— Подай ему руку, Эдвард, — посоветовал Форрест. — Наверное он голоден.
Мы поднялись по каменным ступеням, и индеец ввел нас внутрь передней дверью. Холл был выложен темными дубовыми панелями. Справа темные, вручную вырезанные ступени вели на окруженную галереей лестничную площадку. На стенах висели масляные портреты всех Эвелитов, начиная с Иоски Эвелита от 1665 года, кончая Дугласом Эвелитом от 1947 года. Лица были овальными, серьезными, без всякого следа веселья.
— Прошу на верх, — сказал индеец. — Я возьму вашу одежду.
Мы подали ему свои непромокаемые плащи, которые он повесил на большой уродливой вешалке, после чего мы направились за ним по ступеням, не прикрытыми никакими коврами. Наверху стены были украшены алебардами и копьями, охотничьими ружьями и удивительными металлическими предметами, выглядевшими как орудия пыток. Там стояла и небольшая стеклянная витрина, покрытая непроницаемым слоем пыли, содержащая что-то, крайне напоминающее мумифицированный человеческий череп.
Весь дом провонял плесенью. Воздух был затхл так, как будто лет двадцать не открывались окна. Однако повсюду раздавался какой-то шум, скрип, стук, как будто невидимые люди переходили из комнаты в комнату, открывая и закрывая двери. Хотя здесь не было никого, кроме старого Эвелита, его приемной внучки и индейца-слуги, весь этот шум свидетельствовал о присутствии бесчисленных невидимых обитателей. Однажды мне даже показалось, что я слышу мужской смех.
Индеец провел нас по коридору с полом из лакированных досок в прихожую, скупо меблированную антиками времен Микеланджело. Здесь стоял прекрасный глобус, над камином же висела редкостно неспособно намазюканная картина, представляющая пять или шесть котов с короткой шерстью, на глаз американской породы.
— Мистер Эвелит вскоре примет вас, — заявил индеец и вышел.
— Ну, вот мы и внутри, — заявил Эдвард. — Это уже большое достижение.
— Но это еще не значит, что он позволит нам сунуть нос в свою библиотеку, — напомнил я ему.
— Этот индеец немного даже страшен, — каркнул Форрест. — Выглядит так совершенно не по-индейски. Такие лица, как у него, я видел лишь на фотографиях 1860 года.
С минуту мы обменивались нервными замечаниями. Потом дверь отворилась, и вошла девушка. Все трое мы встали при ее появлении, совсем как крестьяне на деревенской свадьбе, и хором проблеяли:
— Добрый день, мисс.
Она стояла у двери, рукой, опертой на ручку, и молчала, неприязненно оценивая нас взглядом. Она скорее была невысокой, максимум пять футов и два дюйма (ок. 156 см), у нее было худое лицо с острыми чертами, большие темные глаза и прямые, длинные, черные и блестящие волосы, спускавшиеся до середины спины. Она носила простое черное льняное платье, скроенное крайне просто, однако я сразу заметил, что под ним на ней ничего не было, обута же она была в черные блестящие туфельки с остроконечными носами на исключительно высоком каблуке.
— Мистер Эвелит просил, чтобы я провела вас в библиотеку, — заговорила она с бостонским акцентом, проглатывая концовки слов. Эдвард посмотрел на меня, подняв бровь. У этой девушки решительно был класс. Но что она здесь делала, в этой безлюдной местности, вместе со старым эксцентричным отшельником и индейцем, одетым, как Уильям Рэндольф Херст? note 5 Особенно, если она не была внучкой Эвелита?
Девушка исчезла, и мы должны были ускорить шаг, чтобы догнать ее в соседней комнате. Она провела нас через холл, постукивая каблучками по деревянному полу, а когда она проходила мимо какого-то неприкрытого оконницей окна и серый свет послеполудня осветил тонкий материал ее платья, я убедился, что мое ранее мнение было верным. Я различил даже родинку на ее правой ягодице. Я понял, что Форрест тоже это заметил, так как он громко хмыкнул.
Наконец мы вошли в библиотеку. Это была длинная обширная комната, занимающая, наверно, половину этажа. В ее отдаленном конце находилось огромное витражное окно. Через янтарно-зеленые стекла влетали разноцветные полосы света, освещая стоящие рядами тысячи томов, оправленных в кожу, или на толстые рулоны картин и гравюр.
Посреди, за широким дубовым столом, заваленным открытыми книгами, сидел седовласый старец. Лицо у него было как у обезьяны, сморщенное от старости и отсутствия солнца, но в нем все еще можно было узнать Эвелита — в лице были те же удлиненные черты, что и на его портрете внизу, и такие же падающие веки, отличавшие всех его предков.
Он читал, пользуясь увеличительным стеклом. Когда мы вошли, он отложил лупу, снял очки и присмотрелся к нам глазами дальнозоркого. На нем была поношенная, но чистая белая рубашка, черная шерстяная куртка и черные перчатки без пальцев. Я подумал, что он выглядит страшно похожим на рассерженного ворона.
— Сначала прошу вас представиться, — сухо сказал он. — Я редко позволяю, чтобы посетители мешали мне работать, поэтому хотел бы знать, с кем имею честь.
— Меня зовут Джон Трентон, я торговец сувенирами из Грейнитхед. Это Эдвард Уордвелл и Форрест Броу, оба из музея Пибоди.
Дуглас Эвелит со свистом втянул воздух одной ноздрей и опять одел очки.
— Разве нужно было вас всех троих, чтобы показать мне какой-то пенал?
