Я вышел из кабинета, оставляя Сомова наедине с его безнадёжностью. Он будет пытаться действовать по правилам, звонить, просить, умолять. Пустая трата времени. Я же пойду другим путём.
У каждого человека, даже у легенды, есть слабое место. Ахиллесова пята. И ключ к сердцу великого хирурга — это не деньги и не мольбы. Ключ к его сердцу — это его призраки.
Я развернулся и, не теряя ни минуты, направился обратно в палату к Ливенталю. Разговор с Сомовым закончился. Теперь начиналась моя игра, и первый ход в ней был за графом.
Граф Ливенталь встретил меня мрачным, тяжёлым взглядом человека, который уже смирился с участью, ожидая приговора. Он сидел в кровати, но поза его была не властной, а сдавленной и поникшей. Король на эшафоте.
— Ну что, доктор? — его голос был хриплым. — Каков вердикт?
Я молча присел на стул рядом с его кроватью, создавая официальную, почти протокольную дистанцию.
— Вам нужна операция. Срочная, — начал я, излагая факты без сочувствия. — Есть только один хирург в этой Империи, способный её провести с приемлемым шансом на успех. Легенда нейрохирургии, профессор Абросимов.
В глазах графа на мгновение вспыхнула надежда.
— Но есть проблема, — продолжил я, тут же гася этот огонёк. — У профессора Абросимова запись на плановые операции расписана на полгода вперёд. А экстренные случаи он берёт в порядке живой очереди. И эта очередь состоит из людей, которым нужна помощь в ближайшие часы, а не недели. Ближайшее «окно» — через месяц. А у вас в запасе — всего две недели.
— Месяц? — граф побледнел, его губы дрогнули. — Вы хотите сказать, мне нужно ждать месяц? Но вы же говорили…
— Что, по моим прогнозам, у нас есть максимум две недели, — закончил я за него, холодно и неотвратимо, как тиканье часов. — Именно так.
Ливенталь откинулся на подушки и закрыл глаза. Из его груди вырвался звук, похожий на горький, беззвучный смех.
— Меня кто-то проклял. Точно вам говорю. Иначе как это объяснить? Сначала дочь сбежала, потом эта опухоль, теперь это… Словно сама судьба ополчилась против меня.
Да что ты знаешь о настоящих проклятьях?
Для него это просто фигура речи, красивое слово для описания полосы неудач. Для меня же — ежедневная, физическая реальность, выжигающая мой сосуд изнутри.
Он жалуется на судьбу. Я же научился ломать её через колено.
— Всё дело в нервах, ваше сиятельство, — сказал я вслух единственную правду, которую он был способен сейчас воспринять. — Стресс запускает в организме каскад разрушительных реакций. Одна проблема тянет за собой другую.
— К чёрту нервы! — граф резко сел в кресле, его глаза вспыхнули яростью. Это была агония его старого «я», привыкшего решать проблемы силой. — Я не буду ждать! Я прикажу своим людям найти этого Абросимова! Его привезут сюда! Сегодня же! Пусть в кандалах, под дулом пистолета, но он, клянусь всеми богами, сделает эту операцию!
Я оставался абсолютно спокойным. Моё ледяное самообладание на фоне его ярости было лучшей демонстрацией силы.
— Что за варварские методы, ваше сиятельство? — я покачал головой. — Вы мыслите как полководец на поле боя, но здесь — больница. Представьте на секунду: руки хирурга, которого только что унизили, избили и притащили силой. Руки, которые держат скальпель в миллиметре от вашей сонной артерии. Вы действительно хотите, чтобы в этот момент они дрогнули от злости? Или от страха? Одна случайная ошибка, один неверный надрез — и меня можно будет поздравить с открытием собственного кладбища. Уверен, ваши наследники не будут этому счастливы.
Мои слова подействовали как ушат ледяной воды. Ярость в глазах графа медленно угасла, сменившись сначала пониманием, а затем — холодным ужасом от осознания собственного бессилия.
Он сдулся. Сгорбился в кровати, превратившись из разъярённого льва в беспомощного старика. Он понял, что его главный инструмент — грубая сила — здесь абсолютно бесполезен.
Он долго молчал, глядя в пол.
— Тогда что вы предлагаете? — его голос был тихим и безнадёжным. Он сдался.
— Действовать элегантнее, — сказал я, вставая. — Не силой, а умом. И вы мне в этом поможете.
— Я? — он удивлённо моргнул, поднимая на меня глаза. — Но как? Я же… я ничего не могу.
— Вы — можете, — я позволил себе загадочную, почти хищную улыбку игрока, который видит на доске выигрышную комбинацию, незаметную для остальных. — Просто доверьтесь мне.
И я рассказал ему детали нашего маленького плана. Те, которые касались его части, разумеется.
Граф слушал молча, и с каждым моим словом отчаяние в его глазах сменялось азартным блеском игрока, которому предложили поставить всё на одну, но очень перспективную карту.
Он согласился без колебаний. Он не просто дал мне карт-бланш, он предоставил в моё распоряжение свои ресурсы и людей для сбора информации.
Получив его одобрение, я мог наконец вернуться к своим прямым обязанностям. В тот вечер, спустившись в морг, я чувствовал себя превосходно.
