Адмирал, однако, был уверен в силе своего влияния на короля и очень рассчитывал, что ему удастся уговорить Карла объявить войну Испании. Колиньи уверял, что королевство Филиппа и есть злейший враг Франции, а боевые действия против него сплотят католиков и протестантов. Екатерина, прекрасно знавшая мощь испанской армии, выступала против этой авантюры, но было похоже, что на этот раз Карл склонен прислушаться к мнению Колиньи и впервые пойти против воли матери.
События начали развиваться через четыре дня после свадьбы. Утром 22 августа на Колиньи было совершено покушение. Лишь по счастливой случайности адмирал остался жив, но нападавший ранил его в руку и отстрелил палец. Возмущенные протестанты принялись вооружаться, взяли под охрану дом Колиньи и прилегающие улицы. Отовсюду слышались угрозы отомстить. Горожане, наоборот, радовались нападению на главу гугенотов и сожалели о том, что тот выжил. Париж жужжал, как растревоженный улей.
Вечером следующего дня Франсуа прогуливался в саду Тюильри, рядом с которым достраивался новый дворец Екатерины. Накануне, на приеме в Ратуше, было подано необычное блюдо – тертые замороженные фрукты с молоком, так понравившиеся гостям, что многие из них съели по несколько порций. Среди них был и Франсуа, но эти излишества сыграли с ним злую шутку: он застудил горло, потерял голос и теперь не мог говорить даже шепотом.
В этот день никаких празднеств не было, и Франсуа воспользовался случаем, чтобы пройтись по саду в одиночестве.
С улиц доносились крики гугенотов и призывы к мести за покушение на Колиньи. Барон медленно шел по аллее, пытаясь успокоить внутреннее волнение, вызванное дурными предчувствиями и тем, что происходило в городе. Еще более, чем раньше, его терзала мысль, что гугеноты попытаются захватить короля или королеву-мать, чтобы диктовать условия с позиции силы.
В юго-западном углу сада, где растительность была гуще всего, находилась беседка, где любили бывать и Франсуа, и королева. Туда он и направился, чтобы в тишине разобраться со своими мыслями. Но, подойдя ближе, он услышал голоса и понял, что в беседке находятся несколько человек. Журчащий неподалеку фонтан приглушал звуки разговора. Не отдавая себе отчета, зачем он это делает, Франсуа осторожно подошел ближе и притаился в тени раскидистого вяза.
– Медлить никак нельзя, – Романьяк узнал голос Генриха де Гиза, – неудачное покушение на Колиньи стало предупреждением для всех еретиков, еще день-два, и они нападут на нас первыми. Как только вы дадите приказ, я тут же извещу своих людей…
– Согласен, – перебил его Гаспар де Таванн, тот самый, который командовал войсками католиков в третьей религиозной войне, – мы должны действовать прямо сегодня. Гугеноты ожесточены покушением на Колиньи, до меня доходят слухи, что у них уже образовался заговор.
– Решайтесь же, матушка, – это был голос герцога Анжуйского, – протестанты вооружаются, и позже их будет уже не сломить.
– Вы еще молоды, сын мой, – возразила Екатерина, – и не понимаете, как непросто пойти на такой шаг. Перерезать всех гугенотов, начиная с короля Наваррского и кончая капитанами, – дело очень серьезное. К тому же наваррец – муж Маргариты, не забывайте об этом.
– Тем лучше, – сквозь зубы процедил принц.
Франсуа почувствовал, как шевелятся волосы на голове. Они хотят перебить весь цвет протестантского дворянства, начиная с Генриха Наваррского?! Господи, да это немыслимо! Он с детства воспитывался при дворе французского короля, Карл называл его братом! К тому же он и в самом деле муж Маргариты. А вот слова герцога Анжуйского Франсуа не удивили: придворные давно шептались, что он влюблен в собственную сестру и, видимо, просто ревнует ее к мужу.
Королева, женщина необычайно решительная, пребывала в жестоких сомнениях, и это ясно показывало, насколько не хочется ей прибегать к столь страшному средству.
– В самом деле, сеньора, – произнес чей-то голос с едва уловимым итальянским акцентом, – ведь недаром же мы все это затеяли. Эта свадьба, такое количество гостей-гугенотов… Сейчас уже поздно отступать.
То был любимец Карла – Альбер, сын покойного Антонио де Гонди, доверенного лица королевы. «И этот здесь… Выходит, ему королева доверяет больше, чем мне». Впрочем, барон не удивился: с тех пор как он когда-то отказался участвовать в составлении декларации о запрете протестантских богослужений, между ним и королевой пробежала черная кошка. И тот факт, что она не посвятила его в такой масштабный замысел, красноречиво говорил о ее недоверии к «кузену».
– Умом я понимаю, что вы правы, господа, – ответила королева, – но все мое естество протестует против этого. Два года мы ждали этого дня, готовились, изображали терпимость и даже приязнь к гугенотам, пригрели Колиньи… И вот теперь, когда этот день настал, я не могу решиться. Да, господа, я колеблюсь и не боюсь признаться в этом, потому что нам предстоит не просто лишить жизни многих дворян, но и совершить куда более страшное преступление – убить короля. Пускай Наварра совсем невелика, но Генрих все-таки король, и покушаться на него – страшный грех, за который Господь нас неминуемо покарает.
