– Ужасно!
– Потом по Парижу ходило множество историй, которые горожане шепотом пересказывали друг другу. Мне запомнилась одна из них, о неком мэтре Женуве, молодом адвокате. Он жил с женой и тремя детьми на маленькой улочке Сен-Мари, недалеко от Гревской площади. Глубокой ночью, когда вся семья спала, в его дом ворвались обезумевшие горожане. Рассказывали, что Женуве, обливаясь кровью, до последнего вздоха закрывал собою супругу и детей, старшему из которых было всего семь. Мэтр выдержал с полдюжины ударов саблями и вилами, потом силы покинули его, он упал бездыханный, а толпа принялась за домочадцев. Мадам Женуве на коленях молила пощадить детей, но ее зарубили, не слушая. Затем проткнули и двух сыновей. А самой младшей была девочка-калека с больными ногами, она не могла стоять. Опьяненные кровью мерзавцы, желая поиздеваться над нею, пытались силой поставить ее на ноги. От невыносимой боли малышка кричала так, что на другом конце улицы проснулся католический священник. Он тотчас прибежал и, подняв крест над головой, силой отбил ее у нападавших. Но было поздно – через день девочка умерла в страшных мучениях. Позже выяснилось, что мэтр Женуве был убежденным католиком и, как человек богобоязненный и щедрый, часто ссужал знакомых деньгами. Один из должников и натравил толпу на его дом, чтобы избавиться от кредитора.
– О боже! – прошептал потрясенный священник.
Голд задумчиво кивнул и, отдышавшись, продолжил:
– Лишь под утро улеглась эта кровавая вакханалия. Король, пришедший в ужас, когда ему доложили о сотнях убитых, попытался остановить резню и направил отряд де Гиза охранять оставшихся в живых гугенотов. Благодаря этому удалось спастись тем из них, кто прятался в резиденции английского посланника и в особняке, который занимала кальвинистка Рене Французская, тетка покойного короля Генриха Второго. Екатерина, свято чтившая память мужа, потребовала от де Гиза обеспечить полную безопасность пожилой родственницы. Десятки других гугенотов укрылись в Лувре и даже в особняке Генриха де Гиза. Еще два дня назад такое было бы немыслимо, но Варфоломеевская резня напугала всех, в том числе и ее зачинщиков.
– Немудрено.
– Люди герцога и других аристократов взяли под охрану весь центр Парижа, и казалось, волнения пошли на спад, но тут произошел удивительный случай. На кладбище Невинных утром расцвел боярышник, представляете? В конце августа, а ведь обычно он цветет весной! Это было чудо, и, конечно, горожане восприняли его как знак Божий: Господь доволен расправой над еретиками. Воодушевленная чернь с новыми силами бросилась убивать гугенотов и громить их дома. Ни в тот день, ни на следующий войскам короля так и не удалось остановить резню. Карл заперся в Лувре и оттуда давал приказы прево и городским старшинам прекратить беспорядки, но все было тщетно. Лишь к середине следующей недели с помощью жестких мер удалось пресечь убийства и грабежи. Но едва они закончились в Париже, как волна расправ прокатилась по всей Франции. Гугенотов резали в Орлеане, Труа, Лионе, Тулузе, да и во многих других городах. Общее количество жертв исчислялось десятками тысяч. Вот так.
– Майкл, дорогой мой, это же просто невероятно!
– Да, Джон, – кивнул Голд. – Невозможно представить, что могут сотворить люди, когда ненависть застилает им глаза и лишает разума.
– Человек несовершенен… Ну а как кончилась ваша история с перерождением в короля?
– К счастью, без последствий. Карл очень удивился, узнав, что он якобы приказал не трогать Генриха Наваррского и принца Конде, но отменять этого распоряжения не стал, тем более что те согласились отречься от кальвинизма. Что касается его пребывания в моем теле, то он списал это на удивительный сон. Конечно, какие-то сомнения у него были, и он даже рассказывал об этих странностях матери. Некоторое время спустя она намекнула мне на некоторые необычные ощущения, которые испытывал король в ту ночь, но я прикинулся непонимающим. В общем, моя необдуманная выходка осталась безнаказанной.
– И каково это – быть королем? – улыбнулся священник.
Голд рассмеялся:
– Очень неплохо. Но вот конкретно в теле Карла мне было неуютно, дышалось тяжело, я чувствовал боль в груди и все время ощущал странную слабость. Позже стало ясно, что уже в то время король был нездоров. Он не прожил и двух лет после той ночи. Оказалось, что он болен туберкулезом, или, как тогда говорили, чахоткой.
– Тем не менее вы сумели спасти двух человек.
– Да, и один из них позже стал королем. Видите, как судьба повернулась – я отнял у Франции одного монарха, но сохранил для нее жизнь другого.
– А что вы думаете по поводу королевы-матери? Как она могла согласиться на эту резню?
