м, во что всю жизнь превращал других людей — щитом.
Профессор ринулся в сторону, под прикрытие стен и навесов, боком, как испуганный краб, держа Арин за спиной и продолжая палить из пистолета. Но уже мертвое тело главаря закрывало второго стрелка от пуль. Одно попадание, второе, третье… Из приоткрытого рта покойника плеснуло алой кровью. Глаза ушли под лоб, открыв страшные бельма. Он должен был давно рухнуть, но вопреки всем законам физики продолжал стоять. Четвертый выстрел пришелся Лысоватому в плечо, и он наконец-то опустил ствол и принялся неторопливо заваливаться на бок, скручиваясь винтом.
Низкорослый неловко сменил магазин и рванулся к падающему подельнику. Он просунул ствол автомата подмышку трупа и открыл ответный огонь. Но Рувим уже успел рухнуть в щель между стеной и передвижным лотком из нержавейки, закрыть собой Арин, и неприцельная очередь из АК ударила в прилавок продавцов свежих соков, разметав в стороны гранаты и апельсины, но, к счастью, не задев никого из беглецов.
Площадь уже не кричала — выла!
Шальные пули выбрали своих жертв, люди метались, стараясь найти место, где им удастся уцелеть. Ухватив девушку за шиворот, Рувим потащил ее за собой, прячась за прилавками, тележками и углами. Автоматные очереди следовали вслед за ними, дырявя металл, дерево и плоть с одинаковой легкостью и безразличием.
Взревел мотором джип террористов.
Зацепив бампером стоящее перед ним такси, автомобиль выехал на дорогу, и Низкорослый, отшвырнув в сторону изрешеченное тело подельника, запрыгнул в кабину. Под шинами «Гелендвагена» захрустели доски опрокинутого толпой торгового навеса, под капотом грозно залязгало.
Профессор и Арин, спотыкаясь, бросились в глубь Еврейского квартала — на узеньких улочках Старого города такой машине не развернуться. Но пока что «Мерседес» летел им вослед безо всякого опасения застрять в сужении, и оскалившийся водитель Ияд, выставив в окно левую руку, поливал огнем из мини-узи камни, стены и прохожих. Откуда-то сбоку перед машиной выскочил человек, но удар бампера отбросил его в сторону на добрый десяток метров, а «Гелендваген», вильнув, с ходу протаранил газетную лавку, подняв в воздух сотню изодранных в клочья газет и журналов.
Рувим Кац вот уже три десятка лет так не бегал. Он и не подозревал в себе наличие неучтенных запасов энергии и считал, что в его возрасте мчаться с такой скоростью уже невозможно. Но, как оказалось, возможно!
Желание выжить и долг спасти от смерти другого человека, будят в организме резервные силы, и годы отступают в панике, оставляя хозяину сведенные судорогой мышцы и боль в суставах. В общем, было не до того, чтобы вспоминать дату рождения, изумляться и кряхтеть! Он бежал, как в последний раз, и хотя, говоря откровенно, Рувим далеко не впервые за свою яркую и полную разнообразных опасностей жизнь прощался с миром, именно у этого раза было 99 шансов из 100 оказаться последним.
Арин уже не надо было тащить за собой. Она растерялась только на первые несколько секунд, а сейчас прекрасно понимала, что и как надо делать. Ей просто было очень страшно, а страх — не самый худший из стимуляторов. Именно страх зачастую спасает людям жизнь.
Теперь они с профессором бежали рядом, мчались изо всех сил. А за ними пер бешеным носорогом, мчался по сужающейся улочке несуразный черный автомобиль, плюющий в затылки беглецов ненавистью и свинцом. И некуда было свернуть, и черное прямоугольное рыло вдруг оказалось в пяти шагах за их спинами. Рык мотора бил по ушам, клокотал настроенный в дорогом тюнинговом ателье глушитель.
Еще один неудачливый прохожий завертелся в воздухе, подброшенный страшным ударом, двое отлетело в сторону, словно кегли. «Гелендваген» подцепил на бампер, словно бык на рога, очередную конструкцию из тоненьких досточек, железа и ткани, и, толкая перед собой обломки и обрывки, запрыгал по низким ступенькам.
Еще секунда — и массивное рыло с трехлучевой звездой на решетке врежется в спины беглецов, подомнет тела, швырнет под рубчатые шины, сломает, перемелет, разжует!
За миг до того, как черная морда коснулась их костей и плоти, Рувим одним рывком втиснул Арин в узчайший проход, втиснулся туда сам, царапая бока и плечи шершавыми камнями. Смерть пронеслась мимо, обдав их смрадным выхлопом, высекая клыками снопы искр из старых стен города.
— Назад! — крикнул профессор, но крика не вышло, вышел сип, с трудом прорвавшийся через высохшие до шершавости связки.
«Гелендваген» заскрипел тормозами. Развернуться джип не мог никоим образом, даже открыть обе дверцы сразу было бы невыполнимым желанием — слишком уж узка была улочка, по которой мчались беглецы. И тогда водитель принял единственно правильное решение: «Мерседес» рванул за беглецами задним ходом. Низкорослый перебрался на заднее сиденье и, выбив стекло на двери багажника, начал стрельбу из узкой бойницы между кузовом и чехлом запасного колеса. Машину нещадно швыряло на обломках разгромленных лавок, пули летели в белый свет.
