Тот сидел в глубокой тени, куда не проникал свет уличных фонарей. Был виден лишь тёмный силуэт дорогого, сшитого на заказ костюма, блеск идеально начищенных ботинок и белая полоска манжеты.
Лица не было видно.
— Ты узнал что-нибудь о Пирогове? — голос незнакомца был тих, лишён эмоций, но от этого казался ещё более властным и холодным. Это был не вопрос. Это было требование отчёта.
— Слежка ничего не дала, — с трудом выдавил Морозов, чувствуя, как вспотели ладони. — Он ведёт себя как обычный врач. Клиника, дом, снова клиника. Никаких подозрительных контактов, никаких странных встреч. Он чист.
— Обычные врачи не творят чудеса, Александр, — незнакомец чуть наклонился вперёд, и на мгновение в полосе света мелькнули его глаза — холодные, немигающие, как у рептилии. — Обычные врачи не возвращают людей с того света и не ставят диагнозы, которые не под силу лучшим умам Академии. Обычные врачи не интересуют Орден.
Упоминание Ордена заставило Морозова внутренне сжаться.
— Мне нужно больше времени, — пролепетал он. — Чтобы найти рычаги, чтобы подобраться ближе…
— Время закончилось, — отрезал незнакомец. — Твои дилетантские методы не работают. Пора переходить к более… серьёзным мерам.
Эта фраза повисла в воздухе. Морозов прекрасно понимал, что скрывается за ней. Похищение. Допрос с применением магии. Пытки. Он был интриганом, но не палачом.
— Граф Бестужев будет против, — это была последняя, слабая попытка Морозова найти спасительную лазейку, укрыться за авторитетом могущественного покровителя. — Он покровительствует клинике и лично этому Пирогову. Он не позволит…
Незнакомец усмехнулся. Звук был похож на шелест сухих, мёртвых листьев.
— Не переживай за Бестужева. Послезавтра у него запланирован приём в Летнем дворце. Там мы закончим то, что не смогли сделать в первый раз. После этого его мнение уже никого не будет интересовать.
Морозов побледнел. Он всё понял.
Первый «сердечный приступ» графа, после которого Пирогов и появился в его клинике, не был случайностью.
Это было покушение. Неудачное. И теперь они собирались его повторить.
Покушение на графа, члена Государственного совета, одного из ближайших советников императора. Это была уже не просто попытка разобраться с выскочкой-лекарем. Это было начало чего-то огромного, страшного и кровавого.
— А Пирогов? — прошептал Морозов пересохшими губами.
— С ним разберёмся после. Когда у него не станет такой могущественной защиты сверху, он превратится из проблемы в обычную мишень. А пока… просто наблюдай. И будь готов действовать по моему сигналу.
Глава 9
Мы с Сомовым вошли в палату номер тридцать три. Здесь повисла напряжённая атмосфера.
Сама палата была обставлена дорого, но безжизненно. Занавески плотно задёрнуты, словно кто-то пытался отгородиться от мира.
У окна сидела полная женщина в дорогом платье — супруга графа Акропольского, рядом стояли двое их взрослых детей. Все трое выглядели так, словно не спали несколько ночей.
Жена графа — с красными, опухшими глазами и размазанной косметикой, сын — пытался выглядеть главой семьи, но с дрожащими руками, дочь — молча вцепилась в платок.
На кровати лежал человек, которого я с трудом узнал.
В моей памяти он остался громогласным, краснолицым мужчиной, полным жизни и спеси. Человеком, который одним словом мог стереть оппонента в порошок.
Сейчас передо мной же на подушках лежал сдувшийся, высохший старик. Кожа пепельного цвета, взгляд потухший, руки бессильно лежали поверх одеяла.
Болезнь не просто подточила его, она выпила из него всю его самоуверенность. Это последствия операции так сказались? Не похоже…
— А, доктор Пирогов, — граф Акропольский повернул голову в мою сторону. Движение было вялым, словно требовало огромных усилий. — Забавно, не правда ли? В прошлый раз я вас прогнал, а теперь прошу о помощи.
— Карма имеет привычку возвращаться, — заметил я, подходя к кровати. — Но я не из тех, кто отказывает в помощи из-за старых обид.
Я не из тех, кто отказывает в помощи в принципе. По крайней мере в этом мире.
Особенно когда передо мной шанс получить ту благодарность, которую ты мне задолжал. Я пришёл не прощать. Я пришёл взыскивать долг.
— Расскажите о симптомах, — я присел на стул рядом с кроватью. — Когда всё началось?
Акропольский закрыл глаза, собираясь с мыслями.
— После операции. Сначала думал — просто усталость. Но потом начались… странности.
— Какие именно?
— Дежавю, — он открыл глаза и посмотрел на меня. — Постоянное чувство, что я уже видел этот момент. Вот сейчас, например, мне кажется, что мы уже сидели так же, говорили те же слова. Я знаю, какое слово вы скажете следующим. Это сводит с ума.
— Что ещё? — я делал пометки в блокноте.
— Запахи, — Акропольский поморщился. — Чувствую запахи, которых нет. То горелой резины, то тухлых яиц. Я ищу источник, открываю окна, кричу на прислугу… Но запах не снаружи. Он внутри моей головы!
