Не стоит, наверное, и от России ждать перемен в обозримом будущем. Другое дело – когда нефть сильно и надолго упадет в цене и/или объемы ее добычи в стране значительно сократятся. Увы, как правило, в этой ситуации страны переживают жесточайший кризис, сопровождающийся приходом к власти крайних радикалов – иногда левых, которые пытаются на остатках ресурса установить всеобщую справедливость (не забывая львиную долю класть в свой карман), иногда – правых, стремящихся за счет жесткой дисциплины и единоначалия буквально вколотить в страну более эффективные экономические практики. И то, и то только усугубляет кризис и, как правило, на следующем этапе происходит либо разрушение страны, либо тотальное обновление элит, «начало с чистого листа». Крайне редко и то, и то обходится без большой крови.
Значит ли это, что Россию ждет в XXI веке распад или кровавая революция? Возможно, но, конечно, не обязательно. Будущее плохо предсказуемо, не предопределено и в большой степени находится в человеческих руках. Нам кажется, что от сегодняшних представителей российской власти не приходится ждать ничего особо хорошего в плане экономического развития – их методы до боли напоминают те, что преподавались во второразрядных вузах времен брежневского застоя, с той лишь разницей, что поверх них наши лидеры накладывают современные макроэкономические практики (в области монетарного управления, ценообразования и движения капитала), что позволяет им не разделять судьбу позднего СССР. Однако через 15–20 лет в силу естественных причин у власти в России будут те, кто никогда не посещал лекции по политэкономии социализма и не отвечал на экзамене билет о преимуществах социалистического хозяйствования. Хочется надеяться, что они, оставаясь даже в парадигме удержания власти авторитарными методами, всё же расширят круг эффективных практик с чистой макроэкономики на области международной торговли, корпоративных финансов, экономического регулирования и правоприменения и пр.
Зачем вообще широкой аудитории понимание процессов, которые находятся вне ее власти и, скорее всего, вообще неподвластны человеческому управлению?
Во-первых, не существует процессов, не находящихся во власти общества. Проблема общественного бездействия не в отсутствии рычагов, а в непонимании необходимости их использования. Эта книга – скромный вклад в борьбу за просвещение общества, попытка еще на миллиметр приблизить его к осознанию проблем, рисков и путей их если не решения, то смягчения.
Но есть еще и «во-вторых». Мир зачастую фрактален, и проблемы больших социальных структур иногда сходны с проблемами структур малых и совсем крохотных.
Иногда вместо государства можно рассматривать город – огромный мегаполис или небольшое поселение. Очевидный пример – моногорода: они являются настолько точной иллюстрацией принципа нишевой адаптации, что мы даже решили не вводить в книгу главу о судьбе моногорода – наши читатели и так знают множественные примеры таких городов из прессы и новостей. Обнищание и запустение моногородов всегда происходит по одной и той же причине (монопродукт вытесняет в городе все остальные активности, которые заменяются импортом извне товаров и более дешевой рабочей силы для организации сервисов и производства нетранспортируемого продукта) и по одной схеме. По мере того, как производство монопродукта начинает сокращаться или его цена на рынке падать, начинаются четыре параллельных процесса. Руководство города начинает заменять выпадающие доходы населения различными формами пособий и льгот, фактически тормозя процесс адаптации населения к новой реальности. Рост социальных выплат требует средств, и власти, с одной стороны, начинают оказывать большее давление на и без того слабый бизнес, с другой – влезают в долги (которые им никогда не отдать), а с третьей – обращаются за помощью в федеральный центр, лишаясь остатков независимости. Центру же почти всегда проще откупиться от региона, чем вникать в его проблемы, и дезадаптация таким образом еще пролонгируется. На этом фоне общество поляризуется – более мобильные жители моногорода стремятся покинуть его и обустроиться в других местах, начинается исход тех, кто в первую очередь нужен для адаптации к новым условиям; менее мобильные – маргинализуются, быстро растет уровень преступности, коррупции (поле для нее значительно расширяется с ростом социальной функции власти), правового нигилизма. Теряющие свои доходы немобильные слои общества активизируются «на борьбу за свои права», при этом они требуют естественно не свободы предпринимательства и низких налогов, а продолжения получения твердых зарплат на убыточных предприятиях, социальных гарантий и «раскулачивания» более адаптированных соседей. Дотируемые убыточные предприятия, выпускающие монопродукт, вынуждены начать на всем экономить – страдает техника безопасности и охрана окружающей среды. Проблемы и недовольства гасятся социальными подачками, вред окружающей среде оправдывается тяжелым положением компаний. Если компании частные, они банкротятся, но в процесс вмешивается государство, которое, как правило, их выкупает и тем самым замораживает проблему. Описанная история не только про Пикалево или Донецк, она про множество других городов на карте мира, она в будущем и про Москву, которая сегодня успешно обменивает единственный продукт – власть – на доходы от продажи нефти, генерируемые Россией. И если наши читатели вряд ли могут что-то поменять в масштабах империи, то в масштабах своего города они могут сделать больше – как минимум, зная про такие сценарии, постараться стать мобильнее.
