– Я нездорова, Мишель, – тихо сказала графиня. – Бог знает, сколько мне осталось. Я умру в покое, если буду знать, что наш сын находится под вашей опекой.
Она говорила столь проникновенно, что у Франсуа на мгновение защемило сердце: а ну как графиня и в самом деле при смерти? «Да нет, конечно. Сочиняет».
– Сударыня, я буду счастлив позаботиться о виконте де Шарёз, – произнес барон, сделав ударение на последнем слове. Судя по всему, он по-прежнему отказывался верить словам бывшей возлюбленной. – Почему, кстати, вы не вывели его в свет?
– Мы были вынуждены жить весьма уединенно: ведь считается, что он сын моего мужа. Но одного взгляда на него достаточно, чтобы понять, кто на самом деле его отец.
Голоса стали удаляться, и Франсуа понял, что собеседники отошли к окну. Теперь он слышал лишь тон разговора, но слов разобрать не мог. Было ясно, что барон по-прежнему упорствует и его собеседница начинает терять терпение. Раздался звонок колокольчика и чуть позже властный голос графини:
– Пригласите виконта.
Пятью минутами позже Франсуа предстал перед бароном. Вежливо поклонившись, юноша посмотрел на него и тут понял, что они действительно очень похожи. Де Кердоне тоже это заметил и не мог сдержать удивленного возгласа. По тому, как изменился его тон, Франсуа понял, что теперь барон склонен верить словам графини.
После первых приветствий де Кердоне принялся расспрашивать юношу о его жизни, вкусах, пристрастиях, взглядах. Франсуа, тщательно проинструктированный графиней, отвечал без запинки. К концу беседы барон окончательно уверился в том, что виконт де Шарёз – его сын, и вечером отбыл в крайней задумчивости.
Наутро графиня пригласила Франсуа к себе. Всегда сдержанная, сейчас она была крайне возбуждена.
– Дорогой Жюль! – объявила она, кивнув на бюро, на котором лежало вскрытое письмо. – Барон признает вас своим сыном, а мне назначает содержание в сумме… Впрочем, это не так важно. Главное, вы получите деньги и вскоре сможете вернуться к своим делам. Я прошу вас остаться на несколько дней, на случай, если барон захочет еще раз с вами повидаться. После этого вы свободны.
Она азартно щелкнула пальцами и добавила:
– Получилось!
Спустя неделю барон начал выплату содержания, а еще через несколько дней Франсуа покинул гостеприимный замок. Графиня предоставила ему свою карету, чтобы безопасно миновать лес, и самолично вышла его проводить.
– Мне будет не хватать вас, Жюль, – вздохнула она, обнимая юношу.
Он улыбнулся и, забыв на мгновение о приличиях, лукаво подмигнул ей:
– Кстати сказать, мадам, меня зовут Франсуа.
Графиня тихо рассмеялась.
И снова Франсуа шагал через поля, а в кошеле на его поясе звенели двести су. Вновь стали попадаться деревни, где он мог найти себе приют на ночь. Он шел уже неделю и однажды на исходе дня увидел вдали темную дымку – это были горы Канталь, за которыми начиналось графство Овернь. Обрадованный Франсуа прикинул, что завтра сможет дойти до границы графства. Солнце клонилось к закату, пришло время искать ночлег. Заметив добродушного старика, идущего с поля к ближайшей деревне, мальчик подошел к нему.
– Доброго дня, – с улыбкой сказал он.
Старик оглядел Франсуа с головы до ног и удовлетворенно кивнул:
– И тебе, сынок.
– Как называется эта деревня?
– Сен-Сейти. Я там живу. А ты куда идешь на ночь глядя?
– Да вот… к родственникам. Да только до темноты не успею.
– И то верно, – кивнул крестьянин. – Куда ж сейчас идти-то. Как зовут тебя, сынок?
– Франсуа, дедушка.
– Хорошее имя. А я папаша Этьен, все меня так кличут. Ты вот что, сынок, пойдем-ка со мной. У нас переночуешь, старуха у меня добрая, возражать не станет. А ты за это поможешь мне утречком изгородь поправить, а то совсем покосилась.
Тетушка Жанна и в самом деле не возражала. Она пригласила Франсуа и папашу Этьена к столу, заставленному нехитрой крестьянской едой. Все вместе с удовольствием ели печеную морковь и запивали ее молоком. Франсуа был в приподнятом настроении, предвкушая скорое завершение своего путешествия. Он оживленно болтал и охотно, хотя и не всегда правдиво, отвечал на вопросы хозяев.
– Ты из Лиможа, сынок? – спросил папаша Этьен.
– Ага. Но мои родители умерли.
– Ох, бедолага… И куда ж ты теперь направляешься?
– В Монферран, – пробормотал Франсуа с набитым ртом.
Супруги встревоженно переглянулись.
– В Овернь, значит, идешь? – продолжал допытываться старик.
– Да, у меня там сестра.
Повисло напряженное молчание. Франсуа насторожился:
– Что-то не так?
– О-ох, – вздохнула тетушка Жанна, – нехорошо там, дружок.
– Нехорошо?
Женщина замялась и взглянула на мужа, ища поддержки. Папаша Этьен откашлялся и осторожно заговорил:
– Видишь ли, сынок… Не хочу тебя пугать, но… старуха моя права, нехорошо там, опасно. Там одни горы, поросшие лесами, земля не очень плодородная, городов да деревень мало.