Морг встретил меня привычной прохладой и запахом формалина. Здесь, внизу, в царстве тишины и холодной стали, всё было честно. Мёртвые не лгали, не плели интриг и не страдали от разочарований. Они просто были. Идеальная компания.
Доктор Мёртвый сидел за своим столом, ссутулившись над очередной стопкой бесконечных протоколов вскрытий.
— О, блудный сын вернулся в родные пенаты, — он поднял голову, и в его уставших глазах мелькнула искорка едкой иронии. — Я уж думал, вы окончательно променяли наших тихих и покладистых клиентов на своих шумных и капризных аристократов наверху. На сегодня работы уже нет. Надеюсь, вы хоть завтра поработаете?
— Собственно, об этом и хотел поговорить, — я присел на стул напротив, чувствуя себя немного не в своей тарелке. — Завтра меня тоже скорее всего не будет.
Патологоанатом с тихим стуком отложил ручку и сложил руки на груди, впиваясь в меня своим тяжёлым взглядом.
— Пирогов, это уже переходит все границы. У вас есть обязанности! Трупы не вскрывают себя сами, знаете ли!
— Понимаю и искренне сожалею, — развёл я руками. — Но у меня критическая ситуация с очень важным пациентом.
А ещё я терял нечто большее, чем просто рабочие часы.
Каждый день без скальпеля в руке, без холодного, честного прикосновения к мёртвой плоти — это был день стагнации. Мои некромантские силы, едва начавшие пробуждаться в этом теле, снова засыпали без привычной подпитки. Я спасал живых, но при этом терял связь с мёртвыми. Терял самого себя.
— Ладно, — тяжело вздохнул доктор Мёртвый. — Вижу, у вас там наверху настоящая война, а не лечение. Но это последний раз, Пирогов. Послезавтра жду вас здесь. С удвоенным рвением и готовностью наверстать упущенное.
Выйдя из больницы, я направился к метро привычным маршрутом. Сумерки опускались на город, зажигались газовые фонари. На углу Садовой, у самого бордюра, моё внимание привлёк маленький, серый комок.
Мёртвый голубь.
Я огляделся — улица была почти пуста, редкие прохожие спешили по своим делам, не глядя под ноги.
Идеальный момент. Я присел на корточки, делая вид, что поправляю шнурок, и осторожно положил руку на ещё тёплое тельце. Нюхль, невидимый на моём плече, заинтересованно свесился вниз, предвкушая маленькое чудо.
Сосредоточился, потянулся к тому тёмному, холодному источнику силы внутри, который и был моей сутью. Я направил в крошечное тело всю доступную мне толику тёмной энергии.
Ничего.
Абсолютно ничего. Даже малейшей искры, даже подрагивания пёрышка. Сосуд был пуст. Я был похож на великого мага, который забыл все свои заклинания. На воина, потерявшего свой меч.
Я почувствовал, как Нюхль на плече разочарованно пискнул и отвернулся. Его печаль была почти осязаемой. Он тоже чувствовал эту пустоту. Мы оба были отрезаны от источника нашей истинной силы.
Чёрт. Я спас от смерти графа, поставив диагноз, который не смогли бы поставить лучшие умы столицы, но не мог поднять даже паршивого голубя. Проклятье работало безупречно, превращая меня в целителя и отбирая силу повелителя.
Всё-таки работу в морге пропускать нельзя. Это не просто работа. Это моя тренировочная площадка. Мой алтарь.
В вагоне метро, под мерный стук колёс, я смотрел на своё отражение в тёмном стекле. Напротив сидели уставшие, безликие люди, погружённые в свои мелкие заботы.
Моя одержимость спасением графа Ливенталя была абсолютно логична. Это не было проявлением сочувствия или врачебного долга. Это была многоходовая инвестиция, ради которой стоило временно пожертвовать прогрессом в некромантии.
Дело было не в Живе. Десять, двадцать, даже сто процентов, которые я мог бы получить с него — это лишь тактическая выгода, одна заправка топливного бака. Я же играл вдолгую.
Граф Ливенталь, обязанный мне жизнью — это не просто разовый источник благодарности. Это пожизненный абонемент на неё.
Это доступ к его ресурсам, к его связям в высшем свете, к его архивам. Это невидимый щит, который прикроет меня от Морозова и ему подобных. Один спасённый и вечно благодарный аристократ такого ранга стоит сотни вылеченных простолюдинов, которые забудут моё имя через неделю.
Это была не медицина. Это была политика.
Прагматично? Безусловно. Цинично? Абсолютно.
Но именно так выживают и строят империи. И неважно, в каком мире.
С этими мыслями я доехал до своей станции и поднялся в квартиру. Холодный стратегический расчёт уступил место бытовым реалиям, которые, впрочем, требовали не меньшего внимания.
Ужин прошёл в непривычной, гнетущей тишине. Аглая лениво ковыряла вилкой в тарелке с великолепным жарким, демонстративно вздыхая.
Костомар, обычно являвшийся центром любого кухонного действа, сгорбившись, сидел в углу, изредка произнося своё коронное «я ем грунт» с такой вселенской тоской, что даже мне, существу, лишённому большинства эмоций, хотелось его пожалеть.
— Что случилось? — спросил я, откладывая приборы. Этот молчаливый саботаж начинал действовать на нервы.