– Убийство еретика не грех, а богоугодное дело, – отрезал де Гиз.
– Сударыня, – вкрадчиво начал де Таванн, – ведь Генрих Наваррский участвовал во многих сражениях, и там его могли убить, как любого другого. И религиозная война продолжается. Так что это не убийство, король Наваррский просто погибнет на этой войне.
«Хитрый лис!» – подумал Франсуа. А тот между тем продолжал:
– Кроме того, сударыня, если Колиньи и его сторонников не убить, они и в самом деле могут уговорить короля напасть на Испанию. А для Франции сейчас хуже ничего быть не может.
Доводы де Таванна окончательно сломили сопротивление Екатерины.
– Хорошо, – сдавленно произнесла она, – чтобы спасти наше королевство, я согласна взять грех на душу. Давайте же быстрее покончим с этим.
– Благодарю вас от имени всех католиков, – торжественно сказал де Гиз. – Завтра День святого Варфоломея, вот мы и устроим еретикам праздник. Я немедленно отправляюсь дать поручения своим людям.
Лишь только королева приняла решение, она вновь стала той волевой дамой, какой ее привыкли видеть окружающие. Ее обычная энергичность вернулась, и Екатерина твердым голосом сказала:
– Подождите, де Гиз, давайте повторим еще раз наш план. Вы, сеньор де Гонди, сейчас идете к Карлу и заручаетесь его согласием. Вы, де Гиз, берете сторонников и идете в город. Начните с Колиньи. Сын мой, вам, как мы и договаривались, необходимо вызвать представителей магистрата и городских старшин, вы сообщите им, что раскрыт заговор гугенотов. Скажете, что мы готовимся к упреждающему удару, пусть закроют все городские ворота, перегородят лодками Сену, вооружат ополченцев и расставят их по мостам и улицам. Не забудьте, что у всех должна быть белая повязка на руке как отличительный знак. А вы, Таванн, связываетесь с капитаном королевской гвардии и велите ему именем короля выполнять ваши распоряжения. Вы ответственны за гугенотов, живущих в Лувре, а де Гиз – за тех, кто остановился в городе.
Зашуршали одежды, задвигались расставленные в беседке кресла: совещание было окончено. Франсуа опрометью бросился во дворец, на ходу пытаясь решить, что следует предпринять, дабы помешать кровавой резне. На колокольне церкви Святого Тома пробило десять. Расправа с гугенотами произойдет ночью. «Сколько у меня времени? Час? Два?»
Едва достигнув Лувра, Франсуа кинулся в покои Маргариты. Однако ее там не оказалось. «Что же делать?» Он заметался в коридоре, а затем, взяв себя в руки, бросился к Генриху Наваррскому. Но и его Романьяк не застал. Господи боже, да что ж происходит-то?
Пока он метался по Лувру, прошел час. На колокольне пробило одиннадцать. Во дворце меж тем явно начиналось оживление: с озабоченными лицами ходили чиновники магистратуры и парижского парламента, бегали гвардейцы короля, туда-сюда с поручениями сновали лакеи.
И тут Франсуа вспомнил еще об одном человеке, которого он обязан был предупредить, – Габриэле де Монтгомери. Тот остановился в особняке на улице Августинцев, и барон помчался туда. Через полчаса он уже входил в спальню графа вслед за перепуганным его настойчивостью лакеем.
Монтгомери, жмурясь от света свечи, откинул одеяло и сел на кровати. С удивлением глядя на нежданного гостя, он спросил:
– Романьяк, вы? Что-то стряслось?
Делая отчаянные знаки, Франсуа показывал на свое больное горло и пытался дать понять, что ему нужно кое-что написать. Наконец он получил бумагу и перо, сел к столу и быстро набросал несколько фраз. Граф взял из его рук записку, прочел и нахмурился:
– Заговор с целью убийства гугенотов? Вы уверены?
Франсуа энергично кивнул, взял из рук Монтгомери бумагу и приписал: «Немедленно бегите! Спасайтесь!» Бывший капитан шотландской гвардии шагнул к нему, порывисто обнял и сказал:
– Спасибо, барон, я ваш должник. Если мне удастся выжить, я буду молиться за вас до конца своих дней.
Романьяк усмехнулся: «Еще неизвестно, кто чей должник. Но теперь мы наконец квиты».
В городе было неспокойно. Тут и там встречались патрули де Гиза, по улицам ходили вооруженные ополченцы с факелами и с белыми повязками на руках. Франсуа с ужасом понял, что в спешке забыл об условном знаке. Он судорожно пришпорил лошадь: если он не успеет во дворец до начала расправы над гугенотами, кто поручится за его жизнь?
В Лувр Франсуа вернулся около полночи. Там царило напряженное волнение. Коридоры и лестницы заняли отряды королевских гвардейцев. Бледные придворные то и дело выглядывали из своих комнат, пытаясь понять, что происходит. Люди де Таванна, вполголоса переговариваясь, маячили неподалеку от комнат, занятых протестантами. Напряжение ощущалось почти физически.
Взбежав по лестнице, Франсуа остановился. Куда теперь? Он вспомнил, как колебалась и мучилась королева, принимая страшное решение. Может, есть шанс ее переубедить? Почти бегом он направился к Екатерине.