День становился всё интереснее.
Покинув палату Акропольских, я направился к Ливенталям, но добраться до них, похоже, было не суждено.
— Пирогов! Я повсюду вас ищу! — раздался крик на весь коридор.
Я обернулся.
Маргарита Владимировна Серебрякова перехватила меня у лестницы, ведущей наверх.
Она была прекрасна в своём гневе: щёки раскраснелись, глаза за строгими очками метали молнии, а одна светлая прядь выбилась из её идеальной, тугой причёски. Она даже забавно морщила свой точёный нос от возмущения.
В любой другой ситуации я бы, возможно, даже оценил это зрелище. Разгневанная женщина — это всегда любопытно. Но сейчас у меня были другие планы.
— Слушаю вас, коллега.
— Золотова! Эта ваша… протеже! — выплюнула она. — Эта невыносимая женщина устроила в неврологическом отделении театр одного актёра! Она требует только вас!
Её речь была быстрой, сбивчивой, полной профессионального негодования.
— Пришли результаты её анализов. Разумеется, идеальные, как у олимпийской чемпионки. Я пытаюсь ей это объяснить, составить план дальнейшей симптоматической терапии, а она отказывается что-либо обсуждать без «своего дорогого, единственного и неповторимого доктора Пирогова»!
Я молчал, давая ей выговориться.
— И что вы от меня хотите? — спросил я, когда она сделала паузу, чтобы перевести дух.
Я задал этот вопрос не из любопытства, а чтобы заставить её сформулировать, чего именно она от меня ждёт. Я ставил её в позицию просителя.
— Идите и объясните ей, что я — её лечащий врач! — потребовала она. — Что я — компетентный специалист, а не девочка на побегушках! Убедите её слушать меня! Вы же не хотите до конца её госпитализации бегать к ней по каждому чиху и вздоху?
Я молча смотрел на неё несколько секунд, давая её гневу разбиться о стену моего ледяного спокойствия.
— Во-первых, коллега, сбавьте тон, — произнёс я тихо, но так, что каждое слово звучало как удар хлыста. — Вы не в казарме. Во-вторых, то, что вы не можете найти общий язык со своей пациенткой — это исключительно ваша проблема, а не моя. Мои методы вам известны, ваши — пока не принесли результата. И в-третьих, если вы хотите о чём-то меня попросить, то делайте это как подобает, а не отдавайте приказы.
Она замерла, захлебнувшись воздухом. Её щёки вспыхнули ещё ярче, но теперь уже от унижения, а не от гнева. Она открыла рот, чтобы возразить, но поняла, что возразить ей нечего. Я был прав по всем пунктам.
Она сделала глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки.
— Хорошо, — процедила она сквозь зубы. — Доктор Пирогов. Я прошу вас помочь мне. Пожалуйста.
Вот теперь это был другой разговор.
— Я подумаю над вашей просьбой, — ответил я, наслаждаясь моментом её бессилия. — Пожалуй, я всё-таки поговорю с ней. Но вы пойдёте со мной. И будете молча наблюдать.
Я собирался преподать ей небольшой урок. Не по неврологии. А по куда более сложной и редкой дисциплине — «управление ипохондриками».
— Доктор Пирогов! Наконец-то! — Золотова просияла, как самовар на ярмарке, едва мы с Серебряковой вошли в её палату. — Я уже думала, вы меня совсем бросили! Эта девочка, — она небрежно кивнула на стоявшую рядом Серебрякову, — всё твердит, что я совершенно здорова. Но я же чувствую себя ужасно!
Серебрякова стояла, скрестив руки на груди, её поза была воплощением сдерживаемого профессионального гнева.
Пока я кивал жалобам Золотовой, делая вид, что внимательно слушаю её очередной рассказ о «блуждающих болях», я сделал то, чего не могла сделать моя коллега.
Я пустил тонкую, почти невидимую струйку Живы в её тело, используя её как сверхточное контрастное вещество, которое подсвечивает любые патологии изнутри. И включил некро-зрение.
И вот оно. Большинство её «болей», как я и предполагал, были фантомами, чистой психосоматикой — тёмными, блуждающими сгустками на энергетической карте её тела.
Но в правом подреберье… там было иное. Слабое, но отчётливое «свечение».
Тусклое, тлеющее пятно, которое не имело никакого отношения к её выдуманным мигреням. Вялотекущее, хроническое воспаление стенки желчного пузыря.
Начальная стадия холецистита. Ни один стандартный анализ крови на этой стадии его бы не показал. Никакая поверхностная пальпация не выявила бы скрытого напряжения.
И уж точно ни один невролог, ищущий проблемы в голове пациентки, не стал бы целенаправленно проверять её желчный пузырь.
Идеально.
Я закончил своё невидимое сканирование и выпрямился.
— Елизавета Андреевна, — начал я мягким, доверительным тоном, — доктор Серебрякова — прекрасный и очень внимательный специалист. Её выводы основаны на объективных данных, и вы должны ей полностью доверять. Ваши анализы действительно в полном порядке.
Золотова уже надула губы, готовая разразиться новой тирадой о том, что её никто не понимает. Серебрякова бросила на меня короткий, благодарный взгляд. Она думала, я играю на её стороне. Как она ошибалась.
