– Все хорошо, святые отцы. Пойдемте дальше.
Так они переходили из комнаты в комнату, и везде вода оставалась прозрачной. Наконец за очередной дверью их взорам предстал дон Родриго. Увидев его, дон Руи сунул Франсуа заранее припасенный порошок лакмуса.
– Подойдите, сеньор, и вознесите руку над водой, – велел стражник.
Заключенный нахмурился, но что-то в этих двух монахах его насторожило, и он приготовился к неожиданностям. Он уверенно подошел к ним и прикрыл ладонью кувшин. В это же мгновение Франсуа, державший сосуд, незаметно кинул туда лакмусовый порошок. Дон Родриго убрал руку, и на лицах стражей появился ужас: прямо на глазах вода быстро становилась ярко-красной.
– Кровь! – завопил один из них и опрометью выбежал из камеры.
Другой, у которого, видимо, нервы были покрепче, потребовал:
– Покажите ваши ладони!
Дон Родриго исполнил приказ, и стражник, видя, что с рук заключенного кровь не капает, крестясь, кинулся прочь.
В ту же секунду дон Руи захлопнул дверь и скинул капюшон. Узнав его и Франсуа, дон Родриго бросился обнимать своих спасителей.
– Не время, сеньор, – коротко сказал принц, и они с Романьяком начали действовать: сняли подпоясывающие их вервия, связали между собой и, намертво закрутив один конец вокруг ножки стола, другой выкинули на улицу. Все трое по очереди протиснулись в узкое оконце-бойницу и по вервия спустились вниз. На крепостной стене их ждали перекинутые заранее веревочные лестницы. Друзья бросились к ним и уже достигли стены, когда раздались выстрелы из аркебузы – один, второй, третий. Франсуа обернулся: в оконце покинутой ими комнаты виднелся силуэт стражника, который без разбора палил в темноту. Одновременно из донжона выскочили несколько человек с факелами в руках и кинулись в их сторону.
– Быстрее! – прошипел принц и первым начал подниматься по веревочной лестнице.
Раздался очередной выстрел, и дон Родриго застонал. Несколько секунд он еще держался на ногах, затем глаза его закатились, и он рухнул на землю. Франсуа бросился к нему, нагнулся…
– Прощайте, мой благородный друг, – прошептал испанец и испустил дух.
Романьяк упал рядом с ним на колени, но принц грозно крикнул:
– Поднимайтесь!
Осознав, что дон Родриго мертв, Франсуа кинулся к лестнице и, в считаные секунды достигнув верха зубчатой стены, перевалился через нее. Оба благополучно спрыгнули по ту сторону и опрометью кинулись вниз по холму к перелеску, где поджидали привязанные кони.
Франсуа и сам не ожидал, что так тяжело будет переживать смерть дона Родриго. Впрочем, удивляться было нечему: тот был его другом на протяжении последних нескольких лет, не говоря об алжирском плене. Кроме боли потери Франсуа мучило чувство вины. «Если бы только я не привлек его к спасению дона Альвареса!» – горестно думал он. Дон Руи, понимая, что происходит с Романьяком, утешал его как мог.
Через два дня после приключений в крепости Консуэгра, ранним утром, когда Франсуа еще спал, его разбудил настойчивый стук в дверь. Шевалье спросонья крикнул: «Прошу», и в комнату быстро вошел принц Эболи.
– Вставайте, друг мой, – без предисловий начал он, – вам нужно бежать. Инквизиция дозналась о вашем участии в освобождении дона Альвареса, подозревают также, что и к истории с доном Родриго вы приложили руку.
Франсуа мгновенно проснулся:
– Куда мне ехать?
– Домой, во Францию. Я здесь по распоряжению короля. Из любви к донье Изабелле он приказал мне предупредить вас – через два часа здесь будет сам Великий инквизитор.
– Он придет за мной?
– Да, дон Франциско. Король не в силах вас защитить, но позволяет вам попробовать спастись самому и передает вам тысячу дукатов, – дон Руи протянул Франсуа плотно набитый кожаный мешочек. – Мне разрешено сопроводить вас до Гвадалахары. Вот письмо от доньи Изабеллы к ее матери. Если вас поймают, скажете, что выполняли ее поручение. Вам она велела передать уверения в своей любви и преданности на словах. Едемте, друг мой!
Через два часа Франсуа расстался с принцем Эболи на въезде в Гвадалахару. Они обнялись, и Романьяк поскакал на северо-восток, в сторону Пиренеев.
Ехал шевалье быстро, покрывая по пятнадцать лье в день. Но, перейдя горы, он замедлил темп – здесь, на территории Франции, он уже был в безопасности. На ночь он останавливался на специальных постоялых дворах, предназначенных для королевских курьеров. На подъезде к Пуатье он узнал, что Карл и королева-мать находятся в Руане, и направился туда. Он спешил к той, которую много лет считал своей покровительницей, чтобы теперь стать ей опорой.
В Руан он прибыл в середине августа. Екатерина, увидев его, испуганно ахнула:
– Брат мой, вы?! Все ли в порядке с Елизаветой?
Франсуа, поклонившись, со смехом ответил по-испански:
– Донья Изабелла в полном здравии, мадам.
Королева, облегченно вздохнув, обняла Романьяка.