– Ох, друг мой, все это очень сложно, – вздохнул Голд. – С момента гибели мужа на Екатерину легло тяжелейшее бремя управления государством. Формально у власти были ее сыновья, но и Франциск, и Карл были юны и слабохарактерны. Да, королева изменилась с того времени, как я был ее секретарем, но все ее решения были продиктованы единственной целью – сохранением мира во Франции. Она хотела, чтобы ее сыновьям досталось сильное, процветающее государство, а не обнищавшая страна, раздираемая гражданской войной. Не забудьте, что к моменту Варфоломеевской ночи прошли уже три религиозные войны, и каждая из них легла тяжким бременем на казну. Люди беднели, экономика разрушалась, и конца этому видно не было. А тут еще эта злосчастная попытка похищения короля, которую предприняли гугеноты… В общем, Екатерина разочаровалась в своей политике веротерпимости и со свойственной ей активностью стала искать другой выход из положения. Таким выходом оказалось убийство лидеров протестантской партии. К этому примешалось и то, что король действительно попал под влияние вернувшегося ко двору Колиньи и мог дать согласие на объявление войны Испании. А это было бы гибелью для Франции. Добавьте давление, которое испытывала королева со стороны Гизов и своего беспокойного сыночка, герцога Анжуйского, и тогда вы поймете, в каких условиях она находилась. Тем не менее она до последнего не решалась отдать приказ о начале расправы. Поверьте, она была хорошим человеком, но могла быть жесткой, когда интересы Франции того требовали.
– Такую бойню нельзя оправдать ничем, даже интересами государства, – покачал головой священник.
– Конечно, но ведь никто не ожидал, что горожане начнут резать простых гугенотов. Речь на совещании в беседке шла об одном-двух десятках самых видных кальвинистов, не более.
– И все же у меня сложилось впечатление, что королева весьма легко переступала через принципы морали ради достижения своих целей.
– Человек несовершенен, – ответил Голд словами викария.
С Варфоломеевской ночи прошел почти год. Екатерина, по-прежнему питая слабость к «кузену», держала его при себе, хотя и не так доверяла ему, как раньше. Его отказ участвовать в составлении антипротестантской декларации, мольбы пощадить гугенотов той роковой ночью и ошибка, которую он допустил когда-то, назвав неправильный возраст, посеяли зерно недоверия в ее душе. Конечно, об истинной причине этой ошибки она не подозревала, но чувствовала какое-то смутное беспокойство.
Да и сам Франсуа теперь относился к Екатерине более сдержанно. Варфоломеевская ночь многих заставила взглянуть на своих близких по-иному.
Памятуя о склонности «брата» к религиозной терпимости, королева больше не допускала его к государственным делам, но и покинуть двор не позволяла. Как-то раз Франсуа попросил разрешения съездить в Романьяк, но получил загадочный ответ:
– Подождите, дражайший брат, возможно, скоро мне понадобится ваша помощь.
Барон думал, что это лишь отговорки, чтобы оставить его при дворе, но в мае 1573 года, в День Сошествия Святого Духа, произошло то, чего ожидала Екатерина: сейм избрал Генриха королем польским и Великим князем Литовским. Обрадованная королева тут же вызвала Франсуа и настоятельно попросила сопровождать сына в Краков.
– Вы вроде бы говорите по-польски, любезный брат? Помнится, вы рассказывали, что ваша супруга была родом из Кракова и обучила вас языку?
– Не совсем так, мадам. В Польше родилась ее матушка. Я действительно немного понимаю польский, но разве это может быть причиной…
– Никто, кроме вас, не сумеет так хорошо приглядеть за ним, мой дорогой кузен, – перебила Екатерина. – Генрих еще молод, так позаботьтесь, чтобы он не совершал ошибок и был хорошим королем.
Как когда-то Франсуа не хотелось ехать в Испанию, так теперь он не испытывал восторга при мысли о поездке в Польшу. Но он был согласен с королевой: пригляд герцогу Анжуйскому был необходим. Другое дело, что барон вряд ли мог быть лучшим советчиком для Генриха, который недолюбливал его еще со времен гибели старшего принца Конде. Однако просьба Екатерины была равносильна приказу, и Франсуа, не споря, согласился.
Летом в Париж прибыло торжественное посольство из Польши. Две с половиной сотни дворян во главе с гетманом литовским Кшиштофом Радзивиллом и епископом Познани Адамом Конарским были приняты со всевозможными почестями. Целью посольства было официально уведомить герцога Анжуйского об избрании его королем польским и Великим князем Литовским, получить его подпись на выработанных сеймом документах, заручиться согласием жениться на сестре покойного короля Анне Ягеллон и сопроводить нового монарха в Краков.
После многочисленных пышных церемоний пришла пора подписывать артикулы и Pacta conventa – документы, содержащие обязательства короля перед польской шляхтой. Высокий худой вельможа с длинной бородой, Анджей Ваповский, с поклоном протянул избранному королю бумаги.
Генрих, который раньше не потрудился изучить их, сейчас с ужасом обнаружил, что власть монарха в Польше ограничена насколько возможно: он не мог передать власть по наследству, во всех важных делах должен был советоваться с сеймом, не имел права по своей воле начинать войну, заключать мир. Кроме того, с согласия Карла, новоизбранный король принял на себя множество обязательств: погасить долги предыдущего монарха, жениться на его се