.
Колонка 2 (Неврология):
Битемпоральная гемианопсия (выпадение боковых полей зрения).
Головная боль (распирающая, за глазами).
Давление в области переносицы.
Два набора симптомов.
Две разные, казалось бы, вселенные, которые по какому-то дьявольскому капризу сошлись в одном теле. Огонь и лёд. Но я знал — мост между ними должен существовать. Нужно было только найти его.
— Интересная картина, — Костик заглянул через плечо, его голос был полон почтительного любопытства. — Может, это два разных заболевания? Простое совпадение?
— Совпадения — это оправдание для ленивых умов, Костик, — отрезал я, не поднимая головы. — В организме всё связано. Ищи связь.
Я не столько спорил с ним, сколько со своим собственным разумом, используя его как спарринг-партнёра. Он должен был набрасывать стандартные, очевидные теории, а я — отбивать их одну за другой, сужая круг поиска.
— А может, метастазы? — предположил он. — Рак щитовидной железы с метастазами в мозг? Это объяснило бы и то, и другое.
— Нет, — я покачал головой. — Неврология не та. При метастазах в мозг мы бы видели очаговую симптоматику — парез, нарушение речи, а не эту симметричную слепоту на виски. К тому же, анализы на онкомаркеры были чистыми.
— Тогда… может быть, аутоиммунное? — Костик явно старался произвести впечатление. — Системная красная волчанка может давать и эндокринные, и неврологические нарушения.
— Тоже мимо. Волчанка — это грязный, системный пожар. Она оставляет следы везде: характерная сыпь-бабочка на лице, поражение почек, суставов. А здесь — два точных, хирургических удара по двум разным системам.
Я взял со стеллажа толстый, пыльный том «Эндокринологии» и начал лихорадочно листать главы, посвящённые тиреотоксикозу. Все известные причины — Базедова болезнь, токсический зоб — не давали ответа на неврологические симптомы.
Костик тем временем, видя моё замешательство, притащил ещё три справочника.
— А что, если искать не в щитовидке? — вдруг робко сказал он, указывая на мой список. — Все эти симптомы — это следствие. А что, если причина не в ней? Что, если проблема выше? В голове? Есть же центральная регуляция всей эндокринной системы…
Я замер. Рука, державшая страницу, застыла в воздухе.
Выше. Конечно! Я копал не в том месте! Я искал причину в затапливаемом подвале, когда проблема была в прорванной трубе на самом чердаке! Центральная регуляция! Гипофиз! Турецкое седло! Хиазма! Чёрт возьми, Костик!
— Костик, молодец! — твердо сказал я. — Тьма не забудет тебя. Получишь шоколадку, — эта фраза была не похвалой, а констатацией факта, что он, сам того не понимая, дал мне последний недостающий фрагмент. Я отбросил эндокринологию и схватил справочник по неврологии. — Где же это было… где…
И вот она — глава «Опухоли гипофиза».
Схема расположения показывала крошечный гипофиз, уютно устроившийся в костном кармашке, который назывался турецким седлом. А прямо над ним, как натянутый гамак, проходил перекрест зрительных нервов — хиазма. А на следующей странице…
Я пробежал глазами по тексту.
Описание редкой опухоли, которая, разрастаясь, делает две вещи одновременно. Во-первых, она сама начинает вырабатывать гормон, который как кнутом хлещет щитовидную железу, заставляя её отравлять организм. Вторичный тиреотоксикоз. А во-вторых, растя вверх, она физически давит на перекрест зрительных нервов.
Пазл сложился. Каждая деталь встала на своё место с оглушительным щелчком.
— Вот оно! — я хлопнул ладонью по раскрытой странице, заставив Костика подпрыгнуть. — Аденома гипофиза! Она сидит в его голове, вырабатывает ТТГ и заставляет щитовидку работать на износ. И одновременно, разрастаясь, она давит на зрительные нервы сверху, вызывая его «слепоту»!
Костик присвистнул, его глаза округлились от восхищения.
— Красиво. Элегантно. Но как это доказать? — прищурился он.
Аденома гипофиза.
Редчайшая патология. Диагноз, который девяносто девять процентов врачей в этой Империи не поставили бы за всю свою жизнь. Этот диагноз был больше, чем просто медицинский триумф.
— МРТ головного мозга с контрастным усилением, — я уже закрывал книги и собирал бумаги со стола. Охота окончена, пора было разделывать тушу. — Срочно. И мне нужен Сомов. Немедленно.
В палату я вернулся уже совершенно другим человеком. Врачом, точно знающим, с чем он имеет дело. Карта его черепа теперь была ясна мне, как план моей собственной цитадели.
Каждый симптом, каждая жалоба встала на своё место.
Граф сидел в кровати, пытаясь читать газету на вытянутой руке, но я видел, как его взгляд не может сфокусироваться на строчках.
— Ваше сиятельство, — я присел на стул рядом, занимая позицию уверенного контроля. — Я знаю, что с вами происходит.
— Неужели? — он отложил газету, и в его голосе прозвучала смесь страха и надежды. — И что же?
— Говоря простым языком, у вас в голове есть небольшое образование. Оно находится в самом центре мозга и делает две вещи: заставляет вашу щитовидную железу вырабатывать слишком много гормонов и одновременно давит на нервы, идущие от ваших глаз. Отсюда и все проблемы разом: и с сердцем, и с внезапным ухудшением зрения.
