А у меня своя задача. Светский раут. Аглая. Бестужев. Один бой за раз.
Я в последний раз окинул взглядом пустую, тихую квартиру и вышел, захлопнув за собой дверь.
Таксист подъехал к особняку Ливенталей ровно в два. Аглая уже ждала меня в холле, и когда она вышла на крыльцо, я на секунду замер.
Это была не заплаканная беглянка в моём старом медицинском плаще.
Не упрямая девчонка, спорящая с отцом.
Передо мной стояла Аглая Ливенталь. Тёмно-синее, почти чёрное шёлковое платье с открытыми плечами идеально подчёркивало её хрупкую фигуру и белизну кожи.
Тёмные волосы были убраны в сложную высокую причёску, открывая изящную, лебединую шею. Бриллианты в ушах и в тонком колье на шее горели холодным, аристократическим огнём — фамильные драгоценности рода Ливенталей.
И в этот момент я впервые по-настоящему увидел её. Увидел женщину.
И на долю секунды Архилич во мне, который помнил балы в тронных залах и королев, одетых в парчу и бриллианты, одобрительно кивнул. Эта была достойная партия.
— Вы слишком рано, — улыбнулась она, грациозно садясь в машину. — На приёмы такого уровня принято опаздывать минут на двадцать. Это признак хорошего тона.
— Я предпочитаю приходить вовремя, — ответил я. — Привычка врача — пациенты не любят ждать.
— Вы всегда такой серьёзный? — она продолжала улыбаться, но в её глазах я видел тень той тревоги, что она так старательно прятала за светской маской.
— Почти. Я врач, а в моем деле нет места легкомыслию.
— Простите. Просто папа… — тихо сказала она, глядя в окно. — Операция завтра. Я так боюсь.
— Всё будет хорошо, — я вернулся в привычную роль врача. — Профессор Абросимов — лучший нейрохирург в Империи. А я буду ему ассистировать и проконтролирую каждый шаг.
— Вы правда верите, что он выживет? — она повернулась и посмотрела мне прямо в глаза. Это был прямой, отчаянный вопрос, требующий честного ответа.
— Да, — сказал я. Твёрдо, уверенно, без тени сомнения.
Реальные шансы, учитывая инвазию опухоли в кавернозный синус, были не больше шестидесяти процентов. Но ей об этом знать было не нужно. Сейчас ей нужна была не правда. Ей нужна была надежда.
А надежда, как и Жива — это ресурс. Ресурс, который поможет ей пережить следующие два дня, а её отцу — операцию.
Иногда ложь — самый эффективный терапевтический инструмент.
Мы ехали по Тверской. За окном проплывали огни дорогих магазинов и ресторанов. В полумраке автомобиля Аглая казалась почти нереальной, сошедшей со старинного портрета.
И в этот момент идиллию разорвал хаос.
Чёрный джип без номеров вылетел из бокового переулка, как хищник из засады, и резко нас подрезал. Раздался оглушительный визг покрышек. Наш таксист вдавил тормоз в пол, машину занесло, и она с глухим ударом врезалась в бордюр.
Я инстинктивно упёрся ногами и руками, меня вжало в сиденье.
Аглая же, хрупкая и неготовая к такому, полетела вперёд. Она была не пристегнута. Я выбросил руку, поймав её в последний момент и с силой притянув к себе, чтобы она не ударилась о переднее сидение.
На долю секунды наши лица оказались в паре сантиметров друг от друга.
Я почувствовал её испуганное, прерывистое дыхание на своей щеке. Её духи — что-то лёгкое, цветочное, французское — ударили в голову, смешиваясь с запахом адреналина.
Архилич во мне бесстрастно зафиксировал данные: учащённый пульс, расширенные зрачки, выброс кортизола. Человеческое тело, в котором я был заперт, отметило, что она очень красива вблизи.
— Какого чёрта! — заорал таксист, опуская стекло. — Ты что, ослеп, придурок!
Из джипа вышли двое.
Не бандиты из подворотни. Движения слишком выверенные, профессиональные. Дорогие, но неброские костюмы, под которыми угадывались лёгкие бронежилеты.
Спокойные, холодные лица людей, для которых подобные инциденты — рутина. Охрана? Но чья? Не люди Морозова — те действуют исподтишка. Не «Волки» — эти бы уже стреляли. Не «Псы» — эти бы орали и махали пушками.
Один из них подошёл к моему окну. Он не дёрнул ручку. Он требовательно постучал костяшками пальцев по стеклу.
— Доктор Пирогов, — сказал он, когда я опустил стекло. — Выходите из машины. Немедленно.
Глава 15
Ранее ночью.
Отель «Националь» встретил графа Бестужева приглушённым светом ночных ламп и тревожной тишиной дорогих коридоров.
Швейцар, дремавший в кресле, подскочил при виде влиятельного гостя, но граф прошёл мимо, не удостоив его взглядом. Дорожное пальто, наспех накинутое поверх домашней одежды, развевалось за ним как тёмное знамя поражения.
— Где? — рыкнул Бестужев, врываясь в номер триста один.
Виктор, начальник его личной охраны, человек с лицом, высеченным из гранита, едва заметно усмехнулся. За двадцать лет службы он видел многое, но эта ситуация явно входила в его личный топ абсурдных происшествий.
— В спальне, ваше сиятельство, — он кивнул в сторону закрытой двери. — Зрелище… любопытное.
