с фурьеризмом, и его «Народный республиканский катехизис» – не более чем плод иррационального порыва юности, преодоленный всем последующим творчеством и самой эстетикой «башни».
Все попытки наших трансформировать поэта-мыслителя в примитивного богоборца и антиклерикала не возвышают, но умаляют значимость литературного мэтра Парнаса в мировой поэзии и культуре, куда он вошел отнюдь не в качестве певца Каина. Делилевский Каин – не мятежник, а совращенный. В «Тоске дьявола» поэт прямым текстом разоблачает бунтующего героя, его суетность, гордость и ненависть. Упреждая А. Жида и Ф. Кафку, де Лиль заодно низверг Прометея и объявил его неполноценным.
О Леконте де Лиле нередко пишут как о поэте небытия, смерти, нередко употребляя даже выражение «жажда смерти». Но это не культ, это страх, великая меланхолия бытия.
Забудьте, забудьте! Сердца ваши истлели,
Ни крови, ни тепла в ваших артериях.
О мертвецы, о блаженные мертвецы, добыча сохлых червей,
Вспомните лучше, как вы спали живые, – и спите…
О, в глубокие усыпальницы ваши, когда мне дано будет сойти,
Как каторжник, который состарившись, видит спавшие с него
цепи,
Как будет отрадно мне ощущать, свободному от выстраданных
скорбей,
То, что было моим я, частью общего праха.
Была ли здесь только общая всему живому боязнь умереть, которая так часто прикрывается у нас то умиленным припаданьем к подножью Смерти, то торопливой радостью отсрочки? Или в культе таился упрек скучно-ограниченной и неоправдавшей себя Мысли – кто знает?
Но нельзя ли найти для этого своеобразного культа и метафизической основы? Может быть, мысль поэта, измученная маскарадом бытия, думала найти в смерти общение с единственной реальностью и, увы! находила и здесь лишь маску уничтожения (du Néant?).
Двадцатый век дал нам множество поэтов смерти, особенно среди тех, кто писал оды жизни в стране убийств. Но можно ли причислить к таковым автора «Трагических поэм», написавшего:
Если на розу полей солнце Лагора сияло,
Душу ее перелей в узкое горло фиала.
Глину ль насытит бальзам или обвеет хрусталь,
С влагой божественной нам больше расстаться не жаль.
Пусть, орошая утес, жаркий песок она пóит,
Розой оставленных слез море потом не отмоет.
Если ж фиалу в кусках жребий укажет лежать,
Будет, блаженствуя, прах розой Лагора дышать.
Сердце мое как фиал, не пощаженный судьбою:
Пусть он недолго дышал, дивная влага, тобою…
Той, перед кем пламенел чистый светильник любви,
Благословляя удел, муки просил я: Живи!
Сердцу любви не дано, – но и меж атомов атом
Будет бессмертно оно нежным твоим ароматом.
Нет никаких оснований доверять констатациям наших относительно «отпечатка безжизненности», якобы лежащего на мировидении автора «Варварских поэм», или, наоборот, апокалиптичности и «безутешных приговорах маете человеческих дел и упований», или – снова-таки – вопреки сказанному – мятежном богоборчестве «Каина»: крупного поэта нельзя втиснуть в привычные шаблоны кастрированного сознания. Парнасцы самим многообразием поэтического ви́дения мира готовили почву для обновления французской поэзии, торили пути новой, плюралистической парадигме, предельно личностной и исповедальной.
Старания Леконта де Лиля и его сподвижников поменять своевольно изливавшуюся личность на прилежную «безличностность» не были ни единственным, ни самым плодотворным путем обновления поэзии во Франции второй половины XIX в. Уже Нерваль, а вскоре Бодлер, Рембо, Малларме каждый по-своему помышляли о задаче куда более трудной, зато и притягательной: о встрече, желательно – слиянности этих двух распавшихся было половин лирического освоения жизни. Но в таком случае и решать ее приходилось не простым отбрасыванием исповедального самовыражения, а перестройкой его изнутри.
Бодлер
Жизнь
Благословен Господь, даруя нам страданья,
Что грешный дух влекут божественной стезей…
Мрачною грозою была моя юность, лишь изредка пронизывали ее лучи солнца.
Величайший поэт Франции Шарль Пьер Бодлер, дитя «неравного брака», появился на свет 9 апреля 1821 года, когда его отцу было уже 62 года (сам Шарль считал – 72 года). Именно в огромной разнице возраста родителей он усматривал причину «дурной наследственности»:
Ш. Бодлер – приятелю:
Я болен, болен. У меня отвратительный характер, и повинны в том родители. Я мучаюсь из-за них. Вот что значит родиться от 27-летней матери и 72-летнего отца. Неравноправный, патологический, старческий союз. Подумай только: 45 лет разницы. Ты говоришь, что занимаешься физиологией у Клода Бернара. Так вот, спроси у своего учителя, что он думает о случайном продукте подобного соития.
