Сервий огляделся и, завидев убегающего прочь полуголого мужчину, тронул вороного вослед, сначала неспешно, потом быстрее и быстрее…
Вороной с хрустом стоптал беглеца, затанцевал на месте, тряся головой и похрипывая, повернул, повинуясь узде, натянутой сильными, мускулистыми руками хозяина.
Сквозь клочья густого вонючего дыма вниз смотрело яркое весеннее солнце.
Глава 14
Израиль, наши дни.
Иудейская пустыня неподалеку от Мертвого моря.
Конечно, человек может не есть несколько дней и от отсутствия воды погибает во много раз быстрее, чем от отсутствия пищи. Но это не значит, что беглецам не хотелось есть. Теперь, когда у них было вдосталь воды, все трое вспомнили, что не ели уже больше суток.
Сухой паек — он и есть сухой паек. Он не предназначен для гурманов. Он предназначен для того, чтобы в организм поступило нужное количество калорий. Получить удовольствие от поедания концентратов и высушенных продуктов может только очень голодный человек, но после многочасовой почти безводной голодовки в условиях пустыни поднимать вопрос вкусовых качеств было бы смешно. Главное — можно восстановить силы.
— Пайки у них американские, — сообщил спутникам дядя Рувим, разглядывая упаковку. — Судя по маркировке — для контингента в Ираке. А забрасывали наших оппонентов с территории Иордании. Любой самолет над территорией Израиля вызвал бы ответные действия ПВО. Так, Арин?
— Возможно, — согласилась та, примостившись между двумя валунами так, чтобы получить опору для спины. После укола девушке стало гораздо лучше, а после еды потянуло на сон. — Что это меняет, профессор? Они благополучно высадились, и вот теперь мы здесь… А ПВО ничего не видели. Помощи нам ждать, как выяснилось, неоткуда…
— Пытаюсь понять общую картину, — пояснил Кац. — Потому что на сей момент у меня она не складывается. Никак. Есть несколько догадок, но назвать их мало-мальски приемлемой теорией я не могу. Интеллект не позволяет. Но обязательно с вами поделюсь… О, shit!
Он скривился и застонал, зацепив раненую половинку зада.
— Больно-то как! Я, знаете ли, давно не воевал и не имел в планах возвращаться к этому занятию. Война — не самый приятный труд…
— И у меня картинка не складывается. Мне почему-то представлялось, что археолог достаточно мирная профессия. И если бы кто-то сказал, что дядя Рувим на моих глазах будет перерезать глотку человеку, я бы никогда этому сказочнику не поверил, — вступил в разговор Валентин.
Профессор Кац хмыкнул.
— Ну, со мной как раз все абсолютно понятно. Я не всю жизнь был археологом. В ЦАХАЛе[66] я закончил службу командиром диверсионной группы, участвовал сначала в Шестидневной войне, а потом в войне Судного дня. Каждый раз, приезжая в Каир, я благодарю Бога за то, что годы меня сильно изменили. Командующий Южным фронтом генерал Хаим Бар-Лев лично наградил нас за рейд по египетским батареям ПВО, а он зря награды не раздавал, и, знай египтяне, кто именно приезжает к ним в гости в Университет…
— Ав промежутках между войнами ты возвращался в археологию?
— А как ты думал? Живя в постоянно воюющей стране, надо все успевать, никуда не денешься. Благо, воюем мы быстро! В нашу профессию идут разные люди. Эхуд Нецер, открыватель могилы Ирода, например, архитектор. До того, как уйти в археологию он проектировал жилые кварталы в Тель-Авиве. Генерал Ядин пришел в науку с должности начальника Генерального Штаба ЦАХАЛа. У них и общего-то — только призвание. Вы помните, откуда я знаю Ядина?
— Совместная экспедиция, — ответила Арин быстро. — Вы с генералом работали на первых раскопках в Мецаде. Я же читала!
