— Кто тебя послал?
— Я не знаю, — простонал-проплакал раненый. — Я не знаю, не знаю… Меня нанимают, меня просто нанимают! Я не знаю кто! Это же правило! Никто не знает нанимателя…
Из-под рукояти ножа плюхнуло кровью.
— Сколько человек в группе?
На этот раз ответ последовал незамедлительно.
— В пустыне две группы по шесть человек!
— Ты их знаешь?
— Познакомились на брифинге. До этого никого не видел.
Он захрипел и заперхал, отплевываясь кровью.
— Где был брифинг?
— В Каире.
— Где остальные?
— В каждой группе один координатор и его вестовой. Они ждут в точке выхода.
— Задача группы?
— Уничтожить твою экспедицию. Зачистить тех, кто выскочил ночью. Никто не должен был уйти. Группа номер три облажалась, иначе все закончилось бы там, на горе.
— Это все? Других заданий не было?
— Забрать рукопись. Или уничтожить на месте. Это по обстоятельствам.
— Вам сказали, как выглядит рукопись?
— Да. Нам сказали, что ты поместил ее в контейнер.
Дядя коротко выматерился. Естественно, по-русски.
— Сколько людей в группе номер три?
— Я не… А-а-а-а! — заорал парень надрывно, снова пытаясь вывернуться. — ДВЕНАДЦАТЬ! ВСЕГДА ДВЕНАДЦАТЬ!
— Почему всегда двенадцать?
— Не знаю. Это какая-то традиция…
— Командир? Кто командир?!
— Немец! Его зовут Вальтер! Но это не настоящее имя…
— Откуда ты знаешь?
— Я видел его… У нас было дело… И тогда его звали иначе. Не надо, НЕ КРУТИ!
— Я хочу, чтобы ты был разговорчивым, — пояснил Рувим, улыбаясь, и онемевший от ужаса происходящего Шагровский понял, что совершенно не знал собственного родственника. И еще, что матери он никогда и ничего об этой ночи не расскажет. Если, конечно, выйдет живым из этой передряги.
— Что за дело у вас было? — ласково спросил профессор, не выпуская рукояти ножа из рук. — Не стесняйся, упырь, расскажи.
— Два года назад. В Вероне.
— И что ты там делал…
— Нас наняли убрать одного старика…
— Имя?
— Чезаре Каприо! НЕ КРУТИ НОЖ, ПОГАНЫЙ ЕВРЕЙ!
Сначала дядя выглядел ошарашенно, но через секунду взял себя в руки, и на лицо его вернулось то самое пугающее Валентина до смерти выражение. Таким бы мог глядеть на жертву Аваддон[57], если бы постарел, слегка отяжелел и поседел.
— А теперь послушай меня, мальчик, — он наклонился над раненым, и Шагровский увидел, как улыбка растянула профессору рот, и от этого задвигались покрытые седой щетиной щеки. — Внимательно послушай. Ты же не хочешь, чтобы я медленно разрезал тебя на части? Или хочешь?
Казалось, что голос дяди Рувима змеей заползает под кожу и скользит по нервам в глубь тела, по направлению к сердцу, чтобы обвить его плотными тугими кольцами.
— Не хочешь? Тогда учти, что я жду быстрого и честного ответа. Ты знаешь, почему убили Каприо?
— Нет! — пленный замотал головой так, что она вполне могла оторваться. — Нет! Не знаю! Нам ничего не говорят! Только фото, имя, фамилию, адрес и возможные места появления…
Он почти кричал.
— У нас так не делается. Никакой лишней информации. Мне не надо знать, за что тебя хотят пришить! Мне достаточно знать, что если ты умрешь, то мне заплатят деньги! ВЫТАЩИ НОЖ!
— Без проблем, — сказал Рувим Кац, и выдернул лезвие из раны. Из-под ключицы наемника ударила струя крови — тяжелая, толщиной с большой палец руки. — А вот мне не надо, чтобы кто-нибудь платил деньги. Мне достаточно знать, что ты умрешь. Понимаешь, в чем разница?
— Я еще жив… — прохрипел пленник. — Я еще жив…
— Это ненадолго, — бросил профессор через плечо. — Передавай привет дружкам и подождите Вальтера, он скоро будет.
Раненого начала бить крупная дрожь, словно от холода. Фонтан крови над его плечом стал пожиже и пульсировал заметнее, голова начала запрокидываться, и раньше, чем Кац успел дойти до зажатого между камнями и изорванным железом наемника, умирающий потерял сознание.
Второму пока еще живому преследователю, не повезло полной мерой и, притом, дважды. Несмотря на раздробленный таз и почти оторванные ноги, он не умер сразу, а умереть быстро с такими ранами было бы благом, и даже не потерял сознания. Оставаться в рассудке было гораздо хуже, чем умереть.
Внутреннее кровотечение наверняка было обильнейшим. Кожа на лице у наемника приобрела землистый серый оттенок, и даже голову он не мог держать ровно — судорога все время заворачивала ее на сторону. Но искореженный металл и камни так стиснули разорванное тело, что никакие жгуты были не нужны.
Дядя Рувим остановился перед изломанным противником и заглянул ему в лицо.
— Ты слышал, что я спрашивал у твоего товарища? — профессор говорил на английском.
— Да… — выдохнул раненый. — Слышал… Лучше убей меня сразу… Я знаю не больше него.
— И не сомневайся, — пообещал профессор серьезно. — Убью. Обещаю. Но только тогда, когда ты расскажешь мне то, что мне нужно знать. Иначе — оставлю тебя умирать. Пока тебя найдут дружки, мухи успеют сожрать твои веки, высосут глаза и ты изжаришься на камнях. Ответишь — умрешь быстро. Перспектива понятна?