Я положил пенал Генри Геррика на стол.
— Это прекрасная вещь, мистер Эвелит. Я думал, что вы хотя бы захотите взглянуть на нее.
— И только затем вы сюда приехали? Разве это была главная причина?
Я поднял взгляд. Девушка в черном отодвинулась от нас и стояла опираясь спиной о книжную полку. Она внимательно наблюдала за нами, почти так же бдительно и жадно, как и доберман снаружи. Я не знал, хочет ли она изнасиловать всех нас или только перегрызть нам горло, но я выразительно ощущал на себе ее сосредоточенный, жадный взгляд. В полумраке ее черное платье снова стало непрозрачным, но я знал, что под ним на ней ничего нет, и эта мысль была удивительно возбуждающей, а также крайне опасной.
— Вы правы, мистер Эвелит, — сказал Эдвард. — Да, мы на самом деле приехали не за тем, чтобы показать вам этот пенал, хотя он является действительно очень ценной исторической реликвией, и мы надеемся, что вы с удовольствием полюбуетесь им. Истинной причиной нашего визита является то, что нам просто необходимо воспользоваться вашей библиотекой.
Старый Эвелит втянул воздух сквозь зубы и ничего не ответил.
— Дело в том, мистер Эвелит, — продолжал дальше Эдвард, что у нас имеется крайне трудная историческая проблема. На самом деле в Музее Пибоди есть много книг, карт и так далее, но мы не располагаем материалами, чтобы разрешить эту проблему. Я надеюсь… мы все надеемся, что мы найдем решение здесь.
Наступило долгое молчание, после чего Дуглас Эвелит оттолкнул кресло, встал и медленно, задумчиво обогнул стол вокруг, опираясь рукой о него, чтобы удержать равновесие.
— Вы отдаете себе отчет в том, что это исключительная наглость? — спросил он.
— Это никакая не наглость, мистер Эвелит, — вмешался я. — Сотни, даже тысячи человеческих существований находится в опасности. Угроза нависла даже и над душами.
Дуглас Эвелит чопорно поднял голову и бросил на меня один быстрый взгляд.
— Душами, молодой человек?
— Да, сэр. Душами.
— Ну, ну, — сказал он. Он подошел к пеналу и коснулся инициалов на крышке сухими, как мел, кончиками пальцев. — Ну, ну, действительно прекрасная вещь. Она принадлежала Генри Геррику, вы утверждаете?
— Генри Геррику старшему. Двенадцатый судья в процессах ведьм из Салема.
— Гм. Пытаетесь меня подкупить очень дорогим даром, чтобы попасть в мою библиотеку. Сколько вы за это хотите?
— Ни цента, сэр.
— Ни цента? Вы сошли с ума?
— Нет, мистер Эвелит, не сошел. Я сказал, что не хочу денег. Я только хочу получить доступ в вашу библиотеку.
— Понимаю, — буркнул Дуглас Эвелит. — Он уже начал открывать пенал, но сменил намерение. — Ну что ж, мне нелегко будет исполнить это требование. Я хочу кончить мою историю религий семнадцатого века в Массачусетсе. Это работа моей жизни. Я оцениваю, что ее окончание займет у меня еще год, и я не собираюсь терять ни минуты из него. Видите, я сейчас мог бы писать, вместо того, чтобы разговаривать с вами. Предположим, что в минуту смерти у меня не хватит для окончания книги именно этих десяти минут. Как я тогда пожалею об этом разговоре!
— Мистер Эвелит, мы точно знаем, что мы ищем, — вмешался Эдвард. — Если ваша коллекция полностью каталогизирована, мы будем вас беспокоить максимум день или два. И мы можем приходить только ночью, когда вы спите.
— Гм, — повторил Дуглас Эвелит. — Я никогда не сплю по ночам. Я отдыхаю часа три после полудня, этого совершенно хватает для моих потребностей.
— В таком случае, будет ли разрешено нам приходить после полудня?
Дуглас Эвелит снова коснулся пенала.
— Так это на самом деле принадлежало Генри Геррику? У вас есть доказательства?
— Внутри пенала есть три коротких письма, написанных лично Генри Герриком, что доказано экспертизой, — проинформировал я его. — Более того, в одном из отчетов о процессах ведьм упоминается, и выразительно, о «коробке для писем» Геррика.
— Понимаю, — старый Эвелит снова открыл пенал и задумчиво касаясь чернильницы с серебряными фурнитурами, коробочки с песком и перодержателя из слоновой кости. Там был даже кусочек зеленого воска для печатей времен примерно викторианской эпохи. — Соблазн действительно велик, — признался Эвелит. — Эти предметы могут стать источником вдохновения.
— Дуглас, — заговорила девушка в черном. — Может, твои гости выпили бы шерри?
Дуглас Эвелит с удивлением поднял глаза, но через секунду кивнул головой.
— Да, Энид. Наверно, ты права. Шерри, господа?
С определенной озабоченностью мы приняли приглашение. Дуглас Эвелит направил нас жестом в другой конец библиотеки, под витринное окно, и указал нам места на большой, покрытой слоем пыли, обитой кожей софе. Когда мы сели на нее, раздалось громкое шипение выходящего воздуха и нас окружило облако пыли, густое, как пыль битвы. Дуглас Эвелит воссел точно напротив нас в атласном кресле. В зеленом свете, проходящем через стекла витража, он выглядел точно как труп, который уже начинает гнить. Но его глаза были полны жизни и ума, а когда он заговорил, то высказывался