Жозеф Франсуа Бодлер, отец будущего поэта, получил философское и богословское образование, отличался аристократическими манерами, художественным дарованием и острым умом. В 1783-м он принял священнический сан, но через десять лет сложил его, посвятив жизнь чиновничьей карьере в сенате. Он был знаком с вольнодумцами конца XVIII века, в том числе с Кондорсе и Гельвецием.
Мать Шарля, Каролина Аршанабо Дюфаи, родилась в Лондоне. Француженка по матери и англичанка по отцу, она рано узнала сиротство и никогда не забывала трудного детства в чужом доме. Бесприданница не была красавицей, но привлекательность юности, живой ум, набожность и трудолюбие Каролины пришлись по душе пожилому вдовцу, у которого от первого брака был сын Клод. В свою очередь, 26-летняя девушка была покорена обходительностью и аристократическими манерами «старика», вскоре ставшего отцом ее сына. Увы, брак длился недолгих шесть лет…
После смерти мужа Каролина поселилась с Шарлем и Клодом в парижском пригороде Нейи. От этого периода жизни сохранилась посвященная матери миниатюра «Наш домик», вошедшая затем в «Цветы Зла»:
Средь шума города, всегда передо мной
Наш домик беленький с уютной тишиной;
Разбитый алебастр Венеры и Помоны,
Слегка укрывшийся в тень рощицы зеленой,
И солнце гордое, едва померкнет свет,
С небес глядящее на длинный наш обед,
Как любопытное, внимательное око;
В окне разбитый сноп дрожащего потока;
На чистом пологе, на скатерти лучей
Живые отблески, как отсветы свечей.
Стихи эти написаны 22-летним поэтом, то есть уже сложившимся человеком, и возможно, в подтексте содержат упрек матери в нарушении представленной здесь семейной идиллии, длившейся столь недолго…
Биографы Шарля Бодлера обычно преувеличивают роль смерти отца и второго замужества матери в становлении поэта. Возможно, Шарль, рано потерявший отца (Жозеф Франсуа скончался в 1827 г.), действительно идеализировал его, в самых тяжелых условиях храня отцовские рисунки и картины. Возможно, как всякий ребенок, он тяжело перенес «измену» матери, ее второе замужество. Но он всегда любил мать и в детские годы не проявлял враждебности к отчиму, который занимался с ним фехтованием и верховой ездой. Отчуждение от семьи началось значительно позже и вряд ли связано с дурным обращением генерала Опика с пасынком. Шарль так рано утратил отца, что, скорее всего, не сохранил живой памяти о нем, разлад же с семьей стал итогом его духовной эволюции, особенностей духовного склада и мировоззрения «делающего себя» молодого человека.
Отчим был строг с пасынком, но сохранившиеся письма юного Шарля к генералу Опику не только не свидетельствуют о ненависти, но, наоборот, дышат искренней привязанностью и чувством уважения к человеку, которого мальчик называет только «папа». Даже в более поздние годы поэт неизменно признавал заслуги отчима и свои благодарные чувства к нему. Кстати, генерал Опик, видимо, тоже ценил талантливого пасынка, во всяком случае, сохранилась его пророческая фраза, адресованная руководителю колледжа: «Вот подарок, который я вам преподношу, это ученик, который принесет славу вашему колледжу».
Майор Жак Опик покорил Каролину не только эполетами, но великодушием, изысканностью и тем родством, которое испытывают друг к другу люди одинакового происхождения – он тоже был «полукровкой», имел шотландские корни по деду. Опик не отличался политической разборчивостью и быстро делал военную карьеру как при Наполеоне, так и при реставрации Бурбонов: даже возвращение капитана Опика под знамена императора Бонапарта, бежавшего с Эльбы, не помешало ему в 1817-м вернуться в королевскую армию и продолжить блестящую карьеру. В 1847 году он уже дивизионный генерал, командующий Политехнической школой. Карьеру Опика не прервала и революция 1848 года. Присягнув Второй республике, Опик сменил генеральский мундир на фрак дипломата, представляя Францию вначале в Турции, а затем послом в Испании. Видимо, находясь в Мадриде, он знал о готовящемся государственном перевороте и, может быть, даже участвовал в нем: во всяком случае, Наполеон III оставил его представлять в Испании уже не республику, а Вторую империю. Изворотливый генерал-дипломат, делавший карьеру при всех режимах, возвратился во Францию не отставным послом, но сенатором империи.
Жак и Каролина прожили в мире и согласии без малого тридцать лет. Жак Опик умер в мае 1857-го в возрасте 77 лет, оставив жене приличное состояние. Счастливый брак был омрачен лишь растущим по мере взросления отчуждением Шарля от матери и семьи, которое он даже не пытался скрывать. Бодлер писал матери о годах своей юности: «То, что Вы лишили меня своей дружбы и того общения, которого вправе ожидать от собственной матери каждый человек, – дело Вашей совести, а также, возможно, и совести Вашего мужа». Понять эту фразу можно только с учетом глубокой обиды поэта в связи с «делом об опеке» (см. далее), но даже обида на семью не дает оснований окрашивать его с ней отношения в черный цвет.