— Да.
— Будешь говорить?
— Да.
— Имя?
— Курт Нойфер.
— Немец?
— Я австриец.
— Наемник?
— Да.
— Кто нанимал?
— Я не знаю. Киннер говорил правду. Нас нанимали анонимно. Звонили всегда разные люди, но, похоже, что работали мы на одного и того же заказчика.
Он застонал, и глаза его на миг закатились.
— Мне нечего добавить. Я прошу тебя, как солдат солдата — избавь меня от мучений.
— Вы убили моих ребят, — сказал Рувим чужим голосом. — Вы расстреляли людей, которые занимались самым мирным делом на свете. Просто так убили. Даже не интересуясь, зачем их надо уничтожить. И после этого ты просишь о милосердии? Так?
— Это работа, — выдохнул раненый. — Пойми, старик, это просто работа. Я бывший солдат, теперь патрульный в Граце. Трое детей. Четыре штуки евро в месяц — и это все. Здесь — двадцать пять штук за неделю. В армии меня учили убивать. И мне платят за то, что я делаю, а не за вопросы. В нашем ремесле всегда так. Хочешь жить — не задавай вопросов. Все скажут тебе одно и то же…
— Это я понимаю, — кивнул профессор, подбирая валяющуюся на камнях рацию. — Но, боюсь, что посочувствовать не могу. Когда люди за деньги убивают других людей, мне их не жаль. Тебе не следовало соглашаться на эту работу, Курт. Это ошибка. И ее уже не исправить. Твой «уоки-токи»?
— Да.
— Хорошая игрушка, но кодированная… Связь каждый час?
— Каждые два.
— Прямо как на курорте. Ну, и правильно, чего нас бояться? Мы люди мирные. Кусаем только тогда, когда страшно и в угол загнали. Последний сеанс был давно?
— Перед тем, как вы на нас напали.
— Минут пятнадцать, значит. Тоже неплохо. Какой код рации, солдат?
— Три-пять-один-четыре…
— Ну, вот, хоть какая-то от тебя польза…
Наклонившись, дядя махнул рукой перед лицом раненого, легко, словно хотел согнать с того муху, а австриец почему-то тут же уронил голову на грудь и засвистел, словно сквозняк в дверном проеме.
Кац отвернулся от умирающего, вытирая лезвие заскорузлой тряпкой, которая еще день назад была носовым платком.
— Ну? Что нашла, девочка моя? — спросил он, как ни в чем не бывало. — У них должно быть все необходимое на несколько дней погони. Перестаньте так смотреть на меня ребята, я не Дракула, честное слово! Припасы, вода, лекарства?
— Есть аптечка, — сказал Валентин, роясь в багажнике одной из машин.
— И здесь есть, — отозвалась девушка. — И аптечка, и вода…
Голос у Арин был не самый веселый. Шагровскому показалось, что она избегает смотреть на дядю Рувима. Честно говоря, превращение профессора археологии в подобие Джона Рэмбо и на него самого произвело немалое впечатление.
— Аптечку сюда давай, — приказал Кац голосом, не терпящим возражений. — Валентин, мой фонарь сел. Есть там что-то подходящее?
На боку у убитого Арин наемника поблескивал короткий цилиндр «мага»[58]. Батареи в фонаре были свежими — яркий круг света выхватил из полутьмы кровавую картину побоища, и Валентин спешно погасил фонарь.
— Подсвети здесь, — попросил дядя. — Давай руку, Арин.
В белом искусственном свете рана на предплечье девушки выглядела совсем нехорошо, но дядя почему-то не расстроился.
— Не орать, — распорядился он и плеснул прямо на окаймленное красной опухолью пулевое отверстие антисептиком из баллона.
Арин не заорала, а зашипела, как испуганная кошка. Жидкость вскипела в ране, окрашиваясь в розовое, а дядя уже вытащил из раскуроченной аптечки шприц-тубу и ловко, чтобы не сказать, привычно, сдернул зубами защитный колпачок с иглы.
— Грамотные ребята, — пояснил он, вгоняя иглу в руку девушки. — Медкомплект не наш, но все, что надо, есть. Это антибиотик с обезболивающим, так что сейчас полегчает… Теперь повязку… Будешь, как новенькая! Водички попей, девочка моя, и мне принеси… Я уже часов двенадцать не пил…
— Спасибо, — выдавила из себя Арин.
— Пять минут — и тебя можно будет приглашать на танго! — пошутил Кац. — И ты иди сюда, герой! Куда тебя?
Увидев бок Валентина, дядя присвистнул:
— Везунчик… Будешь терпеть или дать чего погрызть?
— Не понял?
— Орать будешь, — пояснил дядя и с жадностью опорожнил пластиковую бутылку с водой, принесенную ассистенткой. — Зажми что-то зубами, пока я промою рану… Ложись на другой бок и задери свое рубище, племянничек…
— Я потерплю.
— Ну, смотри. — Согласился профессор и плеснул на рану де-зинфикатом.
Шагровский не заорал, потому что не смог — боль перебила дыхание, только засипел, разевая рот. Он буквально чувствовал, как образующиеся внутри плоти пузырьки вырываются на поверхность кожи, вынося с собой скопившуюся в рубце грязь.
— Спокойно, — прошепелявил Кац, делая укол — колпачок от шприц-тубы мешал ему говорить разборчиво. — Молодец. Уже все! Все!