— Ты пробовала остановить его?
— Сотни раз! Он улыбался мне и делал по-своему. А ты? Ты пытался сказать ему, что гордыня убьет его?
— Это не гордыня, Мириам. Это что угодно, только не гордыня.
— Назови, как хочешь! До тех пор, пока он вдалеке от Ершалаи-ма — он всего лишь слух! Слух о том, что где-то на севере есть человек, который называет себя машиахом. Но, как только он начнет проповедовать в толпе, как только его услышат — а его обязательно услышат! — его убьют. Убьют, как Иоханана. До тех пор, пока Га-матбиль смывал грехи водой в пустыне, Антипа над ним посмеивался, но когда тот пришел под стены его дворца… Я не хочу его терять! Придумай что-нибудь, Иегуда! Обмани его! Уведи куда-нибудь! Придумай предлог!
— Он почувствует ложь, Мириам. Ты сама это знаешь.
— А ведь к твоим словам он прислушивается, Иегуда. Он приблизил тебя, хотя ты пришел один из последних. Он доверил тебе нашу казну, защищал тебя от нападок учеников, выделил среди всех. Может быть, у тебя есть такое право? Обмануть для его же спасения?
— Я говорил с ним…
— И? — спросила она с надеждой, хотя наверняка знала ответ.
Я покачал головой, не отводя взгляда от ее бархатных глаз.
— Я обещал, что пойду с ним до конца.
Если бы она попросила меня, я бы сделал что угодно. Я бы променял все на свете на то, чтобы просыпаться, чувствуя ее голову на своем плече. Если бы она не была его женщиной. Если бы она не была…
Рот ее сжался, брови сошлись к переносице. Она тряхнула головой и вдруг, болезненно поморщившись, сглотнула рыдание.
— Я тоже обещала. И надеялась, что смогу защитить его. Но, боюсь, конец может оказаться ближе, чем мы думаем.
Она подставила кувшин, и я аккуратно перелил воду из ведра в узкое глиняное горло, почти не расплескав влагу.
— Послушай меня, Мириам, — произнес я негромко. — Я не смогу остановить Иешуа — он достаточно силен и умен, чтобы действовать по своему разумению. Не он идет за нами — мы за ним. Не он называет себя машиахом — так зовут его люди: они действительно считают его спасителем народа, а, значит, пойдут за ним, когда он позовет. Как пошел я, Андрей, Кифа… Как пошла ты… Он не призывает людей проливать кровь, он говорит, что нужно любить друг друга — разве за это убивают?
Глаза ее блестели от слез, но взгляд, которым она одарила меня, был тверд.
— Не мир я принес вам, но меч… — сказала она. — Ты серьезно думаешь, что он полагает спасти Израиль любовью? Разве любовью можно повести за собой толпу? Нет! Она идет за сильным! Она, как царская наложница, следует за тем, кто способен дать больше. Или больше пообещать! Уж, поверь мне!
Мириам горько усмехнулась.
— Я знаю толк в продажной любви! Неповиновение пьянит больше, чем вино! Нет напитка более сладкого, чем кровь врага! Это люди понимают. За этим идут. Но есть одно «но», Иегуда — толпе нет веры! Одному человеку можно верить, хоть это опасно. Верить двум — еще опаснее. Верить десятку людей — безрассудно! Верить толпе — безумие! Толпа, Иегуда, непостоянна. Сегодня она любит, а завтра — побивает вчерашнего любимца камнями. И тот, кто считает, что толпа вознесет его на вершину власти, обречен на поражение. К победе может привести только жесткий расчет. Посмотри, кто сегодня правит нами. Разве их привел во дворцы случай? Нет! Никто из них не полагался на судьбу. Никто из них не вверял свою жизнь Богу. Интриги, кровь, деньги, предательство! А Иешуа думает, что Рим можно победить верой. Он не безумен, нет! Он искренен. И в этом весь ужас. Он думает, что Создатель на его стороне!