Бестужев решительным шагом направился к спальне.
Рука на позолоченной дверной ручке дрогнула — всего на мгновение, но Виктор заметил. Граф боялся того, что увидит за дверью. И правильно делал.
Картина, открывшаяся его взору, навсегда выжглась в его памяти. Роскошная кровать с измятыми шёлковыми простынями.
Разбросанная по персидскому ковру одежда — мужской фрак, женское вечернее платье изумрудного цвета. И в центре этого хаоса — его сын, Пётр Бестужев, двадцати трёх лет от роду, наследник древнего рода, и молодая женщина, которую граф с ужасом узнал как Елизавету, дочь барона Смехова.
Они были… склеены.
Иного слова не подобрать. Их тела соприкасались в крайне интимной позе, а вокруг них пульсировало слабое, болезненно-лиловое свечение, похожее на северное сияние в миниатюре.
Оба были в полном сознании, прикованные друг к другу невидимыми цепями, выставленные на обозрение, как диковинные звери в клетке, и оба смотрели на вошедшего с выражением абсолютного ужаса.
— Отец… — голос Петра дрогнул, но он попытался сохранить остатки достоинства. — Я могу всё объяснить. Это артефакт… он не сработал как должен…
— Граф Бестужев! — Елизавета не выдержала и разрыдалась. — Умоляю, сделайте что-нибудь! Если мой отец узнает… это конец! Моя репутация! Разъедините нас, прошу!
Первым порывом Бестужева было выхватить у Виктора пистолет и пристрелить этого идиота, собственного сына, прямо здесь.
Стереть позор.
Но он был не просто отцом. Он был главой рода, политиком и игроком. Ярость клокотала в груди, но тут же сменилась холодным осознанием масштаба катастрофы.
Это не просто пьяная выходка молодого повесы. Это скандал, который уничтожит репутацию двух древних родов.
Смеховы никогда не простят такого позора. Это оружие для его политических врагов. Это пятно на имени Бестужевых, которое не смыть и за сто лет.
— Виктор, — голос графа был ровным, но в нём слышалась сталь. — Вызывай доктора Полякова. Немедленно. Скажи, дело жизни и смерти. И чтобы ни одна душа не знала.
Следующие полчаса тянулись как вечность.
Время, казалось, загустело, превратилось в липкий, тягучий сироп, в котором вязли мысли и звуки. Бестужев мерил шагами гостиную, как тигр в клетке, его шаги глухо тонули в толстом ворсе ковра.
Из спальни доносились приглушённые всхлипы Елизаветы и раздражённое бормотание Петра, который неуклюже пытался её успокоить. Виктор стоял у окна, неподвижно наблюдая за редкими огнями ночной Москвы с выражением человека, который видел падение империй и его этим уже не удивишь.
Доктор Поляков прибыл ровно через тридцать две минуты. Пожилой, солидный, с седыми бакенбардами и дорогим кожаным портфелем, пахнущий карболкой и хорошими сигарами.
Двадцать лет он лечил семью Бестужевых от всех аристократических недугов — от подагры до мигреней.
Один раз в этом году граф отпустил его на выходные и в это время словил приступ, из-за которого пришлось ехать в больницу. Там он встретил доктора Пирогова. Интересная личность. Бестужеву даже интересно, как ещё этот молодой лекарь сможет его удивить.
— Ваше сиятельство, что случилось? — начал Поляков с порога, но Бестужев, не говоря ни слова, лишь жестом указал на дверь спальни.
Поляков вошёл и замер. Его лицо прошло весь спектр эмоций: от профессионального любопытства через шок и недоумение к полному, почти детскому испугу.
— Это… это… — он подошёл ближе, к самому краю кровати, боясь приблизиться. Достал из портфеля стетоскоп, с дрожащими руками проверил пульс у обоих. — Сердцебиение учащённое, но стабильное. Давление в норме. Но это свечение…
Он протянул было руку, чтобы дотронуться до лилового ореола, но в сантиметре от него резко отдернул пальцы, словно обжёгшись о невидимый огонь.
— Ваше сиятельство, — Поляков повернулся к Бестужеву, и в его глазах читалась абсолютная профессиональная беспомощность. — Это не медицинский случай. Это какой-то… магический спазм. Энергетическая аномалия. Я бессилен.
— Бессилен? — голос Бестужева стал тихим и смертельно опасным. Он сделал шаг к врачу. — Я плачу вам двадцать лет, Поляков. Я оплачивал обучение ваших детей за границей. Я вытащил вашего племянника из долговой тюрьмы. И теперь, когда мне действительно нужна ваша помощь, вы говорите мне, что бессильны?
— Но, ваше сиятельство, это магия! — залепетал врач, пятясь от него. — Я не…
— Мне плевать, что это! — прорычал Бестужев. — Вы — врач! Так сделайте что-нибудь! Вколите им снотворное! Разрежьте! Я не знаю! Сделайте хоть что-то, или, клянусь, я пущу по миру всю вашу семью!
— Но это может их убить! — в ужасе прошептал Поляков. — Любое вмешательство без понимания природы этой связи…
И тут Бестужев остановился.
Он посмотрел на перепуганное лицо врача, потом на склеенную пару в спальне, и его гнев угас, сменившись холодным отчаянием. Он понял, что угрожает скальпелем человеку, которого просит провести операцию на сердце.