Каждый гений, уходя, уносит с собой в могилу свою загадку. Эта мысль Достоевского о Пушкине всеобща. Постижение этой загадки уводит в будущее. Секрет времени: будущее необходимо, чтобы просветлить наше сегодня. Наше сегодня творит будущее, чтобы понять себя. И главное: в нашем ужасном здесь уже заложена вся разоблачительная мощь там. От времени не уйти никому.
Каждая страна, каждая эпоха имеют своих самоуглубленных и раскованных поэтов, воспевающих человеческую истинность, живущих в своей поэтической реальности и в своем поэтическом времени, для которых целью поэзии является применимая к жизни правда. Наследники Вийона и Ронсара, Бодлера и Верлена, Банвиля и Рембо, Лотреамона и Малларме: Бретон и Тзара, Пьер-Жан Жув и Ларбо, Рене Шар и Ив Бонфуа, Реверди и Аполлинер, Элюар и Жакоб, Юник и Мишо. Наследники Гонгоры: Дарио, Сильва, Мачадо, Хименес, Пачеко, Гойтисоло, Богранда, Альберти, Сернуда; наследники Ж. Фруссара и де ла Круа: Лене, Лемайер, Пирме, Потвен, Экаут, Баллах, Роденбах, Валлер, Жилькен, Ван-Лерберг, Верхарн, Карем, Кено, Дельмель, Ван-Дейс, Гезелле, Ван-де-Вустейн, Ван-Остайен, Вис Мунс; наследники Тиноди-Лантоша и Балашша: Томпа, Эндре, Ади, Бабич, Тоот, Костоланьи; наследники Тулси Даса: Заук, Галиб, Чаттерджи, Тагор, Бхаттачария, Агъей, Бхарати…
Шел 1885-й год, знаменательный год французской поэзии. Франция традиционно не признавала своих гениев, предпочитая их скандальную славу тому дару, который они несли родине. В сущности, почти все рано умершие или ушедшие из поэзии гении уходили в небытие – публика не замечала их стихи.
И лишь в 85-м после мореасовского манифеста газеты заговорили не об отчаянных выходках непризнанных поэтов, а о новой школе в поэзии, о новаторстве, символизме, декадансе. Это еще не было признанием – э? то была борьба старого с новым, но эта борьба была уже началом признания, пробуждением интереса, просто повышением спроса на книги, еще вчера высмеиваемые как литературные курьезы.
(Но что значит признание элитарных художников массовой культурой? Заметили и переварили?
Массовая культура, поскольку она массова, низводит высшее до тривиального и тем самым уничтожает его. Как некогда заметил Джерелл, в подлинно элитарной культуре «В поисках утраченного времени» принесло бы Прусту миллионы долларов, тогда как Элвис Пресли был бы рабочим на бензоколонке. В массовой культуре цикл Пруста никогда не был бы написан и опубликован, а самому Прусту пришлось бы взяться за сочинение биографии Пресли для «Сатердей ивнинг пост».)
Но культура мужала, а элитарность ширилась. К тому же молодые были полны сил и энергии: вопреки собственному пафосу отказа и нирваны, они жаждали любви, славы, признания и самоутверждения. Поэтому единое обновляющее поэтическое движение имело вид множества школ со своими chef d’ecole, возникающими не столько из-за различия идей, сколько из-за жажды быть во главе. Декаденты: Верлен, Рембо, Лафорг, Мерриль, Рейно, де Плесси; символисты: Малларме, Мореас, Кан, Шарль Морис, Адан, Анри де Ренье, Вьеле-Гриффен, Ив Жилкен; инструменталисты: Рене Гиль, Верхарн, Мокель, Ретте, Ранбоссон; магики: Пеладан, Сен-Поль Ру, Де Кардонель, Синьоре, Донне; анархисты: Жид и Зо д’Акс; группа поэтов, сплотившихся вокруг «Littérature»: А. Бретон, Ф. Супо, Л. Арагон, П. Элюар, которых «Красные крики» научили преодолевать скуку жизни и мещанские «добродетели».
Я всегда был противником классификации принципиально неклассифицируемого, когда же поэты – крупнейшие поэты! да еще символисты! – группируют себя, это выглядит курьезно. Ведь поэт – это Тот-Кто-Ни-На-Кого-Не-Похож. Какая же здесь может быть школа?
И все же школа была…
Бодлер, Лотреамон, Верлен, Рембо были прелюдией к музыкально-поэтическому искусству боли, отказа и… надежды. Вершины этого камерного искусства – те, кого мы в тотальности уничижения именуем малыми символистами: Мореас, Вьеле-Гриффен, Тайяд, Ренье, Де Кардонель, Кан, Самен, Лафорг, Жамм Мерриль, и которые нам уж и вовсе недоступны.
Это поклеп, что вслед за парнасцами и Малларме символисты уходили от зла и боли жизни в гармонию поэзии. Уход, может быть, и был, но символизм им далеко не исчерпывался. Содержательной стороной этой поэзии была ее глубочайшая философичность.
Не говори, что жизнь – благословенный рай:
Не повторяй глупца, а чаще – негодяя.
Особенно не вторь, как немощный слюнтяй,
Тому, что жизнь – одно злосчастие без края.
Как верба по весне, будь радостен – и плачь,
Как ветер, как волна, прокравшаяся в дюны,
Все радости вкуси, все боли неудач
И молви: я богат, но это – лишь кануны!
Символизм – это не отказ от бытия, но вызов реальности: обвинительный акт, и приговор, и оправдание, и скорбь, и жизнь…
Рембо в России
Артур Рембо один из «прóклятых поэтов», которыми гордится французская поэзия. Но в проклятии, тяготевшем над ним, нет ничего «божественного»… ничего личного. Это было проклятие времени, в котором он жил.