— Положим, мы с генералом — это очень громко сказано, — возразил дядя Рувим. — Конечно, он тогда был уже не генерал, а бывший генерал, но величина поразительная, а я так — никто, студент… Погулять вышел. Но тогда ваш покорный слуга высказал совершенно отличную от генеральской точку зрения. Можно сказать — вредную точку зрения. И Ядин рассвирепел, а когда он свирепел, то лучше было слиться с пейзажем и не отсвечивать! Практически, вступить с ним в конфликт, означало закончить карьеру, еще толком ее не начав, правда, в момент спора я этот аргумент не воспринимал. Дело в том, что Ядин, несмотря на отставку, имел колоссальное влияние и на Генеральный Штаб, и на армию, и на мир археологии. С его мнением одинаково считались и вояки, и мирные ученые. Как можно было противостоять такому всестороннему авторитету? Но об этом потом, если будет время…
Я не буду утверждать, что он — израильский Эванс[67], но в наших представлениях о том, какова была культура Израиля в древние века, в общепринятой интерпретации истории страны есть часть — и значительная часть! — взглядов самого Игаэля и его сподвижников…
И вот студент, мальчишка, (а мне в шестьдесят пятом было ровно 18 лет, и был я нахален и дерзок не по годам, репатриант, сын репатриантов, едва не сгоревших в огне Второй мировой, ошалевший от величия момента и уверенный, что говорить то, что думаешь — моя прямая обязанность) попадает в достаточно щекотливую ситуацию. По идее, я должен был молча махать лопатой и смотреть на Игаэля Ядина снизу вверх — поверьте, он этого вполне заслуживал — но не сложилось. Я решил, что умнее меня в экспедиции нет, и всунул свой наглый пятак в святая святых — в легенду о Мецаде. Получилось некошерно. Тем более, что моя версия, хоть и не отличалась патриотизмом и красотой, зато куда более походила на правду, чем та, которую объявили официальной. Слишком много нестыковок, слишком много предположений, удобных для создания образа несгибаемых героев…
Странно, подумал Шагровский, все странно. Этот разговор о каких-то событиях незапамятных времен — к чему он сейчас? Разве об этом надо думать? Разве об этом надо говорить? Мы сидим, забившись в нору, как испуганные мыши, за нами идет охота, и все мы понимаем, что стали дичью, за которой следят опытные стрелки. Мы едва не умерли две ночи назад. Мы едва не погибли несколько часов назад. Мы… Я… Я впервые в жизни убил человека. Девушка, которая мне нравится, расправлялась с врагами с ловкостью опытного пращника. Я видел, как мой милый дядюшка нарезает на ленты раненого пленника… И от всего этого меня не вырвало!
— А они не были несгибаемыми героями? — спросил Валентин. — Все, что я читал о защитниках крепости, рассказывает об этом…
Профессор доел галету и тоже улегся, покряхтел, располагая тело на камнях. День только начинался, но перед входом в их убежище утреннее солнце уже залило все жаром цвета расплавленного серебра. Нарастающий солнцепек не тревожил беглецов. В пещере было сухо, прохладно после зябкой ночи, вот только отчетливо пахло испражнениями. Источник легко обнаруживался под стеной — по-видимому, убежище пришлось разделить с колонией летучих мышей. Следы мышиного пищеварения густо покрывали камни, и откуда-то сверху, из темноты, доносился встревоженный писк зверьков, но с неприятным соседством приходилось мириться.
— Они были героями, — сказал дядя Рувим. — Но не все. Они были несгибаемы. Но не совсем. Они умерли за свою страну, но это не вся правда. Мы сделали их безгрешными, нарисовали в одну краску, и вместо правды получилась легенда. Но…
Рувим помолчал немного, нахмурился и продолжил:
— …всегда ли правда лучше, чем легенда? — спросил он, вытягиваясь во весь рост. — Особенно для страны, в истории которой был перерыв на пару тысяч лет? Что толку говорить о том, что в стенах крепости тогда собрались не самые лучшие, а оставшиеся? И что не все…
Он замолчал на секунду, словно задумался, стоит ли говорить дальше, но все-таки заговорил снова.
— Сэр Эванс придумал для нас Минойскую цивилизацию. Во всяком случае, без него картина Древнего мира была бы другой. Но мы никогда не узнаем, какая она была на самом деле. И я не уверен, что это плохо. Ядин, Нецер и, в конце концов, я вместе с ними, сделали историю Израиля такой, какой ее знает мир. И я снова не уверен, что это плохо. Понадобилось более сорока лет, чтобы я решился поддержать замысел генерала, но это все-таки произошло…
— Вопрос в том, — сказала Арин негромко, — когда лекарство становится ядом? Что случается, когда обман выплывает наружу?
— А обмана нет, — отозвался профессор. — Есть находки? Есть. Каждый может прийти и увидеть. А вот то, что ты увидишь, зависит от того, как прокомментируют находку специалисты. О многом ли тебе, дилетанту, расскажут черепки II века? Или отрезанная женская коса двухтысячелетней давности? Дело простых археологов — найти хоть что-нибудь, ориентировочно относящееся к нужной эпохе, а уж под каким именем находка войдет в анналы, зависит от таланта и воображения научных авторитетов.
Что с того, что среди найденных в Мецаде останков, погребенных с военными почестями как прах последних защитников крепости, были найдены свиные кости? Ведь свиные кости означают, что осажденные просто не могли быть сикариями! Да просто евреями тоже быть не могли! Об этом писали, об этом рассказывали, но кто сегодня помнит выступления противников Ядина? Никто! Зато похороны героев нации помнят все! А это было очень важно для создания собственного израильского эпоса, без которого не бывает нации. Нацию нужно было сварить заново — в котле из болот, бесплодных земель и ненависти окружающих. И ее сварили. Не думайте, что это израильское «ноу-хау». Так делали все народы в случае необходимости. Только у одних на знаменах появлялись пионеры-герои, Петр Первый или запорожские казаки, а у других — благородные убийцы. Умираю, но не сдаюсь — очень популярный лозунг. И не стареющий.
— Хороший материал может получиться, — заметил Шагровский и невесело улыбнулся. — Если выберемся, конечно. Такой громкий заголовок… Начальный титр: «Творцы истории». И проникновенный голос за кадром: «Вы думаете, что знаете историю? На самом деле, все не так, как кажется на первый взгляд! Историю никто не знает».