— А что думаешь ты?
— Я думаю, что Он просто смотрит на нас с небес.
— Просто смотрит?
— И иногда смеется. Ему нет до нас дела, Иегуда. Ему нет до нас дела…
Глава 9
Израиль. Иудейская пустыня. Наши дни.
На их счастье, ликвидатор, которого оставили сторожить квадроциклы, никак не ожидал, что на него кто-то свалится сверху. Профессор Кац неплохо знал, какую роль играет в любой схватке человеческий фактор, но даже он не рассчитывал на то, что противник будет так беспечен. Был бы часовой настоящим часовым, и трудностей было бы не избежать! А так… Видимо, парень сильно обрадовался тому, что не его отправили в погоню за метко стреляющим противником. Сторожить осиное гнездо и лезть в него — разные вещи.
Здоровяк вполне славянской наружности, с наушниками плеера в мясистых ушах и в цивильной пляжной панаме как раз пил воду из пластиковой бутылочки, не выпуская из поля зрения проход, в котором скрылись его товарищи. А вот к валунам, из-за которых выскочил, как черт из коробочки, Рувим Кац, он находился боком, и это сыграло в его судьбе роковую роль.
Музыка в «ушах» часового ревела так, что «Рамштайн» слышно было метров за пять. Беглецам до того пришлось посидеть в укрытии лишних пять минут, наблюдая, как часовой грозно водит стволом из стороны в сторону, выискивая цели, а потом ему захотелось пить, и он спокойно повернулся к месту появления вероятного противника спиной, чтобы достать воду из багажника вездехода. Хорошее дело — быть уверенным в себе, но за все в жизни приходится платить!
Рувим стрелять не стал, просто, быстро пробежав несколько шагов в полуприседе, вышел меломану в хвост и врезал прикладом по широкому, как зад доярки, затылку. Часовой мгновенно выключился, отвесил поклон и приложился лбом о приборную доску вездехода, да так удачно, что спидометр разлетелся вдребезги.
— Слабонервным не смотреть, — приказал дядя вполголоса, и ударил еще раз, целясь наемнику в коленную чашечку. Под прикладом хрустнуло, а профессор, приложив громилу стволом по ключице, удовлетворенно хмыкнул и только после этого сбросил тело с седла.
— Десять ноль в нашу пользу, — прокомментировал он, проверяя багажник. — И этот тип имеет наглость называть себя профессионалом! Правду говорят — громкая музыка вредна для здоровья! Порядок! — он захлопнул крышку, — тут вода и НЗ. Заводите второй квадрик — и ходу!
Шагровский после пробежки плохо видел, не потому что устал — хотя он устал, а просто пот заливал глаза, словно он не бежал под обжигающим солнцем, а только что вылил на голову ведро кипятка. Соль разъедала веки, не было даже возможности проморгаться. Не раздумывая, Валентин сорвал с меломана панамку и нахлобучил себе на горячее темя. Сразу же полегчало. Ключ торчал в замке зажигания, Шагровский ткнул кнопку пуска, и квадроцикл зарычал мощным движком.
— Ходу! Ходу! — поторопил спутников дядя Рувим, вставляя GPS в крепление на доске. — Они сейчас вернутся!
Перед тем, как дать газу, профессор достал из седельной сумки гранату, сунул ее в багажник последней, третьей машины и лишь потом нажал на акселератор. Из-под колес полетели мелкие камни, взвилась пыль, Валентин пристроился за дядей в кильватер и сразу же ослеп, на этот раз от шлейфа, потянувшегося за машиной родственника. Арин вцепилась в Шагровского здоровой рукой — квадрик запрыгал, словно веселая обезьяна. Ехать по прямой было невозможно, приходилось объезжать валуны и скалы, загораживающие путь. В принципе пешком бы получилось быстрее, но никаких сил бежать уже не было.
