– Вечор приезжал старший Романов к хозяину…
Шуйский перегнулся через бортик саней, чтобы лучше слышать Яшку, и знаком приказал ему говорить шепотом.
– Ну? Да сказывай же, лихоимец!
– Руга-алися они – страсть. Федор Никитич все баял, что, мол, царем стать хочет, и уговаривал хозяина помочь ему супротив Бориса Федорыча, Годунова то есть. А Щелкалов кричал, что не бывать этому и пока, мол, царевич Димитрий жив, никому, окромя него, не царствовать. И что, дескать, не для того они его от убийц спасали, чтоб ныне, когда время его пришло, о нем позабыть.
Даже в сумерках было видно, как побледнел Шуйский. «Господи! А ведь тогда еще болтали, что, мол, царевич во гробе сам на себя не похож! Неужели проклятые Романовы одурачили меня?!» Кое-как справившись с волнением, он спросил Яшку:
– Всё? Больше ни о чем не говорили?
– Хозяин сказывал, что сам за царевичем поедет. Мол, после такого коленца веры нет никому. Так прямо и заявил: сам поеду, и никто меня не остановит.
– А куда, куда поедет-то, не сказал? – нетерпеливо спросил Шуйский.
– Вот этого не ведаю, – развел руками Яшка.
Над Москвой раздался колокольный звон: звали к заутрене. Кинув Яшке две серебряные копейки и строго приказав обо всем услышанном не болтать, Василий крикнул вознице «Гони», и сани исчезли в предутренней дымке.
Двумя неделями позже в палатах Федора Никитича на Варварской[31] улице собрались пятеро братьев Романовых: сам хозяин, Михаил, Александр, Иван и Василий. Плотно закрыв дверь, Федор сказал:
– Братья мои, вечор получил я худую весть: убит Андрей Щелкалов.
Никитичи дружно ахнули, перекрестились и затихли, ожидая продолжения.
– В день, когда почил государь наш, поехал я к Щелкалову и предложил наш план. Но он словно белены объелся, решительно все отверг и сказывал, что, мол, только Димитрию на Руси править, иному никому. И посулил на следующий же день самому за ним в Ильинский монастырь отправиться. А давеча мне донесли, что найден он мертвым у Можайска.
Михаил тревожно вскинул голову:
– Федор?!
– Да нет же, нет, Миша, – успокоил старший брат, – не я это. Потому и позвал вас. Андрей Яковлевич в запале так громко кричал, что весь дом слышал про Димитрия. Вот и подумалось мне: кто-то из челяди донес либо Борису, либо Шуйскому, тот и приказал Щелкалова сгубить.
Александр, высокий широкоплечий красавец, осторожно спросил:
– А ты уверен? Мертвый – это еще не убиенный.
– Пытали его, Алексашка. И нашли привязанным к дереву. Видать, хотели вызнать, где Димитрий сокрыт, да не рассчитали, что Андрею Яковлевичу годков-то уж сколько. Он и помер, не выдержав, и, думаю, про Ильинский монастырь ничего не сказал.
– Чего ж тогда нам беспокоиться? – недоуменно спросил самый младший из братьев, Василий.
– А того, – вздохнул Федор, – что кто-то о Димитрии разузнал. Борис ли, Шуйский ли, пока неведомо, но чую, ждать нам теперь беды. Наверняка к нам уже и соглядатаев приставили, так что за царевичем ехать нельзя никому. И всем вам велю стеречься, чтоб ничем более себя не опорочить.
Уставившись неподвижным взглядом в расписную стену, Иван угрюмо пробормотал:
– Да теперь уж стерегись, не стерегись, все одно. Изловят да силой про Димитрия все и выпытают.
– Нет, братья, – возразил Михаил, – должны мы насмерть стоять, что ничего про него не знаем. Неможно нам выдать царевича. А что изловят – так это мы еще посмотрим. Бог даст, Федор наш станет царем, и страшиться нам будет нечего. А вот коли выберут, паче чаяния, Бориску, тогда да… тогда держись.
– Ежели выберут того, кто послал Щелкалова убить, то сразу же нам опала будет, – кивнул Федор. – А вот коль царем станет, скажем, Борис, а про Димитрия прознал Шуйский, тогда мы еще поборемся.
– По всему видать, Годунов стелет мягко, – вздохнул Василий. – Бояр уговаривает сестрицу свою, вдову цареву, на престол поставить. Ловко ему будет от ее имени-то править.
– В любом случае, братья, – подытожил Александр, – быть нам готовыми ко всему. И к величию, и к опале, и к смерти лютой.
Никитичи повздыхали и стали расходиться. А Федор остался сидеть в кресле тисненой кожи, задумчиво глядя в пол.
Утром семнадцатого февраля колокольный звон над Кремлем возвестил о начале выборного Земского собора. Более полутысячи представителей боярства, духовенства, купечества, стрельцов, горожан собрались под золотыми куполами Соборной церкви Успения[32].
Руководил этим собранием патриарх Иов, открытый сторонник Годунова. Сам Борис предпочел не появляться, он заперся в Девичьем монастыре[33] и передал, что трон принимать не желает. Однако все понимали, что это был лишь хитрый ход.
