Парижская суета, гостиничная жизнь, запутанные финансовые дела, сложность отношений с Мари Добрен – факторы, подгоняющие Бодлера к бегству из Парижа. Издательские дела (верстки, корректуры), необходимость предусмотренной контрактом поставки материалов для «Ревю контампорэн» – задерживают отъезд в Нормандию. Тяга к очаровательной французской провинции, шуму морского прибоя, морскому воздуху и свету, вновь воскресшая любовь к матери, все больше заглушающая многочисленные взаимные обиды, – все это берет верх, и в конце января 1859-го поэт наконец поселяется в материнском доме – как он думает, навсегда.
Но жизнь располагает иначе: издательские обязательства, неожиданная болезнь Жанны, запутанные финансовые дела не дают ему покоя. Уже в конце марта он покидает Онфлёр, вновь возвращаясь сюда на май и июнь.
Работа над вторым изданием «Цветов Зла» совпала с периодом завершения целого ряда важных творческих замыслов Бодлера. Прежде всего он осуществлял многолетний труд над переводами сочинений Эдгара По (вышли «Необыкновенные истории», 1856, и «Приключения Артура Гордона Пима», 1857; в работе находились «Эврика», «Элеонора» и «Страшный ангел»); предстояло подготовить, переделывая, дописывая и пополняя, уже обещанную Маласси «Эстетическую смесь», другими словами – обобщить двадцатилетний опыт в области литературной критики, не говоря уже об очерках, посвященных Теофилю Готье и Рихарду Вагнеру[26], о переводе исповеди Томаса Кинси, требующих безотлагательной сдачи в набор. Что же касается поэзии, то Бодлер осмысливал и уже частично осуществлял замысел книги стихотворений в прозе, которая выйдет уже посмертно под названием «Парижский сплин» или, как ее иногда титрируют, «Сумерки Парижа».
Усиливающаяся болезнь и множество обязательств рождали в Бодлере стремление к покою, который он, собственно, надеялся обрести в Онфлёре. В одном из стихотворений, опубликованных в 1858-м, он называет свою жизнь-бездну адом, населенным друзьями: «Бросимся в нее, дабы увековечить ярость нашей ненависти!» В «Duellum» точно отражено настроение поэта во время подготовки второго издания «Цветов Зла»: он более года не писал новых рифмованных стихов, и, судя по всему, перипетии существования, воспринимаемые теперь как ад, не способствовали поэтическому настрою, о чем, в частности, свидетельствует письмо к матери от 12 февраля 1858 года:
И эти проклятые «Цветы Зла», к которым придется вернуться! А для этого нужен покой. Возвращаться к поэзии, причем искусственно, одним усилием воли, возвращаться в колею, которая казалась окончательно проторенной, заново браться за сюжет, исчерпавший себя, и все это ради подчинения воле трех законников…
Тем не менее постепенно поэт преодолевает «исчерпанность» и принимает решение заменить шесть запрещенных стихов 20 новыми (эта цифра фигурирует в новом контракте на переиздание «Цветов Зла»). Однако, еще не успев приступить к работе над вторым изданием, Бодлер получает из Бельгии предложение издать книгу в ее первоначальном виде: «Вопрос серьезный, и я не знаю, как поступить, ибо возможны осложнения», – пишет он матери. Одновременно он решает согласовать предложение с Мальасси на предмет того, не повредит ли бельгийское издание готовящемуся второму французскому. Хотя французский издатель не возражал, оставив Бодлеру полную свободу действий, последний, опасаясь нового судебного разбирательства и аннулирования второго издания (Бийо все еще оставался министром), отказывается от заманчивого предложения, сулившего ему, пусть не очень высокий, но неожиданный гонорар.
Осенью 1858-го поэт начинает работу над новым циклом стихов, дополняющих «Цветы Зла», и подписывает с редакторам «Ревю контампорэн» договор на журнальную публикацию:
Новые «ЦВЕТЫ ЗЛА» начаты; но Вам я дам стихи лишь тогда, когда их наберется целый ЛИСТ. Трибунал требует замены шести пьес. Я же, возможно, напишу ДВАДЦАТЬ.
