воры членов Парламента и Городского совета. Супруга, вопреки его категорическим настояниям, тоже осталась в Эксе, рядом с мужем.
Клод Савойский как мог пытался пресечь панику, раздавал жителям еду и деньги из собственных запасов и всячески пытался ограничить бегство горожан – главным образом, чтобы те не разнесли заразу по всему Провансу. Несмотря на то что большинство людей предпочитали прятаться в своих домах, он, как и в прежние времена, ежедневно выезжал на прогулку, дабы хоть как-то придать уверенности обезумевшим от страха людям.
Граф знал о прибытии в город двух врачей, но, отдавая должное их смелости, всерьез их возможности все же не воспринимал. Кто они? Один хоть и имеет степень доктора, но является выходцем из еврейской семьи, а второй и вовсе изучал медицину где-то в Алжире. Его сиятельству был не чужд некоторый снобизм.
Но когда после одной из таких демонстративных прогулок граф почувствовал боль в груди, слабость и лихорадку, ему ничего не оставалось, как послать за одним из докторов.
Губернатор жил в том самом особняке из желтого песчаника, который когда-то привлек внимание Франсуа. Лошади мигом домчали до него, и через четверть часа Легран уже входил в опочивальню губернатора, перед которой из уважения к статусу пациента снял маску.
– Ваше сиятельство, – Франсуа низко поклонился.
Клод Савойский, которого сознание еще не покинуло, из последних сил пытался сохранять светский лоск. Он предложил эскулапу бокал бургундского и попытался завести любезную беседу, но тут силы оставили его. Жестоко закашлявшись, он в изнеможении упал на подушки.
Франсуа, не теряя времени, тщательно осмотрел больного и кивком подозвал маленького круглого человечка, привезшего его сюда. Тот стоял вместе с несколькими слугами у стены и тут же подбежал к Леграну.
– Эти пилюли прошу давать его сиятельству каждые три часа, – скомандовал Франсуа, вынимая из сумы различные снадобья, – пусть держит их за щекой или под языком. Вот эти – утром и вечером. Настойкой – вот она – обтирайте графу лоб, виски, грудь по несколько раз на дню. Вот эту траву и еще эту повесьте у изголовья кровати. Держите окна открытыми: его сиятельству необходим свежий воздух. Помните, все манипуляции необходимо проводить в перчатках, которые сразу после использования необходимо чистить вот этой жидкостью. Я скоро вернусь, чтобы посмотреть, как идут дела.
Дав еще несколько распоряжений, он удалился.
На следующий день графу стало совсем худо, он метался в горячке, непрерывно кашляя. Франсуа упросил Нострдама оставить на время своих больных и зайти с ним к Клоду Савойскому. Мишель осмотрел больного и признал лечение друга совершенно правильным.
– Нельзя сделать более, чем сделали вы, Легран, – категорично заявил он.
Но Франсуа считал иначе. Прекрасно понимая, каким ударом для всего Экса будет смерть губернатора Прованса, он решил остаться с графом, дабы сделать все, что в его силах.
Провожая Нострдама к выходу, Франсуа увидел горничную, которая передала пожелание госпожи видеть их. Друзей провели в большую гостиную, где за вышиванием сидела супруга графа Франсуаза.
При виде эскулапов дама вскочила и бросилась к ним, заламывая руки:
– Скажите, бога ради, скажите мне, что есть надежда, господа!
Врачеватели поклонились, и Нострдам сделал шаг назад, предоставляя Франсуа право ответа. Тот промолвил:
– Мадам, надежда всегда пребывает с нами. Не буду скрывать: положение непростое, но ежели его сиятельству удастся пережить завтрашний день, моя надежда возрастет многократно.
Графиня, рыдая, уткнулась в платок и жестом приказала им удалиться.
В течение четырех дней Франсуа боролся за жизнь губернатора без отдыха и почти без сна. Он приказал поставить рядом с постелью Клода Савойского походную кровать для себя. В спокойные минуты, когда граф находился в забытьи, Франсуа мог прилечь, все остальное время он неотлучно находился при больном, пичкая его пилюлями, делая обтирания, заставляя вдыхать пряный запах трав, меняя его простыни и сорочки. К утру пятого дня стало понятно: губернатор выздоравливает, Франсуа сумел выходить его. Но сам заразился.
Клод Савойский не позволил перевезти доктора Леграна домой. Он выделил гостевую спальню, где врачеватель был размещен со всеми удобствами, насколько это было возможно в его положении. Тут же послали за Нострдамом. В ожидании друга Франсуа, попросив принести свою суму, тут же засунул в рот сразу несколько розовых пилюль и приказал обтереть себя уксусной настойкой. Тем временем прибыл Мишель. Широкими шагами подойдя к постели, он взял Франсуа за руку и медленно, почти по слогам, произнес:
– Легран, не сомневайтесь, мы выкарабкаемся.
Это «мы» тронуло Франсуа до глубины души.
И снова началась борьба со смертью, но на этот раз ставкой была жизнь Франсуа. Нострдам разрывался между своими пациентами и другом, забегая к нему несколько раз на дню. С вечера и до утра Мишель не отходил от него ни на шаг, пытаясь каждое мгновение обернуть к пользе больного. Пилюли, настойки, растворы, травы сменяли друг друга бесконечной чередой.