Так сложилось, что мы пишем это заключение именно в Москве – самом большом и самом богатом городе России, городе, чье население растет каждый год примерно на 100 000–200 000 человек, а соотношение рождаемости и смертности, сроки дожития и подушевые доходы москвичей находятся на европейском уровне и намного превышают уровни средние по России. Москва – столица Российской Федерации, благодаря особенностям политико-экономической структуры страны и ее бюджетному устройству она играет роль метрополии, окруженной огромной сырьевой колонией – Россией. В Москве сосредоточено 60–70 % активов банковской системы страны; ведется более 50 % строительства; доходы бюджета города на одного жителя примерно в 5 раз больше средних по стране (без Москвы). В 2019 году подушевые доходы населения в стране показали слабый (около 0,8 %) рост только за счет существенного роста доходов москвичей – во всей стране подушевые доходы продолжали падение. По некоторым данным, Москву обслуживают около двух миллионов мигрантов. По сути, Москва – это моногород, который «продает» всей России услуги менеджмента и сдает себя в аренду в качестве базы для штаб-квартир компаний и хаба для логистики. Город создал огромный объем дорогой неэффективной инфраструктуры, поселил у себя миллионы внутренних мигрантов, искавших стабильных заработков, и параллельно уничтожил фактически все свои индустрии кроме управления, внутренних сервисов и «создания смыслов» (по меткому выражению С. А. Капкова – правда, он искренне употребил его в позитивной коннотации). Страшно подумать, что будет с Москвой в случае, например, существенной федерализации регионов, перенаправления налоговых потоков, создания межрегиональных прямых логистических цепочек – да даже в случае падения нефтяных доходов (НДПИ – централизованный налог) и/или перехода на сбор налогов на прибыль в местах ее образования, а не регистрации компаний.
Можно говорить и про более мелкие уровни. Что происходит, например, с компанией, которая создала и производит уникальное лекарство, зарабатывая на нем сверхприбыли? То же, что и с государством, типа Науру, которое экспортирует очень дорогой ресурс: топ-менеджмент начинает непропорционально много зарабатывать, нанимается множество неэффективных сотрудников, совершаются зачастую бессмысленные поглощения других компаний, огромные избыточные средства идут на рекламу, миллионы долларов выплачиваются многочисленным коучам, за тимбилдинги, увеличиваются социальные пакеты, покупаются самые дорогие офисы, оборудование (в основном – офисное), автомобили и самолеты. Что происходит, когда на рынок выходят многочисленные дженерики или заканчивается патент или появляется новое лекарство, еще более эффективное? То же, что и со страной в конце ресурсного цикла.
Компании, построившие сильный бизнес, часто начинают бурную географическую экспансию или вхождение в смежные бизнесы, и с ними нередко происходит то же, что и с Римской империей: они становятся настолько зависимы от своей периферийной сети (контроль за которой они не в состоянии поддерживать), что рано или поздно части ее обособляются, а на месте первичного бизнеса мало что остается – за время экспансии все его ресурсы были выжаты.
Наконец, экономические «проклятия» зачастую преследуют даже отдельные семьи. Вы наверняка слышали поговорку: «людям всегда нужно втрое больше, чем у них есть». Это народное отражение процесса адаптации к росту дохода – люди начинают больше тратить и, сколько бы у них ни было, всегда верят, что их траты совершенно обоснованы и необходимы. В Москве 2020 года семья двух опытных врачей зарабатывает на двоих (с учетом зарплат, доплат, частных приемов и пр.) вряд ли больше 5–7 тыс. долларов в месяц, и это считается высоким доходом, а сами они, как правило, довольны своим материальным положением. При этом семья начальника управления нефтяной компании и специалиста той же компании может иметь месячный бюджет в 20–50 тыс. долларов, и, как правило, они живут в постоянном ощущении нехватки средств: их запросы находятся на совершенно ином уровне по сравнению с семьей врачей. Удивительно, но семьи, оказываясь в положении «моногородов» (а семьи чаще всего имеют один основной источник дохода), ведут себя очень похоже: в случае падения доходов они плохо перестраиваются и ищут новые источники, существенно медленнее снижают расходы, чем требуется, залезают в долги, внутри семьи начинаются конфликты, кто-то пытается уйти из семьи, кто-то – требовать с родственников обеспечения прежнего образа жизни. История государств может