В первый день нового 1859 года Калонн получит первые из 20 обещанных стихотворений – «Пляска смерти» и «Сизина». В сопроводительном письме Бодлер пишет:
Вы отметите в стихах о СКЕЛЕТЕ мое тяготение к кричащей иронии старинных ПЛЯСОК СМЕРТИ и к средневековым аллегорическим образам. Эта небольшая доза стихов ничуть не помешает той большой (несколько более неожиданной), которую собираюсь изготовить для Вас в Онфлёре. Хочу узнать, понравились ли Вам сонет и ПЛЯСКА СМЕРТИ.
Г. Орагвелидзе:
Сонет «Сизина» связан с некой Элизой Ниери, экстравагантной женщиной, гостившей у Аполлонии Сабатье. Итальянское происхождение прототипа и сравнение Сизины с Теруань, молодой парижанкой, вдохновлявшей в свое время санкюлотов на взятие Бастилии, показались редактору подозрительными с точки зрения политического момента: покушения на Наполеона III.
Что же касается «Танца смерти», то эта пьеса устроила придирчивого редактора главным образом оригинальностью и необычностью темы. Лишь посвящение стихотворения скульптору Кристофу смутило его. Бодлер спешит успокоить своего редактора: «…Пишу эту фамилию в знак благодарности… Заверяю Вас, г. Кристоф – человек, более чем достойный, так что имя его не скомпрометирует Ваш журнал. Он – автор фигуры „Боль“, показанной на Всемирной выставке, а также превосходной скульптуры для Лувра». Такая рекомендация успокоила Калонна, но слово «gouge», которым поэт именует смерть, вызвало его возражения. В письме от 11 февраля поэт защищает это слово, приводя аргументы, вполне подходящие для выявления основной идеи стихотворения: «„GOUGE“ – превосходное слово, уникальное, применяемое к ПЛЯСКЕ СМЕРТИ и современное эпохе, когда такие пляски практиковались. Налицо ЕДИНСТВО СТИЛЯ, ибо первоначально это слово обозначало КРАСАВИЦУ, впоследствии им стали называть куртизанку, следующую за армией в эпоху, когда не только солдаты, но и священники в поход отправлялись, имея в арьергарде куртизанок… Разве СМЕРТЬ – не та же куртизанка, повсюду следующая за ВЕЛИКОЙ ВСЕМИРНОЙ АРМИЕЙ и из объятий которой никто ПОЛОЖИТЕЛЬНО ВЫРВАТЬСЯ НЕ МОЖЕТ? Здесь все точно – колорит, антитеза, метафора… ПЛЯСКА СМЕРТИ – не лицо, а аллегория».
Если «Сизина» представляется мне проходным стихотворением, то «Пляска смерти» – глубочайшая аллегория, символически выражающая не столько единство стиля, сколько величайшую иронию (или фарс) жизни – легкость и незаметность перехода от красоты и соблазна к тлену и могиле:
Скажи, безносая, танцорам слишком рьяным,
Им, тем, кто морщится в присутствии твоем:
«Признайтесь, гордые, что вопреки румянам
Вы чувствуете смерть всем вашим существом.
Вы тоже мертвецы – и свой азарт умерьте!
Увядший Антиной и лысый Ловелас,
Вы все захвачены вселенской пляской смерти.
В неведомую даль она уводит вас.
Беспечно веселясь над Гангом и над Сеной,
Не видят смертные, что наступает срок,
Что дулом гибельным нацелясь вглубь вселенной,
Труба архангела пробила потолок.
Потешный род людской! На всех широтах мира
Кривляйся и пляши, но знай: в любом краю
Примешивает смерть, надушенная миррой,
К безумью твоему – иронию свою».