Беглецы нырнули в распахнутые двери какой-то харчевни, пронеслись сквозь опустевший обеденный зал, кухоньку и выскочили на соседнюю улицу. По ней тоже бежали недолго — узкий проход между двумя домами, крутая лесенка с вытертыми временем каменными ступенями, висящее на веревках белье, мусорные баки, шмыгнувшие во все стороны худые коты, переулок…
Сзади ударили несколько автоматов. Рувим различил в грохоте выстрелов рявканье штурмовых ружей и треск полицейских «узи», и тут же без сил сполз по стене, больно ударившись простреленной ягодицей о каменную мостовую.
— А вот и кавалерия… — прохрипел он, задыхаясь, — подоспела…
Арин упала рядом с ним. На блестящем от пота, покрасневшем лице алела новая царапина, пересекавшая левую щеку.
— Живая? — выдавил из себя Рувим.
Девушка кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Она дышала, словно только что закончивший дистанцию стайер.
В нескольких сотнях метров от них опять загрохотали очереди, а потом наступила тишина.
Они сидели в двух шагах от входа в небольшой фруктовый магазинчик, из дверей которого то и дело выглядывал испуганный канонадой до смерти хозяин. В лавке бубнил телевизор, по традиции висящий рядом с кассой.
На этот раз диктор говорил на иврите (Еврейский квартал, все же, подумал Рувим), вещал что-то горячо, взволнованно — впрочем к такой подаче зрители давно привыкли. Здесь все делалось эмоционально. Трудно было представить себе, что начнется в эфире минут через двадцать, когда в Старый город приедут корреспонденты всех основных телеканалов. Говорили о теракте в Эйлате, потом о том, как идет расследование…
— Не может быть! — Кац вскочил, но тут же потерял равновесие, снова ударился многострадальным задом о брусчатку, стал на четвереньки и кинулся ко входу в магазинчик, чтобы лучше слышать слова диктора.
Испуганный хозяин метнулся прочь от бегущего на него профессора, как кот из мусорного бака, разве что без страшного мяуканья.
— …опознан сегодня медперсоналом. Это гражданин Украины Валентин Шагровский, доставленный в госпиталь ночью в тяжелом состоянии. По нашей информации, он пришел в себя, но пока что допросить его без угрозы для здоровья спецслужбы не могут. Остается загадкой, как достаточно известный украинский журналист, приехавший в страну по приглашению дяди, профессора Иерусалимского университета Рувима Каца для сбора материалов по истории Древней Палестины, мог оказаться в центре террористического заговора. Сотрудники «Шабак» не комментируют эту информацию, но возле палаты тяжелораненого Шагров-ского выставлена охрана. Выписан ли ордер на его арест или охраняют его с целью обеспечения безопасности, мне выяснить не удалось.
Рувим вдруг заметил, что трет рукой ребра с левой стороны.
Говорить, что веришь в чью-то удачу — это одно. А узнать, что племянник жив — совсем другое. А он жив! Жив!
Он оглянулся, поймал взгляд Арин и понял, что она тоже слышала репортаж. Нижняя губа девушки мелко-мелко дрожала.
«Вот черт… — подумал Рувим. — Я же совершенно не переношу женских слез!»
— Уходим, — сипло проговорил он, стараясь сделать вид, что ничего особенного не произошло, а по телевизору просто сообщили давно известные ему вещи. — Я не знаю, как они нас вычислили. Я не знаю, кто нас сдал. Больше я никому не верю. Едем в Эйлат. Вытащим Валентина, пока его не достали наши арабские друзья.
Он встал со стоном, с трудом разгибаясь, болела каждая клетка тела (адреналин уже не кипел в крови, а быстро разлагался, выжигая из тканей жир и пекло так, что хотелось расчесать кожу до крови) и с удивлением посмотрел на пистолет, который все еще держал в руке.
— Пустой, — констатировал он, выщелкивая магазин. — Но один раз я точно попал… Ну, вот, вставай-ка, девочка… Пора идти.
Арин поднялась, сделала несколько неверных шагов и упала на грудь Рувима. Слезы хлынули из ее глаз потоком, плечи затряслись.
— Что, — спросил профессор, — отпустило? А меня еще нет… Держись, Арин, держись. Нам с тобой деваться некуда. Нам с тобой еще Валентина выручать. Не можем же мы бросить такого парня!
Он погладил девушку по мокрым от пота плечам.
— Он же тебе нравится? Так? — спросил Рувим и она, несмотря на рыдания, несколько раз кивнула головой. — И ты ему нравишься… Значит, надо выжить, чтобы посмотреть, что из этого получится.
Он подождал несколько секунд, все так же подставляя грудь под льющиеся рекой слезы.
— Давай мы поплачем, когда все будет хорошо, — попросил он с неожиданной нежностью. Так мог бы говорить заботливый отец или муж, но Кац никогда не был ни мужем, ни отцом. — Сейчас полиция оцепит квартал и нам будет не до слез, девочка моя. Лучше скажи мне честно — ты когда-нибудь угоняла машины? Или мне опять придется все делать самому?
Глава 6
Римская империя. Остия.
Вилла Понтия Пилата. 37 год н. э.
На осужденного Иешуа Га-Ноцри был одет венок из ветки терна. Легионеры смеялись и говорили, что царю Иудеи приличествует такая корона».