Я намеренно упростил до примитивизма. «Небольшое образование» звучало куда менее страшно, чем «опухоль». Это был тактический ход, чтобы не спровоцировать новую волну паники, которая мне сейчас была совершенно не нужна.
Но граф был не из тех, кого можно обмануть эвфемизмами. Он побледнел.
— Опухоль мозга?
— Доброкачественная, — поспешил успокоить я, давая ему соломинку, за которую можно ухватиться. — И мы можем это исправить. Но сначала нужно снять отёк вокруг неё, чтобы защитить ваше зрение. Немедленно.
Не дожидаясь его вопросов, я нажал кнопку вызова медсестры на панели у кровати, одновременно доставая свой планшет. Через полминуты в палату почти бесшумно вошла дежурная сестра.
— Слушаю, доктор, — она посмотрела на меня с ожиданием.
— Графу Ливенталю. Срочно. Дексаметазон, восемь миллиграммов, внутривенно струйно. Затем подготовьте систему для капельницы. Назначения я сейчас внесу в систему, — произнёс я, не отрывая взгляда от экрана планшета.
Молодая медсестра удивлённо подняла на меня брови. Она привыкла, что назначения для ВИП-пациентов делает лично Сомов, а не какой-то ординатор.
— Ещё назначения для графа? Но ведь Пётр Александрович…
— Срочно, — перебил я, мой голос был холодным и не терпящим возражений. — Каждая минута на счету.
Я видел её удивление. Правила, протоколы, иерархия… Всё это не имело никакого значения, когда речь шла о времени.
А время было ресурсом, который я не мог позволить себе тратить на препирательства с младшим медперсоналом. Она кивнула и, не смея больше спорить, побежала в процедурную.
Я быстро внёс назначения в электронную карту. Убрав планшет, я снова повернулся к графу. Он всё так же сидел, вцепившись в подлокотники, и смотрел на меня с отчаянной надеждой.
— Сейчас вам сделают укол, — сказал я спокойным, размеренным тоном. — Он снимет давление в голове и прояснит зрение. Вам станет легче, обещаю. Я же тем временем соберу консилиум, и мы решим, что делать дальше. Главное — никакого волнения. Вы под моим личным контролем.
Он молча, с трудом кивнул. Слово «контроль», кажется, подействовало на него куда лучше, чем любые пустые утешения. Аристократы понимают язык власти.
Только после этого я вышел из палаты, оставляя его в руках медсестры. Теперь можно было переходить к следующему этапу — штурму административной машины в лице заведующего терапией.
Кабинет Сомова находился в конце коридора. Я постучал и, не дожидаясь ответа, вошёл.
— Пирогов? — заведующий поднял голову от бумаг. — Что-то срочное?
— Пётр Александрович, у графа Ливенталя аденома гипофиза, — с серьезным лицом сказал я, не тратя времени на предисловия. — Вероятнее всего, ТТГ-секретирующая, с компрессией хиазмы. Мне нужна экстренная МРТ головного мозга с прицельным сканированием турецкого седла.
Сомов медленно отложил ручку. Его лицо выражало сначала рутинное недовольство тем, что его отвлекли, а затем — чистое недоумение.
— С чего вы взяли? Аденома гипофиза? Пирогов, это одна из редчайших патологий…
Я молча положил перед ним лист бумаги, на котором были выписаны две колонки симптомов, и провёл пальцем по линии, соединяющей их.
— Тиреотоксикоз неясного генеза плюс классическая битемпоральная гемианопсия. Что ещё это может быть?
Сомов не мигая изучал мои каракули.
— Я уже начал противоотёчную терапию дексаметазоном, — добавил я, нанося финальный удар. — Но нам нужно увидеть точные размеры и локализацию опухоли. Чтобы понимать, с чем мы имеем дело.
Сомов молча изучал мои записи. Я видел, как на его лице недоумение сменяется изумлением, а затем — шоком и профессиональным восхищением. Он понимал, какую интеллектуальную работу я проделал за последние пару часов.
— Это… блестящая диагностика, — наконец произнёс он, поднимая на меня взгляд, в котором больше не было снисхождения. — Просто блестящая. Хорошо. Я лично позвоню в радиологическое отделение. Они сделают МРТ в течение часа. Вне очереди.
— Спасибо, — я коротко кивнул и развернулся к выходу.
— Пирогов, — окликнул меня Сомов, когда я уже был в дверях. — Если вы правы… это будет диагноз года.
«Диагноз года»… Как мелко.
Он видит в этом публикацию в «Имперском медицинском вестнике» и новую строчку в резюме. А я вижу впереди совсем другое.
Операция на мозге у не самого последнего человека в Империи.
Нет, диагноз — это самое простое.
Если я прав, то я только что открыл ящик Пандоры. И это было восхитительно.
Кабинет лучевой диагностики встретил нас приглушённым светом и мерным, низким гулом работающей аппаратуры. Воздух был холодным и пах озоном.
Это был храм современной медицины, святилище, где безжалостные технологии позволяли заглянуть в самые сокровенные тайны человеческого тела, вытаскивая на свет любую аномалию.