Трудней всего оказалось найти открытое пламя. Когда каждый боится случайно стать пленником саламандры, когда огонь в печи закрывается надежными металлическими створками, а факелы прикрываются специальными куполами – чтоб свет от огня падал только вверх и вниз и случайный взгляд не коснулся языков огня, – очень трудно на необходимое время задержать взгляд на пляшущих языках. А если к этому добавить, что Оффенбах понятия не имел, сколько надо смотреть на огонь, чтобы в тебя гарантированно вселилась саламандра…
Найти открытый огонь оказалось очень трудно, если не сказать вообще невозможно. Искать пришлось долго – заходить на кухню, пытаясь завести разговор с поварами, задерживаться по ночам на крепостной стене, пытаться тайком утащить огниво.
Наконец к исходу недели Мадельгеру удалось на полчаса остаться в гордом одиночестве неподалеку от горящего пламени факела. Но в тот миг, когда наемник уже был готов заглядеться на пляшущие языки, запястье ощутимо кольнуло. Ландскнехт опустил взгляд на руку, и ему захотелось взвыть в полный голос от безысходности – он совершенно забыл о знаке Единого, синеватыми линиями переливавшемся на коже.
Идиотская идея обернулась не менее идиотским провалом: одно дело, если ты, например, просто не задумался об опасности, грозящей каждому, кто засмотрится на огонь, и совсем другое – если ты банально забыл о том, что все твои попытки заранее обречены на неудачу.
Мужчина тихо ругнулся сквозь зубы, помянув Скримсла – водяного змея, – и, прикрыв факел колпаком, отвернулся от огня. И ведь как все хорошо начиналось – попал на обход коридоров замка, улучил момент, когда никого рядом не было, а следующая пересменка только через час, оказался неподалеку от горящего факела… И совершенно забыл о том, что ты неподвластен огненным духам из-за того, что в детстве пересекал границу с Дертонгом. И что самое обидное – сам-то Мадельгер этого путешествия совершенно не помнил! Слишком он был для этого мал.
Еще раз помянув в ругательстве водяных змеев, Единого и Того, Кто всегда Рядом, – причем сплелись они, по словам незадачливого ландскнехта, самым причудливым образом, – мужчина опустил взгляд и медленно пошел в обход своего участка.
Подковка на каблуке левого сапога слетела еще неделю назад, и если один шаг отзывался звонким цоканьем, то второй был практически неслышен. Вот и создавалось впечатление, что тот, кто идет вдоль коридоров, постоянно останавливается, раздумывая, идти или не стоит. Впрочем, сам Мадельгер особо не задумывался об этом – на душе и без того было муторно и тошно.
Осталось пройти совсем немного: завернуть за угол, дойти до следующего поворота и, развернувшись, идти в обратную сторону – пока никто не задумался о том, почему задерживается обходящий. Но мужчина вдруг замер, настороженно глядя перед собой: бледный свет, видневшийся из-за угла, вдруг начал усиливаться, яркое пятно начало расти… Расти так, словно кто-то снимал с факела защитный колпак…
Наемник, не думая уже ни о чем, рванулся вперед.
Он успел за несколько секунд до непоправимого. «Нанятый» всего с неделю назад – Мадельгер лично присутствовал при найме, в живом коридоре стоял, – мальчишка-ландскнехт, худой, большеглазый, лет пятнадцати на вид, такой, что и не поймешь, взрослый или еще ребенок, – уже почти снял с факела защитный колпак и злыми глазами всматривался в глубину пляшущего пламени. И было, было в этом взгляде что-то знакомое, что-то неясное, что-то смутно всплывающее из памяти…
Размышлять было некогда.
Оффенбах вцепился одной рукою в плечо мальчишке, резко рванул парнишку на себя, разворачивая от опасного пламени и разрывая невидимые, но уже такие ощутимые огненные нити, протянувшиеся из глубины пляшущих языков, а второй рукой одновременно прихлопнул пламя, полыхающее на факеле.
Коридор погрузился в темноту. Слышно лишь было сбивчивое, гулкое, даже с какими-то подсвистываниями, дыхание мальчишки. Мадельгер за плечо подтащил его к сероватому, едва заметному во мраке провалу окна-бойницы и зло прошипел:
– Жить надоело?!
Он ожидал чего угодно: оправданий, фраз «я не хотел, оно случайно», насупленного молчания – но совсем не того, что мальчишка вытянется в упрямую струну и резко выплюнет:
– Надоело! И что?!
Оффенбах медленно разжал руку. Он мог, конечно, предположить, что он конченый идиот, но что их таких внезапно окажется двое… Это было для мужчины внезапным открытием. И не сказать, что очень уж приятным.
А мальчишка стоял, не отрывая от него напряженного взгляда, и по его тонким, упрямо сжатым губам было видно – честно говорит, действительно надоело.
– Почему? – только и спросил ландскнехт.
От этого короткого вопроса его собеседник малость смешался, а потом ожесточенно дернул плечом:
– Я должен радоваться рабскому ошейнику?!
Мадельгер дернул уголком рта – то ли усмехнулся, то ли скривился:
– Есть более простые способы свести счеты с жизнью.
– Например? – В голосе не было ни малейшего намека на интерес.
– С башни. Вниз головой. – Кажется, в ответе проскользнула ирония.