Франсуа била жестокая лихорадка. Когда он был в сознании, его мучила боль в груди и кашель, он задыхался. Периоды возбуждения сменялись слабостью, вслед за которой приходило беспамятство. В бреду ему мерещилась закутанная в черное фигура и мертвенно-бледное лицо под надвинутым капюшоном. Она протягивала к нему свою руку-кость и нараспев декламировала:
Настанет день, и я приду за каждым.
Кто будет следующим? Возможно, ты?
– Нет! Нет! – хрипел несчастный, пугая задремавшего в кресле Нострдама, и с трудом возвращался в реальность.
В минуты просветления Франсуа пытался решить, что ему следует предпринять для спасения. Он знал чудодейственное заклинание и в любой момент мог поменяться местами с Нострдамом, но эта мысль была ему глубоко противна. Он чувствовал, что не вправе забрать жизнь столь великого человека, а самое главное – Мишель был его другом. Конечно, если дела будут совсем плохи… «Нет, только не это. Слуги, губернатор или любой, кто подойдет ко мне, только не Нострдам. Только не он… не он… Так что же? Выходит, я уже готов убить кого-то ради собственного спасения?! О Господи, прости меня!»
И он снова погружался в беспамятство.
Франсуа не пришлось делать свой страшный выбор. Три дня спустя стало ясно, что болезнь отступает. Заметив, что и температура приходит в норму, Нострдам с облегчением вздохнул и отправился проведать губернатора. Тот уже казался совсем здоровым, и лишь небольшая слабость напоминала о недавнем страшном недуге.
Как только позволил Нострдам, граф тут же появился у постели Франсуа, осторожно взял его за руку и проговорил:
– Друг мой – вы ведь позволите мне так вас называть? Не могу выразить словами свою благодарность, но поверьте моему слову: я найду способ отблагодарить вас. Отныне и навсегда я ваш преданнейший друг! Чуть вам что-то понадобится – лишь дайте мне знать, и я почту за величайшее счастье устроить вашу просьбу. А сейчас молю вас остаться в моем доме и жить здесь, сколько вам захочется.
После ухода графа измученный, но воодушевленный Нострдам стал рассказывать Франсуа новости:
– Чума резко пошла на убыль, мой дорогой Легран. Холода и наши усилия сделали свое дело. Город выздоравливает, жители уже начинают возвращаться. Городской совет в восторге, установил нам пожизненную пенсию. Если бы не пост, эти господа уже сейчас устроили бы праздник, но придется им подождать до Рождества. Еще неделя, и с мором будет полностью покончено. Я сам довершу дело, вам не стоит беспокоиться.
Наверное, ни одна зима в Эксе не проходила столь радостно. Мор миновал, и сразу после Рождества улицы огласились радостными криками и пением. Жизнь превратилась в бесконечную череду праздников, концертов и балов. Город, почти год проживший под угрозой смерти, просыпался, воспевая торжество жизни. Уличные представления, ярмарки, спектакли, балаганы следовали бесконечной чередой. С утра народ валом валил в церкви, дабы возблагодарить Господа за чудесное спасение, а вечерами предавался безудержному веселью.
Франсуа не остался в стороне от всеобщей радости. Выздоровев, он продолжал жить в доме губернатора, который познакомил его со всей светской верхушкой города. Кое-кого Франсуа уже знал и даже лечил, но большинство покидали город на время эпидемии. Леграна закружил вихрь светских развлечений. Но порой он с горечью думал – скоро восторг горожан поутихнет, и что тогда? Он снова окажется простым, никому не нужным провинциальным доктором. И прости-прощай дом губернатора, великосветские знакомства и надежды на лучшую жизнь. Сейчас он запросто сидит за одним столом с самыми знатными людьми города, а через месяц-другой будет вынужден вернуться в маленькую квартирку Нострдама в Марселе. Франсуа мучительно ломал голову, пытаясь сообразить, как ему остаться в кругу этих знатных вельмож, но ничего не мог придумать. А пока бал следовал за балом, прием за приемом, и Франсуа искренне наслаждался беззаботной жизнью среди новых знакомых.
Жители города постоянно приходили к нему с благодарностями и подарками. Не остался в стороне и Клод Савойский, подаривший своему спасителю огромный сапфир.
– Вы можете вставить его в кольцо, а можете заложить. Уверяю вас, дорогой друг, даже самый скупой ростовщик даст вам за него не менее восьми тысяч ливров.
«Теперь я весьма обеспеченный человек, – думал Франсуа, – но по-прежнему всего лишь простолюдин, без земли, без дворянства, без связей».
Проблема решилась сама собой.
Однажды в разговоре граф похвастался, что приходится кузеном самому королю. Франсуа улыбнулся и проговорил:
– Я тоже однажды… то есть мой отец… имел честь общаться с ним, в бытность его еще графом Ангулемским.
– Ежели желаете, я буду счастлив представить вас моему кузену, в августе я как раз собираюсь в Париж, – предложил губернатор и добавил, смеясь: – У вас четыре месяца на размышление.