Я слушал Брамса по автомобильному магнитофону, чтобы успокоиться, и болтал с Эдвардом и Форрестом о Джилли Мак-Кормик, о музыке, о корпусе «Дэвида Дарка»… и снова о Джилли Мак-Кормик.
— Она к тебе неравнодушна? — спросил Эдвард, когда мы выезжали в пригороды Берлингтона.
— Это кто, Джилли?
— А кто же еще?
— Не знаю, — ответил я. Мне кажется, что между нами есть какая-то симпатия.
— Ты слышал, — завопил Форрест. — Между нами есть какая-то симпатия. Так говорит образованный тип вместо: «Мы только друзья».
Эдвард снял очки и протер их мятым платком.
— Восхищаюсь твоим темпом, Джон. Ты действительно прешь к цели, как «Шерман», когда чего-то хочешь.
— Она очень привлекательная девушка, — ответил я.
— Это точно, — согласился Эдвард. Казалось, что я почувствовал в его голосе нотку ревности.
Форрест склонился с заднего сиденья вперед и слегка похлопал Эдварда по плечу.
— Не переживай, — обратился он ко мне, — Эдвард влюбился в Джилли с первого же взгляда.
В Берлингтоне мы свернули вправо с шоссе номер 95 и поехали на северо-восток по шоссе номер 93. Автомобиль, разбрызгивая лужи воды, пересекал их. «Дворники» протестовали неустанным писком резины, скользящей по стеклу, а на боковых окнах дрожали капли дождя, как будто упорные, не дающие себя прогнать воспоминания.
— Знаете, — провозгласил Эдвард, — что Брамс играл на фортепиано в танцклассах и в портовых забегаловках.
— Это еще ничего, — ответил Форрест. — Прокофьев ведь даже готовил «сукиаки».
— А какую это связь имеет с Брамсом, ко всем чертям? — закипятился Эдвард.
— Ради Бога, заткнитесь оба, — заревел я. — Я сегодня не в настроении для академических споров.
Оба послушно заткнулись, и с минуту мы молча ехали под дождем в сторону графства Дракут. Потом Эдвард заявил:
— Так это правда? С этим «сукиаки»?
— Конечно, — подтвердил Форрест. — Он научился этому в Японии. Но в то же время он так никогда и не полюбил «суши». Заявлял, сто после «суши» его постоянно тянет сочинять в такт.
Мы добрались до Тьюксбери через пару минут после двенадцати. Эдвард уверил нас, что он великолепно помнит дорогу к дому Эвелита. Но тем не менее в последующие десять минут мы ездили кругами вокруг лужайки, разыскивая главные ворота. У ограждения стоял пожилой мужчина в длинном, до пят, непромокаемом плаще с капюшоном и хмуро приглядывался к нам, когда мы проезжали мимо него в третий раз.
Я съехал на край дороги и остановил машину.
— Крайне извиняюсь, но не подскажете, как нам доехать до дома под названием Биллингтон?
Мужчина подошел к нам ближе и вперил в нас свой строгий взгляд, как будто деревенский коп, вынюхивающий, не хиппи ли мы, и не страховые ли мы агенты из большого города.
— До дома Эвелитов? Вы это ищете?
— Да, извините. Мы договорились с мистером Дугласом Эвелитом на двенадцать часов.
Мужчина сунул руку под плащ, вытащил «луковицу» наверно в стоун весом, открыл крышку и посмотрел на циферблат через нижние части своих комбинированных очков.
— В таком случае вы опоздали. Уже 12.13.
— Только покажите нам дорогу, хорошо? — вмешался Эдвард.
— Да, доедете легко, — ответил тот. Нужно проехать ограждение и с другой стороны свернуть влево рядом с этим кленом.
— Большое спасибо.
— Не благодарите, — буркнул мужчина. — Я не пошел бы туда ни за какие сокровища.
— В дом Эвелита? Почему же?
— Этот дом проклят, вот почему. Проклят и безумен. Если бы это от меня зависело, то я сжег бы его до самого фундамента.
— Ох, успокойтесь, — бросил Эдвард. Видимо, он науськивал старика, чтобы вытянуть у него побольше информации. — Мистер Эвелит просто отшельник, вот и все. Но ведь это еще не значит, что в его доме страшно.
— Страшно, говорите? Ну так вот что я вам скажу, сынок, если хотите увидеть дом, где страшно, то поезжайте мимо дома Эвелита в летнюю ночь, вот что. Услышите наиболее безумные звуки под солнцем, вопли, стоны и так долее. Увидите удивительные отблески, танцующие на крыше, и если не ошибаюсь, то можете ко мне прийти. Поставлю вам обед и дам деньги на билет назад, откуда вы приехали.
— Из Салема, — ответил Форрест.
— Из Салема, да? — переспросил мужчина. — Ну, если живете в Салеме, то знаете, о чем я говорю.
— Вопли и стоны? — уверился Эдвард.
— Вопли и стоны, — подтвердил мужчина без дальнейших объяснений.
Эдвард посмотрел на меня, а я посмотрел на Эдварда.
— Надеюсь, что никто из нас не отказывается? — спросил я.
— Конечно, — ответил Эдвард. — А ты, Форрест?
— Я не отказываюсь, — уверил нас Форрест. — Что мне какие-то вопли и стоны.
— Не забывай и об удивительных отблесках, — предупредил его Эдвард.
Мы поблагодарили мужчину, я прикрыл стекло и объехал ограждение вокруг. За развесистым кленом, почти полностью к скрытым виноградной лозой и кустами, находились ворота из кованого железа, ведущие в резиденцию Биллингтонов, где с 1763 года жила фамилия Эвелитов.