Бояре по большей части были за Федора Романова, но дворяне, стрельцы и посадский люд высказывались за Бориса. Когда патриарх Иов понял, что большинство голосует за Годунова, он выступил с пламенной речью, в которой призвал «романовцев» подписать грамоту об избрании Бориса Федоровича. И добился-таки своего: Годунов был избран на царство, а в Девичий монастырь отправился крестный ход с мольбой к «отцу-Борису» принять престол московский.
Проигравшие Романовы с тревогой ждали развития событий. Они не знали, что бывший думский дьяк Щелкалов был убит по приказу Шуйского, и в любой момент ожидали, что их вздернут на дыбу, чтобы выпытать, где прячется Димитрий. Однако Годунов, напротив, осыпа́л Никитичей милостями, и жили они в достатке и почете. О Шуйском же, наоборот, царь словно забыл, обращался к нему редко и никакого расположения не выказывал. Коварный Василий Иванович терпел больше двух лет и наконец не выдержал: выдал государю тайну, когда-то поведанную ему Яшкой Кулаком. Борис, которого и без того беспокоило положение выбранного, «неприродного» царя, пришел в ужас, узнав, что где-то прячется законный наследник Иоанна Мучителя. Для Романовых начались страшные времена.
Ничего о событиях, происходящих в Москве, Димитрий не знал. И потому, когда в конце января 1598 года в Ильинскую обитель дошла весть о смерти царя Федора, с нетерпением ждал прибытия кого-нибудь из Романовых. Но дни шли за днями, а никто из Никитичей не объявлялся. В конце зимы стало известно об избрании на царство Бориса Годунова. Димитрий терялся в догадках, пытаясь понять, почему за ним никто не приехал. Спросить было не у кого: Прохор к тому времени уже умер. Самостоятельно действовать пятнадцатилетний Димитрий пока был не готов и потому остался в обители до лучших времен.
Настоятель монастыря, отец Афанасий, составлял подробную летопись о последнем столетии истории Руси. Грамотный и расторопный Димитрий приглянулся ему, и игумен, уже плохо видевший, поручил ему записывать летопись. Юноша этой работе обрадовался, ведь он получил возможность подробно ознакомиться с историей страны, которой собирался править. Но через некоторое время он заскучал, дело это было монотонным и медленным, а ему хотелось приключений и авантюр. Молодая кровь бурлила, в теле чувствовалась мощь и удаль. Тем не менее он старательно делал записи, и через три года летопись была готова. В день окончания работы он пришел к настоятелю Афанасию, поклонился ему в пояс и сказал:
– Отец, мы закончили летопись. Позволь же теперича мне уехать.
– Что ж, – вздохнул игумен, – я знал, что рано или поздно это случится. По природе своей ты не монах, я давно это узрел. Тебе уже осьмнадцать годков, верно? Самое время совершать подвиги во славу отечества.
– Благодарствую, батюшка, – снова поклонился Димитрий.
– Когда боярин Михаил Никитич привез тебя, он оставил мне кое-что. И велел отдать тебе, когда ты, Иван, вырастешь. Чую, время пришло.
Настоятель ушел в свою келью, а через несколько минут вернулся, неся в руках кованый ларец. Было заметно, что ему тяжело держать сундучок, и Димитрий поспешил освободить старца от его ноши.
– Что это?
– Сие мне неведомо, сын мой, я его не открывал. Ларец заперт, вот ключ, вернись к себе, отомкни и увидишь.
– Отец, а о Михаиле Никитиче не слыхал ли ты чего?
– Ох-ох-ох, – лицо старца стало печальным, – горькая судьбинушка постигла и его, и его братьев. В опале они, обвинили их в ворожбе, и приказал царь наш государь сослать их всех. Старшего, Феодора, в монахи постригли, остальных в кандалах держат.
Димитрий остолбенел, широко раскрытыми глазами глядя на игумена.
– Да за что же?!
– Так за ворожбу, вроде как венценосца нашего извести они хотели. Но люди сказывают, что будто ведают братья тайну какую-то, и пытались царевы слуги ее выпытать, да только Романовы держались крепко, вот и сослали их на верную смерть.
– Вор[34]! – вскипев, неосторожно выкрикнул Димитрий. – Ничего, скоро он узнает, что есть на Руси настоящий царь!
Настоятель в ужасе перекрестился:
– Господь с тобой, сын мой, грех и думать-то такое.
Несколько успокоившись, юноша сказал:
– Прости, отец мой. Прошу тебя, напиши мне грамоту, что иду я в Киев, в Печерскую лавру, поклониться святыням. И молись за меня. Дело мне предстоит нелегкое и опасное.
Неделей позже Димитрий уже был на пути к границе Речи Посполитой. Он решил, что самое правильное – поискать поддержку в Великом княжестве Литовском и в Польше. Среди панов уйма авантюристов, и наверняка кое-кто из них захочет поддержать русского царевича, незаконно лишенного трона. А в том, что он действительно сын Иоаннна Мучителя, не было теперь никаких сомнений: в кованом ларце Димитрий нашел золотой наперсный крест, усыпанный драгоценными камнями, довольно большой и полый, внутри него лежали частички мощей. Абсолютно ясно, что такая вещь могла принадлежать только очень знатной персоне.