– И что там, разбойники? – нетерпеливо спросил Франсуа.
Помолчав, старик выпалил:
– Оборотни!
После ужина Франсуа и папаша Этьен сидели на лавке у дома, глядя на темнеющую вдали цепочку гор.
– Лет двести назад жил в тех краях один дворянин, – неторопливо рассказывал старик, – звали его шевалье де Шалон, и был он вассалом оверньского графа. Больше всего на свете шевалье любил охоту и свою красавицу-жену. Она была необыкновенно хороша, и муж души в ней не чаял. Охранял ее, как бесценную добычу, все боялся, чтоб она на кого другого не посмотрела. Граф Оверньский не раз просил его представить супругу, но наш шевалье все отказывался под разными благовидными предлогами. Ревновал он ее сильно, и казалось ему, будто она по ночам куда-то уходит. Много раз пытался он ее подстеречь, да все без толку. И вот как-то раз поехал де Шалон на охоту, а супружницу свою дома запер. Конь его захромал, пришлось шевалье нашему спешиться. Забрел в глухую чащу да и заблудился, поискал дорогу, помыкался – никак не может выбраться. А вокруг-то уже совсем темно. И вдруг слышит – из кустов рычание. Не успел он аркебузу свою вскинуть, как бросилась на него волчица. Повалила беднягу и ну его терзать, да все до горла пытается зубами дотянуться. Но наш шевалье не промах был, исхитрился он достать тесак свой охотничий, да как рубанул волчицу по передней лапе, так ее и отрубил целиком! Зверь взвыл да на трех лапах поковылял прочь, а наш охотник вскочил – и в другую сторону. Плутал он еще долго, насилу к утру нашел тропинку, которая его из леса-то и вывела. Пришел домой изорванный, окровавленный, без лошади. Ну, думает, сейчас слуги-то сбегутся ему помогать, глянул – а нет никого возле замка. И вроде как и внутри пусто. Вдруг слышит шум, галдеж, пошел на звуки – а слуги все толпятся у спальни хозяйки, жены его, значит. И знахарка из ближайшей деревни там же. Рассказали ему, что рано утром нашли госпожу у рва, который вокруг замка вырыт, когда мост пришли опускать. Лежала она бездыханная, а рука у нее отрублена словно бы тесаком. Перенесли ее в комнаты и на постель положили, да только она с каждым часом все слабела, слабела и к вечеру умерла. Шевалье-то наш в ужасе был, понял он, что жена-то его не к полюбовникам ходила, а оборотнем была да ночами в лесу-то и бегала. И с тех пор как она померла, волки вокруг того замка каждую ночь воют до самого рассвета.
На крыльцо вышла тетушка Жанна.
– Ну что ты, старик, городишь, – заворчала она, – совсем запугал мальчонку на ночь-то глядя, поди, и не заснет теперь.
Франсуа сидел ни жив ни мертв. Он, как и все, верил в оборотней, призраков и прочую нечисть. «Господи Боже, как же я туда пойду?» – в ужасе думал он.
Но отступать было поздно. Наутро Франсуа, как и обещал, помог папаше Этьену поправить изгородь и отправился в путь.
Дорога неуклонно шла в гору, и Франсуа порядком устал, карабкаясь по широкой тропе. Вот она, Овернь, поросшее лесом нагорье с торчащими тут и там короткими горными хребтами. Далеко внизу он заметил деревушку возле реки, протекающей в узкой долине. Что ж, он наконец добрался до цели: где-то в этой чужой, неприветливой горной стране живет его сестра. Окрыленный этой мыслью, мальчик поспешил вниз.
Франсуа теперь шел гораздо осторожнее, от поселения к поселению, стараясь, чтобы сумерки не застали его в пути. От разбойников можно спрятаться или убежать, а куда денешься от нечистой силы?
Если местные жители отказывали ему в ночлеге, Франсуа потихоньку устраивался в чьем-нибудь огороде. Его бросало в дрожь при мысли, что в любой момент на него может напасть оборотень. Когда же ему удавалось уговорить хозяев дать ему приют, он осторожно расспрашивал их о графине де Ла Тур и семействе Дюваль.
– Графинюшка-то? – сказала первая же спрошенная крестьянка. – Эва, миленький, вспомнил. Она уж лет пять как преставилась. Сейчас у нас другая хозяйка. У графинюшки-то сестрица младшая была, госпожа Мадлен, ее еще в восемнадцатом году замуж выдали за итальянца какого-то, то ли Медини, то ли Медичи. Она дочурку с того итальянца родила и вскоре померла, давно, еще до смерти графинюшки. Вот ее дочка, Катрин, и есть теперь наша хозяйка. Только она мала еще и живет не тут, а в Италии вроде бы…
Тень легла на сердце Франсуа.
– Отчего ж она… графиня то есть… умерла?
Женщина махнула рукой:
– Да кто ж разберет, хворей-то много разных тут у нас, от всего не убережешься, – неопределенно ответила она, пряча глаза.
Франсуа насторожился:
– Вы что-то знаете?
– Да много всяких слухов ходило, сынок. Кто говорил, что оборотень ее загрыз, от других слышала, будто сама она оборотнем была да как волка ее и убили… – Крестьянка перекрестилась: – Свят-свят, подальше нам бы от этого. Что ж, графинюшку теперь не воротишь, какая разница, отчего она преставилась. А вот про этих других, которых ты спрашивал, Дюмаль, или как их там, – врать не буду, не слыхала ничего.