Вальтер действительно оказался сообразительным, особенно после того, как рвануло. От взрыва детонировал бак машины, и вездеход вспыхнул факелом, разбросав вокруг оторванные куски обшивки, и через полминуты вслед беглецам ударили несколько стволов.
Это только кажется, что множество камней — надежное укрытие. От плотного автоматного огня спасает только сплошная стена. Вальтер с товарищами бросились вслед обманувшим их беглецам, поливая узкий проход, по которому шла тропа, длинными очередями. Пули свистели над головой Шагровского и частенько опасно рикошетировали от скал. Руль рвался из рук — тому, кто не водил квадроцикл по пересеченной местности, не понять, почему езду на такой машине считают экстремальным видом спорта. До начала событий последних дней Валентин тоже этого не понимал. Теперь же в голове была одна-единственная мысль — не опрокинуться.
Дядя Рувим, дай Бог ему здоровья, показывал чудеса фигурного вождения, но если судить по сноровке и ухваткам родственника, профессор Кац мог нарядиться в бурнус и выиграть многодневную гонку на верблюдах у арабских наездников: ему, похоже, было сугубо безразлично, на чем ездить.
Машины вырвались из одного ущелья, но дядя Рувим сразу же направил колеса в другое, еще более узкое, чем предыдущее. Тут глыбы не только зажимали машины с боков, но и нависали сверху, как козырьки, иногда заставляя пригибаться к самому рулю. Шагровский с ужасом подумал о том, что произойдет с его головой, если проем окажется чуть ниже нужного габарита, но — пронесло!
На несколько минут автоматный огонь утих, но Вальтер явно был парень не промах: он сам или кто-то из его команды занял позицию на господствующей высоте и начал снайперский обстрел беглецов. То, что по ним работает снайпер, сомнений не вызывало — били мастерски, короткими очередями по три — четыре патрона, не наугад — прицельно. Пули хлестали по камням вокруг именно в те считанные секунды, когда над квадроциклами открывалось чистое небо. Будь угол обстрела чуть побольше, и можно было бы никуда не спешить. Покойники, как известно, вообще никуда не спешат. Шагровский не мог понять, каким образом дядя еще умудряется оглядываться через плечо, сам он не мог и на миг оторвать взгляд от дороги. Арин сжимала его с такой силой, что рана, о которой Валентин успел забыть в горячке бегства, несколько раз «стрельнула» так, что Шагровский едва не заорал.
Ущелье свернуло направо, потом дугой ушло налево. Свист пуль прекратился, и воздух разрывал только рев мотоциклетных моторов. Еще миг — и квадроциклы выкатились из каменного лабиринта на открытую площадку, окруженную желто-красными скалами. Впрочем, площадка — это слабо сказано, настоящая площадь, размерами как минимум в треть Красной. Наискосок по ней пролегало высохшее речное русло, одно из тех, которое наполняется водой в пору зимне-весенних бурь, не очень широкое и сплошь усеянное принесенными потоком крупными камнями. Дядя Рувим и не подумал умерить ход, наоборот, оказавшись на сравнительно открытом пространстве, профессор добавил газу и припустил между валунами, как испуганный заяц по капустному полю. Шагровский такой темп поддержать не мог и с трудом висел на хвосте у лидера — его квадроцикл вез двоих пассажиров, да и владел он машиной куда хуже дядюшки. Во время съемочных экспедиций Валентину доводилось поездить верхом и, как настоящий горожанин, он гордился тем, что сумел привыкнуть к седлу. Но в сравнении с тем, что он испытывал, ведя четырехколесную машину по пересеченной местности, любой конный суточный переход казался прогулкой по парку. Несколько раз машина прыгала, отрывая колеса от земли, и Шагровский с ужасом понимал, что в воздухе находится трехсоткилограммовый неуправляемый снаряд, на котором сидят они с Арин. Страшнее всего был момент приземления — настоящая русская рулетка. Несмотря на высокий клиренс, падение на камень означало разбитую машину. А то и голову. И чего это дядя не сбросит скорость? Самое время передохнуть!