— Мы на месте, — заявил Эдвард. — Не понимаю, как я мог забыть дорогу. Я поклялся бы, что когда я был здесь последний раз, то ворота были дальше за ограждением.
— Чуднее и чуднее, как писал Кэррол, — усмехнулся Форрест.
Я остановил машину и вышел. За воротами тянулся широкий, покрытый гравием подъезд, а в глубине стоял красивый белый дом восемнадцатого века, с колоннами, зелеными оконницами, серой гонтовой крышей и тремя оконцами мансарды в крыше. Почти все оконницы на первом этаже были закрыты. Не очень благоприятное впечатление произвел на меня вид добермана с подпалинами, который стоял у ступеней, ведущих к передним дверям и внимательно наблюдая за мной, наставив уши.
— Звонок здесь, — заявил Эдвард и потянул за черный железный захват, выступающий из столба ворот. Где-то внутри дома раздался сдавленный звон, а доберман придвинулся еще ближе к воротам, грозно всматриваясь в нас.
— Как ты относишься к собакам? — спросил меня Эдвард.
— Великолепно, — ответил я. — Просто лежу, свернувшись калачиком, и позволяю себя грызть. На меня никто никогда не жаловался в Американский Союз Кинологов, что я плохо отношусь к собакам.
Эдвард проницательно посмотрел на меня.
— Чем-то обеспокоен? — спросил он.
— Разве так заметно?
— Или делаешь идиотские замечания, или вообще ничего не говоришь. Наверно, опять видел ночью свою жену?
— Скажу все позже, о'кей?
— Даже так плохо?
— Еще хуже.
Эдвард придвинулся и неожиданно взял меня за руку.
— Скажешь, когда захочешь, — заявил он. — Но помни, что теперь тебе уже не надо выносить вес в одиночестве. Теперь у тебя есть друзья, которые понимают, что творится.
— Спасибо, — с благодарностью ответил я. — Сначала посмотрим, как пойдут дела со старым Эвелитом. Потом поедем напьемся и расскажу все.
Мы ожидали почти пять минут. Форрест также вышел из машины и закурил. Эдвард еще раз дернул звонок, а доберман подошел еще ближе и не то зевнул, не то завыл, раскрывая пасть.
— Может, здесь никого нет, — предположил Форрест.
— Этот тип — отшельник, он никогда не выходит из дома, — заявил Эдвард. — Наверно глазеет на нас через щель в ставнях и пытается угадать, что нам нужно.
Он как раз собирался дернуть за звонок в третий раз, когда передняя дверь дома открылась, и в проеме показался высокий плечистый мужчина в серой одежде. Он громко засвистел псу, который повернул голову, заколебался и неохотно отбежал от ворот, как будто был ужасно разочарован тем, что не будет иметь возможности погрузить клыки в мягкое место наших задниц.
Плечистый мужчина подошел к воротам слегка качающимся шагом шестидесятилетнего культуриста. Так же ходил и Чарльз Атлас. Когда он приблизился, я увидел, что он был индейцем. У него был могучий мясистый нос и лицо цвета меди, сморщенное как кленовый лист. Хоть он был одет в обычный костюм, рубашку с высоким воротником и галстук, он носил также и длинное ожерелье из раскрашенных орехов или зерен, на которое был подвешен серебряный медальон и пух перьев дикого индюка. На его пиджаке блестели капли дождя.
— Вы должны уехать отсюда, — сказал он. — Вы не были сюда приглашены.
— Это фатально, — сказал я. — Но дела таковы, что у нас есть что-то, что может заинтересовать мистера Эвелита.
— Здесь не проживает никто с таким именем. Вы должны уйти, — повторил индеец.
— Только передайте мистеру Эвелиту, что меня зовут Джон Трентон, я торговец сувенирами из Грейнитхед и я принес пенал, который принадлежал Генри Геррику старшему, одному из судей в процессах ведьм в Салеме.
— Здесь нет никакого мистера Эвелита.
— Не упрямьтесь, — я мило улыбнулся. — Только скажите: «пенал Генри Геррика». Если потом мистер Эвелит не будет хотеть нас видеть, то тогда уж ничего не поделаешь. Но по крайней мере дайте ему шанс, чтобы он бросил взгляд на этот пенал. Это очень редкий антик, и я сразу понял, что он может заинтересовать мистера Эвелита.
Индеец думал об этом так долго, что Эдвард и я уже обменялись обеспокоенными взглядами. Но наконец он сказал:
— Подождите здесь. Я переговорю со своим работодателем.
— Переговорит, — повторил Форрест с притворным удивлением. — Эти индейцы уже не снимают скальпы. Они «переговаривают». Вскоре мы узнаем, что они начали использовать агрессивно ориентированную косметику вместо «военных красок».
— Успокойся, Форрест, — буркнул, поморщившись, Эдвард.
Мы ждали под воротами еще пять минут, может, дольше. Через какое-то время дождь перешел в мелкую морось, но все еще лило так обильно, что волосы у всех нас промокли, а слипшаяся борода Эдварда просто истекала водой. Ожидавший встречи с нами доберман ежеминутно нетерпеливо отряхивался, с трудом овладевая нетерпением.
Наконец высокий индеец появился снова и молча отпер дверь. Я вернулся к машине, взял с заднего сиденья пенал Генри Геррика и сунул его под плащ, чтобы не промочить. Индеец подождал, пока мы все не вошли на территорию владений, после чего запер за нами ворота на ключ. Доберман задрожал, когда мы проходили мимо него, раздираемый противоречиями между послушанием приказу и врожденным кровожадным инстинктом.