Несмотря на постоянные «звонки», предостерегающие о близящемся разрушении, 1859 год – о дин из плодотворнейших в жизни Бодлера: работа над новыми стихотворениями «Цветов Зла» для второго издания, «Искусственный Рай», переводы Эдгара По, в том числе знаменитого «Ворона»… В письме к матери Бодлер подводит итоги:
Прошел год, не так глупо заполненный, как прошлые, но и он составляет лишь четверть того, что надлежит сделать в следующем. Ведь я могу стать инвалидом или ощутить истощение умственных способностей раньше, чем успею сделать и завершить все, что обязан и в силах сделать!.. Написан целый ворох стихов, и я прекращаю их писать, во-первых, потому, что ждут меня более спешные и важные дела, – во-вторых, потому, что плодовитость эта не знает границ…
Хотя Онфлёр явно пошел ему на пользу, нездоровье все больше дает о себе знать: мысль о смерти пугает и одновременно стимулирует поэта. Его планы обширны: новый поэтический сборник («Парижский сплин»), предисловие к «Цветам Зла», несколько пьес в стихах. В первый день 1860 года поэт подписывает контракт на издание четырех книг: дополненные 20 новыми стихами «Цветы Зла», «Опиум и гашиш» (будущий «Искусственный Рай»), «Литературные мнения» и «Эстетическая смесь» (последняя перекочевала из предыдущего контракта в новый). Тираж каждой книги – 1500 экземпляров, гонорар за каждую книгу – 300 франков, из коих 50 % выплачивалось в виде аванса. Бодлер получил аванс за все четыре книги, хотя успел сдать в печать лишь две – «Искусственный Рай» (май 1860 г.) и второе издание «Цветов Зла» (февраль 1861 г.).
Финансовые дела издателя желали быть лучше, но, получив гонорар, Бодлер не спешил со сдачей рукописей, раз за разом отодвигая сроки. В чем дело? Дело в нездоровье. В августе поэт признается матери: «…Я очень недоволен своим здоровьем… Жуткая тошнота, о которой я так часто говорю, становится чем-то привычным, даже натощак…»
В это время его все чаще посещает мысль о самоубийстве: «…Нахожусь на грани самоубийства; от этого удерживает меня не трусость, даже не сожаление. Гордость удерживает меня, гордость при мысли, что после меня останутся запутанные дела…»
В начале 1861 года Бодлер отдает второе издание «Цветов Зла» Мальасси. Хотя в новых стихах поэт постарался избежать выражения зла через пороки, он не исключал нового вмешательства правосудия (а, может быть, надеялся на него…). Но правосудие не вмешалось…
Г. Орагвелидзе:
Книга печаталась в Париже, в типографии Симона-Расона, выполнявшей заказы Мальасси, но лишь в конце ноября стали поступать первые листы корректуры. Наступил 1861 год, и в первый же день нового года поэт известит мать: «„ЦВЕТЫ ЗЛА“ окончены. Сейчас изготовляют обложку и портрет. В книге 35 новых пьес, а все остальное основательно переработано. Впервые в жизни я почти доволен. Книга ПОЧТИ ХОРОША, и она останется как свидетельство моего отвращения и ненависти ко всему вокруг». Бодлер сильно преувеличивает, когда заявляет об основательной переработке старых стихов. Через неделю он напишет издателю: «От Расона получил последний лист, титул, шмуцтитул, посвящение, но не обложку. Титул совершенно черный. Предполагаю, таким он не останется». А через два дня: «Получили ли Вы последний лист, титул, шмуцтитул и ОГЛАВЛЕНИЕ? Последнее мне не нравится. Почему, сам не знаю. Оно похоже на оглавление другой книги». Да, Бодлер еще точно не знал, создавая разрозненные шедевры, что идея ЕДИНСТВА книги, ее ГЕНЕРАЛЬНАЯ ЛИНИЯ, так до конца и не прочитывается. Другая книга? Нет, ДВЕ В ОДНОЙ.