милитаризованных сил вне границ петрогосударств или на собственную агрессию, и даже войны, обусловленные существенными изменениями демографии (например, когда приток мигрантов в богатые петрогосударства создает в них базу для формирования экстремистских групп).
При этом стоит также обратить внимание на динамику рентного дохода и его доли в ВВП. Когда они стабильны, государства редко склонны проявлять агрессию (в конце концов, если в течение многих лет показатели твоей экономики не меняются, то почему твое поведение должно меняться?).
Агрессия появляется в двух случаях. В первом при достаточном росте рентных доходов накапливаются бюджетные «излишки», власть гиперцентрализуется и возникает эйфория, способствующая стремлению решать вопросы простым и быстрым путем, с использованием экстраприбылей и недорогого в условиях рентной экономики ресурса – человеческих жизней.
В истории Аргентины вплоть до 2005 года есть только один период, когда доля нефтяной ренты в ВВП превышает 4 %, – это 1978–1985 годы [591]. С 1979 года готовилась и в 1982 году разразилась война за Фолкленды.
Второй случай – обратный: агрессия возникает отчасти как выход из состояния фрустрации власти, отчасти как способ отвлечь население и еще больше централизовать власть в своих руках при резком падении ренты. Значительное (в два раза) падение доли ренты в ВВП Ирана и Ирака в 1980–1981 годах совпадает с началом войны между ними. Падение ренты в ВВП до 8,7 % у Ирака в 1990 году предшествует вторжению в Кувейт[592]. Война России с Грузией происходит на фоне падения нефтяных цен и резкого снижения и доли ренты в ВВП, и самого ВВП у России. Кстати, российская «гибридная война» с Украиной начинается как раз в момент роста ренты и ВВП, и окружающая ее риторика удивительно похожа на риторику в Аргентине времен фолклендской войны. А вот война в Сирии – это уже война на падении ренты, попытка отвлечь общество и консолидировать власть.
Наконец, роль минеральных ресурсов, а значит, ренты в узком смысле этого слова в экономике меняется – и циклически, и поступательно, с каждым циклом снижаясь. Цена на нефть существенно снизилась, и перспектив ее роста не просматривается. Через некоторое время утихнут войны, вызванные шоком петрогосударств и их попыткой решить свои проблемы через агрессию. Пройдет новая волна цветных революций в странах, которые снижение цены на нефть «выбросит» внутрь рокового прямоугольника нестабильности. А затем у мира есть шанс стать более мирным и стабильным: снижающаяся роль ресурсов в экономике делает квалифицированный труд всё более значимым фактором, мир – всё более важным для экономического процветания, а демократическую форму правления – самой эффективной и востребованной на всё большей части земного шара. Пожалуй, только высокая доля ренты в ВВП при отсутствии институтов гражданского общества сегодня является значимым фактором, препятствующим установлению демократий в странах мира. «Демократии между собой не воюют», – писали Лоуренс Каплан и Уильям Кристол, и, кажется, были правы.
Глава 20. Институты против «проклятия»
О том, что не все так плохо, как может показаться, а также о редких примерах успешного сопротивления «проклятию»
Наличие существенного, но временного конкурентного преимущества у страны – ресурса – почти никогда не идет стране во благо. Страны, им обладающие, по какой-то причине [593] проводят политику как будто специально направленную на деградацию своей экономики и разрушение своего потенциала во всем, что не касается области данного ресурса. Но само по себе наличие ресурса, конечно, не является проблемой – как может источник дохода кому-то повредить? Мы знаем страны, в распоряжении которых оказалось большое количество относительно легкодоступных ресурсов, и которые не превратились в классические государства-рантье и не стали жертвами «ресурсного проклятия». Правда, стран с такой историей немного, но их наличие заставляет задать вопрос – чем они отличались от обычных стран, чьи экономики были «прокляты» ресурсом?
Точный ответ, как всегда в истории, сложен. Определенную роль играют историческая ментальность социума и значительное влияние соседей и партнеров. Нельзя сбрасывать со счетов роль личности в истории – конкретные представители элит иногда ведут себя не рационально (в личном краткосрочном плане), и это влияет на всё общество. Но ключевым фактором «иммунизации» от «ресурсного проклятия», по мнению современных экономистов, является наличие в стране, которой выпадает счастье получения в свое распоряжение ресурса, развитых демократических институтов управления. Современная демократия (не пародия на неё, которую часто строят в своих странах авторитарные группы, пытаясь показать свою современность, а реальная демократия, с конкуренцией элитных групп, независимыми ветвями власти, эффективным правоприменением), особенно в сочетании с развитым федерализмом, защищает страны от перекосов в политике, не дает находящимся у власти использовать ресурсы в своих интересах, обеспечивает высокий уровень бизнес-конкуренции и открытость страны. Ярким примером такой демократии является Канада.
Несмотря на то что по количеству имеющихся запасов нефти Канада занимает третье место в мире (больше только у Венесуэлы и Саудовской Аравии)[594], а по объемам добываемой нефти страна находится на седьмом месте[595][596], в Канаде существует диверсифицированная современная экономика. Согласно индексу экономической сложности (ECI), показывающему, насколько диверсифицирована экономика того или иного государства, Канада в 2017 году заняла 24 место в мире[597]. По ВВП Канада находится на 17 месте в мире, ВВП на душу населения (всего в стране живут 37,5 млн человек) составляет более $48 000 [598].
Помимо нефти и природного газа, важными статьями канадского экспорта является также различная промышленная продукция: автомобили, самолеты, промышленное оборудование, продукция химической промышленности и сельского хозяйства, а также высокотехнологичные товары. Доля поставляемого на экспорт сырья не превышает 14 %, из которых сырая нефть составляет 3 %, а газ – 2,7 %