Россия познакомилась с Артюром Рембо по статье З. Венгеровой в «Вестнике Европы» (1892 г.), в которой он назван «пророком новых путей искусства». Нет сомнений в том, что Серебряный век многим обязан «прóклятым». Брюсов начинал свой поэтический путь стихотворением «Я сын столетия, культуры нашей раб…» – явным подражанием Рембо. Позже в статье «К истории символизма» он выделил Рембо как ключевую фигуру в «реформе поэтического языка»:
Рембо пошел дальше [Верлена] и вовсе откинул определенное содержание стихотворения, он просто дал мозаику слов и выражений, которая должна слиться в душе читателя в одно целое впечатление.
Брюсову же принадлежит первый перевод стихотворения Рембо «Испуганные» (1895 г.). В «первом футуристе», как не вполне точно определил поэта-юношу Брюсов, его привлекала «неподражаемая непосредственность, тонкая наблюдательность, изумительное мастерство слова».
За исключением А. Блока, почти все поэты Серебряного века отдали дань «прóклятым поэтам» – А. Белый, И. Анненский, А. Добролюбов, Ф. Сологуб, Б. Лифшиц, С. Бобров, Д. Бурлюк, Н. Гумилёв, А. Эфрон, О. Чюмина.
В приложениях к «Тихим песням» (1904 г.) И. Анненский сделал подборку переводов «Парнасцы и прóклятые». А. Белый уподоблял собственный творческий путь с «новатором в искусстве», как он называл Рембо. А. Добролюбов учился у «прóклятых» верлибру. Перевод Н. Гумилёвым «Эмалей и камей» был программной акцией акмеизма. Ф. Сологуб поместил в «Стрельце» большой цикл стихотворений в прозе из «Illuminations» А. Рембо.
Можно без преувеличения сказать, что творчество поэтов Серебряного века во многом вдохновлялось французскими предтечами: достаточно сказать, что совпадения «Жемчугов» с «Эмалями и камеями» лежат на поверхности.
Большинство русских символистов разделяло «ясновидчески-теургические» принципы А. Рембо. Так, Вячеслав Иванов в «Бороздах и межах» называл поэта «теургом», «тайновидцем и тайнотворцем жизни», а А. Белый в «Арабесках» заявлял:
Художник – бог своего мира. Вот почему искра Божества, запавшая из мира бытия в произведение художника, окрашивает художественное произведение демоническим блеском… Художник противопоставлен Богу. Он вечный богоборец.
Если в первом десятилетии XX века мало кто читал «прóклятых» в оригинале, а переводами Бодлера и Верлена занимались, в основном, Анненский и Брюсов, то расцвет русского символизма (в дальнейшем – акмеизма и футуризма) совпал по времени со всплеском интереса к Рембо, Лафоргу, Малларме, Кро, другим французским первопроходцам. «Освобождение творческого слова» Б. Лифшиц прямо связывает со стилистикой А. Рембо.
Стилистическая система Рембо действительно дала отправные точки для разработки новых поэтических приемов как французским поэтам-кубистам, так и русским кубофутуристам.
Бенедикт Лифшиц признавался, что именно Рембо и Лафорг оказали на него преобладающее влияние и определили пути его лирики.
«Гениально организованный хаос» Рембо оказал влияние и на Д. Бурлюка, который осенью 1913 г. в сборнике «Дохлая луна» помешает «свободную интерпретацию „стихотворения Рембо“ „Les fêtes de la faim“: „Каждый молод, молод, молод…“».
С. Бобров, поэт футуристического круга, в «Русской мысли» публикует статью «Жизнь и творчество Артюра Рембо» – первая русская статья об этом поэте Франции. С. Бобров пришел к этой статье как поэт, постигший через поэтическое творчество влияние этого «большого поэта… с единственным в своем роде вкусом… мальчика не как все…» Его сборники «Лира лир», «Вертоградари над лозами» (1913, 1917 гг.) пестрят эпиграфами из Рембо. Да и многие его стихи, например, «Побег», с эпиграфом: «Mourir au fleuves barbares», навеяны Рембо, к которому он обращался и как теоретик стиха.
Статья о Рембо посвящена прежде всего биографии поэта (5 глав из 6-ти), причем она основана на материале книги французского исследователя Берришона «Жизнь А. Рембо». Перипетии жизни поэта автор статьи стремится осмыслить как этапы духовной судьбы этой оригинальной личности. К рассмотрению творчества, где выделяет три периода, он подходит с позиций детерминированной связи Рембо с предшественниками (Вийоном, романтиками) и современниками (Верленом, Кро, Лафоргом). Ну и, конечно, автор говорит о Рембо, «прекрасном стихотворце», у которого «инструментовка некоторых поэм изумительна».
Говоря о знакомстве русского читателя с Рембо до революции, следует указать на перевод «Пьяного корабля» В. Эльснером в 1909 г. и переводы И. Эренбурга «Les chercheuses de poux», «Сон на зиму».
Переходя к нашим, не могу отказать себе и читателю в удовольствии процитировать Большую советскую энциклопедию:
…Последующее творчество Рембо («Пьяный корабль», «Озарения») характеризуется чертами кризиса, отходом от общественных тем. Р. создает реакционную символистическую теорию поэзии (например, знаменитый «цветной сонет», который Горький считал не более чем «красивой игрой слов». Франц. прогрессивные (хорош прогресс!) писатели, отвергая т. н. «школу Рембо» с ее тенденцией к формализму…