стре Анне Ягеллон, обеспечить обучение молодых польских шляхтичей в Париже, построить флот на Балтийском море и выставить войска против Московии, где властвовал деспотичный царь Иоанн и с которой Речь Посполита давно вела войну.
Все эти условия шокировали герцога Анжуйского, воспитанного во Франции, которая уверенно шла к абсолютизму. Поначалу он даже пытался возражать, но после долгих проволочек все же подписал оба документа. Когда все формальности были согласованы, во Дворце Правосудия в присутствии тысяч гостей Генриху торжественно вручили указ о его избрании. Новый монарх принес присягу и был провозглашен королем польским и Великим князем Литовским.
Франсуа видел, что герцог Анжуйский уже жалеет о решении стать монархом Речи Посполитой и старается оттянуть свой отъезд. Тому было несколько причин. На юного принца произвел тяжелое впечатление вид членов посольства, столь непохожих на французов. Поляки одевались в длинные сюртуки, перепоясанные кушаками и называемые жупанами, поверх которых носили кунтуш – кафтан с прорезными рукавами. Послы имели необычные для Парижа стрижки, многие были бриты наголо, а у некоторых на лысой голове впереди красовался длинный чуб. Рядом с утонченными местными вельможами они смотрелись словно варвары среди древних римлян. Генрих понимал, что сколь непохожи гости на его придворное окружение, столь же отличен уклад жизни в Польше от французского, и это пугало его.
Еще одной причиной, по которой Генрих стремился возможно дольше остаться в Париже, было все ухудшающееся здоровье его старшего брата, короля Карла. У того не было сыновей, и в случае его смерти – а она явно была не за горами – власть во Франции переходила к герцогу Анжуйскому. И, конечно, в глазах Генриха корона польская не стоила короны французской.
На одном из приемов к Франсуа подошел тот самый длиннобородый вельможа, который вручал Генриху артикулы, и, поклонившись, поинтересовался на чистейшем французском:
– Вы ведь барон де Романьяк, не так ли?
– Совершенно верно, сударь.
– Сдается мне, мы родственники, – улыбнулся бородач. – Ваша супруга, Анна де Вре, приходилась мне племянницей.
Франсуа с удивлением воззрился на поляка. Ну конечно, как он сам не догадался! Ведь ему говорили, что фамилия этого вельможи – Ваповский! Барон шагнул к новоявленному родичу и обнял его.
– Я очень рад, – искренне сказал он.
Время шло, все формальности были улажены, и шляхтичи все настойчивее призывали короля отправиться в Польшу. Наконец в ноябре огромный кортеж двинулся в Краков. Екатерина сопровождала любимого сына до границ Франции.
Франсуа ехал верхом, и мысли его были полны уныния: «Сколько времени придется мне провести в Польше? Вероятно, долго. Я, может быть, навсегда покидаю Францию, всю жизнь проведя при дворе, – и чего я добился? У меня была власть, было положение, была земля, но все это осталось там… Имей я семью и наследников, я мог бы хорошо пристроить их, как это делают многие, тот же сеньор Гонди, к примеру. Его сын благодаря выгодной женитьбе теперь герцог де Рец, вон он скачет чуть позади Генриха. Да разве мое положение было хуже, чем Антонио Гонди? Нет, гораздо лучше, я просто не сумел его сохранить. Теперь я еду в бессрочную ссылку и, очень возможно, в Романьяк уже не вернусь».
Первая большая остановка была в Меце, где Генрих Анжуйский завел роман с Луизой Лотарингской. Поляки торопили его с отъездом, Франсуа и Альберт де Гонди соглашались с ними, но Генрих, увлеченный новой пассией, все медлил. Прошло несколько недель, прежде чем они покинули Лотарингию. Екатерина, вытирая слезы, в последний раз обняла и перекрестила любимого сына. Когда Франсуа подошел, чтобы попрощаться с ней, она наклонилась к «кузену» и прошептала:
– Молю вас, дорогой брат, берегите его! Я потеряла уже половину своих детей, Карл тяжело болен, и я не переживу, если что-то случится и с Генрихом.
– Будьте покойны, сударыня, я присмотрю за королем. – Франсуа поклонился Екатерине и отвернулся, чтобы она не увидела слез на его глазах.
Проехав через земли Священной Римской империи, кортеж к концу января наконец прибыл в Краков.
По дороге Франсуа свел знакомство почти со всеми членами польского посольства. Он увидел, что они – люди умные и образованные, все знали латынь, каждый второй говорил по-французски. Поляки, в свою очередь, сочли его мудрым и дипломатичным, и «дядюшка» короля пользовался среди них большим уважением.
Конечно, больше других Франсуа сблизился со своим новым родственником, Анджеем Ваповским. Потомок знатной фамилии, Анджей был членом сейма и каштеляном города Пшемысля. В Польше, разделенной на воеводства, каштелян был вторым по значимости человеком после местного воеводы. Лет сорока пяти, высокий и сухопарый, пан Ваповский держался с большим достоинством. Глаза его светились умом, проницательностью и добротой. Франсуа еще в Париже проникся к нему симпатией, а пока они добирались до Кракова, между ними возникла настоящая дружба.