Мальчишка ее легко почувствовал, ощетинился:
– Если умирать, так не в одиночестве. Госпожу Аурунд бы еще прихватить. Да продлит Тот, Кто Всегда Рядом, ее дни… на сковородке! – На последних словах мальчишка вздрогнул всем телом, вцепился обеими руками себе в голо, словно ему не хватало воздуха… Хотя почему «словно»?
Впрочем, видно, этих коротких слов было недостаточно для того, чтобы ошейник сжался навсегда. Уже через мгновение юный ландскнехт убрал руки и замер, хватая ртом воздух.
– Поосторожней со словами, – фыркнул Мадельгер. – Хотя… Ты ж хотел умереть? Вот тебе простейший способ. – Задумываться о том, что всего несколько минут назад был таким же идиотом и так же пытался всмотреться в огонь, чтобы призвать в свое тело саламандру, не хотелось.
Мальчишка зло сжал челюсти и отвел взгляд.
– Звать тебя как, самоубийца?
– А какое это имеет значение?!
– Интересно просто, как зовут дурака, решившего поступить так же, как и я, – пожал плечами мужчина.
Юный ландскнехт бросил на него удивленный взгляд и тихо вздохнул:
– Орд. Орд Цейн.
– Орд… Острие клинка… – тихо протянул Мадельгер. – Говорящее имя.
– Я с севера. У нас принято давать имена, связанные с войной и оружием, – тихо буркнул молодой наемник.
– Я в курсе, – в голосе Оффенбаха проскользнула непонятная ирония. – Уж будь уверен.
Орд вновь отвел взгляд, а затем, когда поднял глаза на собеседника, на лице его была написана упрямая решительность:
– А я все равно повторю! Саламандра, вырвавшись, разнесет весь этот замок по камешкам! Я повторю! Я все равно повторю!
– И-ди-от, – вздохнул ландскехт. Уж он-то, после неудачной попытки, чувствовал себя умным и многоопытным. – Ты задумался о тех, кто здесь останется? О других пленниках?
– А смысл?! – В голосе Орда горела ничем не прикрытая ярость. – Ошейники не снять. И неизвестно, снимутся ли они, если госпоже Аурунд случайно, не приведи Тот, Кто Всегда Рядом, упадет на голову камень. Так зачем тогда жить?!
Логика в его рассуждениях, конечно, была. Но просто стоять и смотреть на то, как кто-то сводит счеты с жизнью, Мадельгер не собирался. А то, что вселение в себя саламандры – попытка самоубийства, было понятно даже идиоту.
– А не много ли ты берешь на себя, решая за всех?!
– А если они не решают сами?! Если все прячутся по закоулкам, боясь сказать слово против, боясь задохнуться в тот же миг?
– Ты тоже как-то не возжелал прекратить дышать.
– Я делаю хоть что-то!
– Так и они делают! – рявкнул Мадельгер.
– Что?! Что они делают?!
На миг повисла пауза… Но ответить надо было. Надо было хотя бы что-то сказать, иначе все эти уговоры, весь этот диалог оказался бы пустой болтовней.
– Его зовут Энцьян, – ляпнул он первое, что пришло в голову.
– Что? Кого?
Нужно было что-то говорить. Нужно было хоть как-то убедить мальчишку в том, что есть шансы спастись.
– Того, кто пытается что-то изменить. Что-то исправить. Того, кто собирает всех, кто пытается снять этот ошейник.
– И как? – в голосе Орда проскочило легкое удивление, соединенное с иронией. – У него получается?
– Пока это только начало. Но ошейники будут сняты!
Если бы у Оффенбаха была та уверенность, что сейчас звучала в его голосе…
– И как мне найти его? Этого вашего Энцьяна? Если он, конечно, существует?
– Он сам найдет тебя, будь уверен.
Мальчишка помолчал, раздумывая, а затем резко обронил:
– Я подожду его. Две недели. А если ничего не изменится – повторю свою попытку. И тогда меня уже никто не остановит.
Орд Цейн погиб через три дня. Участвуя в подавлении крестьянского восстания в небольшой безымянной деревушке, не увернулся от пущенного в голову камня из пращи…
Мадельгер так и не смог решить для себя, правильно ли он поступил, остановив Орда и помешав ему призвать саламандру…
Весы привезли раньше назначенного времени. Обещали доставить к понедельнику, а уже в полдень субботы к Бертвальду подошел худой долговязый кнехт:
– Доставили, господин мажордом. Все в лучшем виде привезли. И весы, и гири.
Бертвальд, издали наблюдавший за тем, как водяной маг прочищает засорившийся колодец, вздохнул:
– Сейчас пойду посмотрю. Где оставили?
Кнехт замялся, словно спросили его о чем-то неправильном, не подходящем для честного ответа:
– Так это самое… У ворот стоит…
В первый момент мужчина решил, что он ослышался:
– У ворот?! Почему не занесли?!
– Так это… Нельзя никак…
– Почему?!
Слуга почесал голову и вздохнул:
– Это так и не скажешь… Можа, посмотрите, господин мажордом?
И прозвучало в тоне, каким это было сказано, что-то такое жалобное, непонятное, что господин Шмидт не стал спорить, вздохнул только:
– Сейчас пойдем, подожди пару минут.
Из колодца вылетел вышибленный струей воды огромный ком зеленой тины, плюхнулся оземь, забрызгав с ног до головы дурную служанку, решившуюся поблизости посмотреть на работу Кеннига, и Ратила возмущенно заверещала. Впрочем, достаточно было одного взгляда колдуна, чтобы визг мгновенно стих.