Его жена всхлипнула.
— Он ночами не спит, доктор. Ходит по дому, что-то бормочет. Разговаривает с кем-то, кого нет в комнате. А днём лежит как… как неживой. Он стал чужим, — пояснила она.
Дежавю. Обонятельные галлюцинации. Изменения личности. Всё это кричало об одном. Очаг раздражения в височной доле головного мозга. Эпилепсия височной доли. Но почему? С чего бы ей начаться у здорового мужчины?
Я повернулся к Сомову:
— Пётр Александрович, поднимите, пожалуйста, протокол той операции. И всю историю последующего лечения. Меня интересует абсолютно всё: от анестезиологической карты до списка препаратов, которые ему давали при выписке.
Сомов удивлённо моргнул, но кивнул. А я снова повернулся к семье Акропольского.
— Операцию тогда провели чисто, — сказал я тоном, не терпящим возражений. Я констатировал факт, а не задавал вопрос. — Кровотечение остановили, аневризму клипировали. Гипоксии мозга, которая могла бы вызвать такие симптомы, не было. Я видел его состояние сразу после операции — он был чист. Вопрос в другом: что было после выписки?
— Да, всё так, — поспешно подтвердил сын. — Хирурги сказали, что вы гений. Отец быстро восстановился. А потом… вот это началось.
Разрыв аневризмы. Операция, которую, по сути, провёл я, хоть и не без вмешательства чужих рук. И эпилепсия височной доли.
Прямой анатомической связи — никакой.
Сомов и другие видели бы в этом трагическое, но совпадение. Две разные болезни у одного пациента. Я же видел следствие.
Нелепое, нелогичное, но единственно возможное. Где-то в истории этой блестяще проведённой операции и, что более вероятно, в последующем рутинном лечении скрывался дьявол.
И я собирался его найти.
Это будет сложный диагноз. А сложный диагноз, когда его ставишь, всегда приносит очень, очень щедрую порцию Живы. Проценты по долгу графа Акропольского будут высокими.
Я встал и начал осмотр.
Активировал некро-зрение. Потоки Живы в теле Акропольского были странными.
Картина была необычной. Это не был блок, как при тромбе, или утечка энергии, как при аневризме. Все каналы были целы, но сама энергия текла неправильно. Словно кто-то взял идеально работающий механизм и сбил ему калибровку.
Или, что точнее, внёс вирус в его операционную систему. Интересно.
Я методично, холодно, почти не обращая внимания на оцепеневшую от страха семью провёл физический осмотр.
— Рефлексы в норме, — сообщил я, проверяя коленный рефлекс коротким, точным ударом молоточка. — Зрачки реагируют на свет адекватно. Признаков грубого очагового поражения нет.
— Наши врачи говорят, что это могут быть последствия операции, — осторожно вставил Сомов. — Возможно, отложенная реакция на наркоз… или, — Сомов поморщился, — ранняя стадия деменции, спровоцированная стрессом.
Последствия наркоза? Постоперационный стресс?
Обычные отговорки для диагностов, которые не могут найти реальную причину. Ребёнок может капризничать из-за стресса. А взрослый мужчина со специфическими, очаговыми неврологическими симптомами, вроде обонятельных галлюцинаций, имеет проблему, а не «плохое настроение».
— Сомневаюсь, — я покачал головой, выпрямляясь. — Стресс не вызывает фантомный запах горелой резины, Пётр Александрович. И реакция на наркоз не провоцирует приступы дежавю спустя три недели. Симптомы указывают на чёткую локализацию — височная доля. Нужна МРТ головного мозга.
— МРТ? — переспросила жена, её голос дрогнул. — Но ведь уже делали компьютерную томографию!
— Когда?
— Неделю назад. Нас заверили, что там всё абсолютно чисто.
Очень интересно.
Система жизнеобеспечения кричит «ошибка», но сканирование «железа» показывает, что всё в порядке. Это означало одно из двух: либо предыдущие радиологи — слепые идиоты, которые пропустили опухоль или зону ишемии, либо проблема не в «железе». Проблема в «программном обеспечении».
— Сделаем повторно, — решил я. — Магнитно-резонансную томографию, с контрастом. Это более точное исследование. И полный спектр анализов крови. Включая токсикологию.
— Вы думаете… меня отравили? — Акропольский попытался усмехнуться, но получилось жалко и испуганно.
— Я думаю, что нужно исключить все возможные варианты, — дипломатично ответил я, не давая ему никакой определённости. — Пока я не увижу результаты всех исследований, не буду ничего утверждать.
Мы вышли из палаты, оставив семью в гнетущем, тревожном ожидании.
— Что думаете? — спросил Сомов, когда мы отошли на достаточное расстояние.
— Пока рано говорить, — уклончиво ответил я. — Но картина крайне нетипичная. Посмотрим, что покажут анализы и наша МРТ.
А пока пусть помаринуется.
Столовая встретила меня непривычной тишиной.
Обычный обеденный гул разговоров и звон приборов стих так, словно кто-то выкрутил ручку громкости на ноль. Десятки глаз проследили мой путь к раздаче.
Атмосфера была как в дешёвом вестерне, когда в салун входит чужак, и руки всех завсегдатаев медленно опускаются к кобурам.