– Значит, Изабелла? – усмехнувшись, повторила она. – Да, я и по письмам заметила, что моя дочь стала совершенно испанкой. Но, бог мой, как же я рада вас видеть!
В комнату вошел мальчик лет тринадцати, высокий и изящный. Франсуа, изумленно взглянув на него, опустился на одно колено:
– Ваше величество! Я не верю своим глазам. Как же вы повзрослели!
– Дядюшка! – радостно кинулся к нему Карл, совершенно забыв о королевском достоинстве. – Ура, наконец-то вы вернулись!
Екатерина и Франсуа проговорили весь вечер. Он рассказывал ей о жизни в Испании, о короле Филиппе и Елизавете, о том, как был вынужден сбежать во Францию из-за преследования инквизиции. Она же со слезами поведала о смерти старшего сына.
– Не могу выразить, сударыня, как я скорбел о Франциске. Я слышал, у него была проблема с ухом?
– Да, свищ. Доктор Паре предлагал оперировать, но я не разрешила… видимо, зря.
Помолчав для приличия, Франсуа поинтересовался:
– А что с гугенотами, мадам? Много их стало?
Екатерина пожала плечами:
– Да, и становится все больше. Даже пришлось воевать с ними. Уверяю вас, брат мой, я сделала все, что могла, чтобы предотвратить эту войну. Мы многое дали гугенотам. Помните вы Огненную палату, сударь, тот самый трибунал, который ввел мой незабвенный супруг для суда над протестантами? По ее приговору были сожжены сотни еретиков, но с тех пор, как я стала регентом, ни один гугенот не отправился на костер. Я шла на невероятные уступки, чтобы предотвратить катастрофу, изворачивалась, угождала и тем и другим, интриговала, лгала. Я была настойчива и податлива, строга и мягка, гневлива и милостива… И все это ради мира, ради того, чтобы мои сыновья получили стабильное, процветающее, сильное королевство. Теперь, слава Господу, война закончилась, и можно приступить к важным делам.
– А что заставило гугенотов пойти на мир, сударыня?
– В этой войне, дражайший кузен, мы потеряли слишком много великих сынов Франции. Убиты король Антуан Наваррский, герцог Франсуа де Гиз, маршал де Сент-Андре. К тому же лидеры с обеих сторон, принц Конде и коннетабль Монморанси, были в плену у противников.
– Де Гиз убит? – вскричал шевалье.
– Да, сударь, – кивнула королева и вполголоса добавила: – Но его младший брат, кардинал Лотарингский, здравствует и доставляет мне немало хлопот. К счастью, де л’Опиталь помогает усмирять воинствующих католиков.
– Мадам, я надеюсь тоже стать вам опорой, – торжественно сказал Франсуа.
Королева благодарно улыбнулась.
На следующий день состоялось заседание парламента, на котором король провозгласил себя совершеннолетним. Сидя на высоком троне в окружении свиты, тринадцатилетний Карл объявил:
– Ныне я достиг возраста, когда могу и готов править всем и везде во Франции. Лишь за королевой, моей матерью, я признаю право на правление. По милости Божией в нашем королевстве вновь воцарился мир, и я не желаю, чтобы продолжалось начавшееся вместе с волнениями неповиновение королю. Я приказываю всем войскам, на чьей бы стороне они ни воевали, сложить оружие и свято следовать условиям Амбуазского мира.
Королева, стоявшая возле трона, прослезилась от гордости. Когда Карл встал и шагнул к ней, Екатерина поклонилась сыну, поцеловала его и перекрестила. Юный король торжественно сказал:
– Знайте же, матушка, что в этом королевстве вы будете править так же и даже более, чем когда-либо ранее.
Франсуа не узнавал Екатерину. Из несчастной, вечно униженной женщины она превратилась в полную достоинства даму с горделивой осанкой. Проведя здесь всего один день, он уже понимал, какое большое влияние имеет королева на сына, какая огромная власть сосредоточена в ее руках. Она деятельно и вдумчиво отдавала распоряжения, лавируя между католиками и гугенотами, предпринимая постоянные усилия, чтобы ни одна партия не получила очевидных преимуществ. Вот и сейчас по одну сторону трона она позволила встать Шарлю де Гизу, кардиналу Лотарингскому, а по другую – Оде де Колиньи, кардиналу Шатильонскому, одному из предводителей протестантов.
Наконец вперед вышел канцлер де л’Опиталь и торжественно прочитал королевскую декларацию, в которой монарх утверждал Эдикт об умиротворении. Церемония была закончена.
Через неделю двор вернулся в Париж.
– Дела в королевстве ужасны, – сказала Екатерина, глядя через окно на мутные воды Сены. – Веротерпимым быть мало кто хочет, несмотря на все эдикты. Трон шатается, авторитет короля уже не так абсолютен, как раньше. Дошло до того, что внутри Франции образовываются маленькие гугенотские государства.
Она повернулась к сидевшему рядом канцлеру:
– Что будем делать, л’Опиталь?
– Сударыня, – поклонился тот, – я считаю, что в первую очередь нужно направить представителей короля в провинции. Те органы, что не почитают политику терпимости, необходимо заменить нашими людьми.
– Хорошо, – подумав, сказала Екатерина, – это мы сделаем, и надеюсь, такие меры помогут восстановить порядок. Но следует придумать что-то еще, дабы власть короля снова стала бесспорной и уважаемой.