— Хотя… — я сделал театральную паузу. Обе женщины замерли и уставились на меня. — Маргарита Владимировна, на всякий случай, чтобы уж точно исключить все возможные варианты, назначьте пациентке УЗИ органов брюшной полости. Сделайте, пожалуйста, особый акцент на желчном пузыре. У меня есть какое-то… смутное подозрение. Возможно, на раннюю стадию холецистита.
— Холецистит? — в голосе Серебряковой прозвучал неприкрытый скепсис. — Но у неё нет ни болей в правом подреберье, ни температуры, ни изменений в биохимии! Симптоматика чисто неврологическая!
— Ранняя стадия. Едва заметная, — спокойно пояснил я. — Иногда она может давать вот такую, странную, отражённую симптоматику. Скорее всего, я ошибаюсь, и вы абсолютно правы. Но лучше проверить, чтобы спать спокойно, не так ли?
Я не просто поставил диагноз. Я дал ей в руки инструмент, которым она сама докажет мою правоту и свою ошибку.
И вышел в коридор, оставляя Серебрякову на растерзание благодарной пациентке. Не успела за мной закрыться дверь, как я услышал торжествующий голос Золотовой:
— Вот видите, милочка! А вы говорили — нервы! Настоящий врач, он сердцем чует, где болит! Сразу всё увидел! А вы меня таблетками от головы пичкать собирались!
План сработал идеально.
Золотова получила вещественное доказательство того, что она «действительно больна», и теперь будет боготворить меня.
А Серебрякова…
Она не будет злиться. Недолго, во всяком случае. Когда первый укол по её самолюбию пройдёт, она, как умный врач, поймёт истинную гениальность моего хода. Я не просто поставил диагноз. Я нашёл элегантный способ избавить нас обоих от этой невыносимой пациентки.
Ведь холецистит — это не неврологическая патология. Как только диагноз подтвердится на УЗИ, Золотову с триумфом переведут в хирургическое отделение, где её проблемой займутся уже совсем другие специалисты.
Её жалобы на мигрень забудутся, и она с энтузиазмом начнёт лечить свой ужасный холецистит. Серебрякова получит свободную койку и избавится от головной боли.
А я избавлюсь от необходимости бегать к ней на консультации. Все в выигрыше.
Нюхль на моём плече беззвучно хмыкнул, видимо, оценив красоту комбинации. Да, репутацию чудо-диагноста нужно поддерживать. И иногда для этого нужно лечить не ту болезнь, на которую жалуется пациент, а ту, которая решит все проблемы.
Нюхль на моём плече беззвучно зашёлся в приступе смеха, трясясь всем своим невидимым тельцем.
Теперь наконец можно дойти до Ливенталей.
Граф заметно нервничал. До операции оставалось всего два дня, и напряжение в палате стало почти осязаемым. Густым, как больничный кисель. Он теребил край одеяла, его взгляд блуждал по комнате, не в силах сосредоточиться на раскрытой книге, лежащей на коленях.
— Все будет хорошо, папа, — Аглая сидела рядом и держала его за руку.
Я видел, как тонкие, серебристые нити её ментальной силы окутывают его, пытаясь сгладить острые пики его страха. Она инстинктивно делала то, на что не способен ни один седативный препарат — делилась с ним своим спокойствием, своей жизненной силой.
— Доктор Пирогов, — голос графа был хриплым и неуверенным, абсолютно не похожим на тот властный тон, к которому он привык. — Скажите честно… каковы шансы?
Он задал самый главный, самый страшный вопрос любого пациента перед большой операцией. Аглая сжала его руку сильнее, с укором посмотрев на меня.
— Шансы на что, ваше сияние? — спокойно спросил я, подходя к кровати. — Шансы на то, что профессор Абросимов проведёт операцию безупречно? Сто процентов. Он гений. Шансы на то, что ваше сердце выдержит наркоз? Девяносто девять процентов. Мы с вами его отлично подготовили. Шансы на то, что вы будете нервничать перед тем, как вам полезут в голову через нос? Тоже сто процентов. Это абсолютно нормальная реакция.
Мой спокойный, почти будничный тон, разбивший его глобальный страх на мелкие, решаемые задачи, подействовал. Граф позволил себе слабую, кривую усмешку.
— Вы умеете успокоить, доктор, — проговорил он. — Но страх… он иррационален.
— Верно, — кивнул я. — Поэтому с ним не нужно бороться. С ним нужно договориться. Дайте ему ровно час. Побойтесь от души. А потом скажите ему, что у вас есть дела поважнее — например, выздоравливать, чтобы выдать эту юную леди замуж за достойного человека.
Аглая покраснела и фыркнула, но в глазах её мелькнула благодарность. Напряжение в комнате спало. Я добился чего хотел.
— Аглая, можно вас на минуту? — моя просьба теперь прозвучала как логичное продолжение разговора. — Нам нужно обсудить кое-какие детали послеоперационного ухода.
В коридоре она тревожно заглянула мне в глаза.
— Что-то не так? С отцом? Анализы плохие?
— Всё в полном порядке, — успокоил я её. Это усыпило её бдительность. — Но ему нужно больше успокоительного, чем могут дать лекарства. Я, конечно, увеличу дозу седативных препаратов, но есть кое-что ещё. Я хотел бы попросить вас об одолжении.
— Да, конечно, всё что угодно!