День за днем они ехали друг подле друга, и Анджей рассказывал Франсуа об истории Польши, о нравах, обычаях и привычках поляков.
– Вашему королю, пан барон, следует быть готовым к тому, что у нас все не так, как во Франции. Шляхтичи у нас имеют множество вольностей. Король для нас скорее партнер, чем правитель. Он является одной из трех ветвей власти, две другие – это сенат и Посольская изба, все вместе они составляют сейм. Обширные привилегии шляхты сложились исторически. Мы сами избираем короля, имеем право на рокош – законное восстание против правителя, который не исполняет своих обязательств, каждому члену сейма гарантировано право на liberum veto.
Франсуа смущенно кашлянул:
– К сожалению, я не владею латынью.
– Ничего, у нас изучите, – улыбнулся пан Ваповский, – а что касается liberum veto, так это право участника отменить любое решение сейма и даже вовсе прекратить его работу.
– Как это? – изумился Франсуа. – Один человек может отменить решение всех остальных?
– Конечно. Ведь нас выбирают местные сеймики, и мы несем ответственность перед всей своей землей. Если решением кто-то не доволен, значит, нужно искать другое, устраивающее всех. Хотя, говоря откровенно, на моей памяти никто liberum veto пока не пользовался.
– Да уж, удивили, пан Ваповский. Во Франции такое, думаю, невозможно.
– Мы, шляхтичи, считаем себя потомками древнего племени сарматов. Мы вольные люди, и главные наши занятия – это война, охота и полонез.
– Полонез? – переспросил Франсуа. Слово было ему незнакомо.
– Это танец. Увидите, вам понравится.
– Не сомневаюсь. Чем еще удивите?
– Вольности шляхты и наша любовь к войне вкупе дают необычный для остальных европейцев результат: любой пан может набрать собственное войско и отправиться воевать куда пожелает. Чаще всего атакуют приграничные земли соседних стран и, в случае успеха, потом через сейм обеспечивают себе право собственности на завоеванные угодья.
– Но это же может привести к конфликтам между государствами?
– Бывает, – усмехнулся Анджей, – но шляхтичей это не останавливает.
– Такое же было и во Франции при феодальной раздробленности. А что еще есть в Польше необычного?
– Ну, например, по всей Европе бушуют религиозные войны. А мы год назад подписали так называемую Варшавскую конфедерацию, которая гарантировала веротерпимость.
– Как же вам это удалось? Поделитесь секретом, может, во Франции можно было бы сделать что-то подобное.
– У нас не было иного выхода, пан барон, – просто ответил Анджей. – Ведь религия в Речи Посполитой везде разная. Центр и юг католические, восток у нас православный, а на севере и западе множество протестантов.
Франсуа не уставал дивиться этим чудесам. Он бывал во многих европейский странах, и везде законы, вера и политическое устройство были одинаковы, а тут…
Гостей встретила огромная делегация сенаторов, министров, епископов, шляхтичей, чиновников, многие из них приехали со своими войсками, и перед въездом в город растянулась целая армия под разноцветными знаменами. Французы в удивлении замерли, когда навстречу им выдвинулась рота крылатых гусар. То была элитная польская кавалерия, имевшая крайне необычный вид: за спиной каждого всадника крепились крылья из орлиных перьев, а поверх доспехов были накинуты пятнистые меховые мантии. Гусары скакали, сомкнув ряды, плащи их развевались, крылья колыхались на ветру, и на гостей это зрелище произвело ошеломительное впечатление.
После торжественной встречи Генриха и его свиту сопроводили в Краков. Город поразил французов. Широкие улицы, прекрасные готические костелы, старинный университет и, конечно, огромный, в несколько раз больше Лувра, Вавельский замок на холме – королевская резиденция. К нему примыкал величественный собор Святых Станислава и Вацлава, бывший одновременно придворным храмом, с высокими готическими башнями, увенчанными зеленоватыми колокольнями и шпилями.
Но настоящим шоком для гостей стала увиденная ими в Вавельском замке канализация. Система ее была самой совершенной в Европе и выводила нечистоты за пределы города. И это при том, что в Лувре до сих пор пользовались ночными вазами! А ванны? В то время как во Франции во время мытья поливали себя из кувшина, здесь была налажена подача холодной и горячей воды в ванны. «Вот тебе и варвары!»
Еще одной неожиданностью стали вилки, коих французы до той поры не видели. При первой же трапезе Генрих и его свита смогли оценить удобство этих простых столовых приборов.
Но в целом королю и придворным в Польше не понравилось. Они нашли, что климат здесь весьма суров, а жители грубы, бедны и слишком много пьют. Поляки, в свою очередь, с недоумением смотрели на французов, увешанных драгоценностями и щедро политых духами. «И это мужчины? – презрительно спрашивали они друг друга. – И такого короля мы должны почитать?» Тем не менее многие шляхтичи, особенно дамы, тотчас принялись шить наряды по парижской моде.