Я вытащил из специального гнезда ампулу с тубокурарином.
Яд, который дикие племена в южных джунглях наносили на наконечники своих стрел. В современной медицине — мощный миорелаксант, используемый при операциях для полного расслабления и парализации мышц.
Но я собирался использовать его совсем не по прямому назначению.
Я спокойно набрал содержимое в шприц и подошёл к кровати.
Все в комнате замерли. Бестужев, охранник, Поляков — они смотрели на меня как на безумца, который собирается сделать что-то непредсказуемое.
— Что… что вы собираетесь делать? — испуганно прошептала девушка.
— Решаю вашу проблему, — ответил я, находя пальцами нужные точки на их спинах. — Я не собираюсь лечить эту магию. Это было бы долго и шумно. Я собираюсь обмануть её. Ваше тело — это проводник для заклинания. Я просто временно выключу рубильник.
Два быстрых, точных, ювелирных укола — по одному каждому, точно в паравертебральные нервные узлы у основания позвоночника.
Никакой магии. Никакой некромантии.
Чистая анатомия, помноженная на знание энергетических меридианов тела, о которых не пишут в их медицинских учебниках.
Эффект был почти мгновенным.
Лиловое свечение не погасло сразу. Оно замерцало, как пламя свечи на сквозняке.
Стало тускнеть, терять плотность. Магическая связь, потеряв свои «якоря» в их нервной системе, начала распадаться. Через тридцать секунд они с тихим стоном облегчения буквально распались в разные стороны кровати, как две намагниченные фигурки, у которых внезапно выключили ток.
Браслет на руке парня, до этого светившийся изнутри, окончательно потух и с тихим звоном соскользнул на пол, превратившись в обычную дешёвую безделушку.
— Невероятно… — выдохнул Поляков, глядя то на меня, то на шприц в моей руке. — Но как… как вы это сделали?
— Магия всегда паразитирует на физиологии, — пояснил я, убирая шприц обратно в саквояж. — Она использует нервы как провода, кровь как топливо, мышцы как рычаги. Прервите физиологическую связь — и самое мощное заклинание развалится, как карточный домик, которому подпилили основание. Вы думали разрушить дом, коллега. А нужно было всего лишь выбить из-под него фундамент.
Дальнейшее было предсказуемо и скучно, как любая человеческая драма.
Бестужев-старший обрушился на сына с холодной, уничижительной тирадой. Он не кричал. Он чеканил слова как приговор, говоря не о морали, а о «чести рода», «репутации» и «политических последствиях». Это был не разговор отца с сыном. Это был выговор главы корпорации провинившемуся топ-менеджеру, который чуть не обрушил акции компании.
Девушку, Елизавету Смехову, выставили из номера быстро и безжалостно. Граф даже не удостоил её взглядом, обратившись к Виктору: «Проводите сударыню. И проследите, чтобы она забыла этот адрес».
— Через час ты будешь на приёме, — рычал граф на сына, когда за ней закрылась дверь. — И будешь улыбаться так, будто сегодня лучший день в твоей жизни. А этот… инцидент мы забудем. Навсегда.
Аглая, которая заглядывала в номер, пока я «оперировал», наблюдала за этой семейной драмой с плохо скрываемым, почти научным интересом антрополога, изучающего дикие племена.
Поскольку она пришла со мной, то охранник не стал препятствовать. Только взял с неё клятву о неразглашении.
— А я-то думала, это только у нас в семье такие скандалы, — шепнула она мне на ухо, когда мы остались одни. — Оказывается, у всех аристократов свои скелеты в шкафу. Или, в данном случае, склеенные дети в спальне.
Я усмехнулся.
Её способность находить иронию в самых катастрофических ситуациях была почти так же хороша, как моя. Через полчаса, после того как Пётр Бестужев был приведён в состояние, подобающее наследнику рода, мы все вместе — я, Аглая и два внешне абсолютно спокойных Бестужева, отец и сын — отправились в их особняк.
Поездка прошла в ледяном молчании. Отец и сын смотрели в разные окна, делая вид, что не замечают друг друга. Аглая, очевидно, обдумывала увиденное, а я — готовился к следующему акту этого безумного дня.
Приём начался ровно в назначенное время.
Бестужев не позволил бы какому-то мелкому семейному скандалу нарушить тщательно спланированное светское мероприятие. Бальный зал его особняка наполнился сливками московского общества.
Море дорогих костюмов и платьев, скрывающих дряблую, больную плоть.
Звон бокалов с шампанским, которое ускоряет разрушение печени. Вежливые улыбки на лицах, которые через пару десятков лет превратятся в черепа. Для меня это был не бал. Это был будущий морг, собравшийся на генеральную репетицию.
И Бестужев не отпускал меня от себя ни на шаг.
— Позвольте представить — доктор Пирогов, — повторял Бестужев каждому новому важному гостю, крепко держа меня под локоть, словно боялся, что я сбегу. — Лучший диагност Москвы. Человек, которому я обязан жизнью. И не только жизнью.
Последнее добавление, произнесённое с хитрой, многозначительной улыбкой, вызывало у собеседников понимающие кивки.
Слухи о моих нетрадиционных методах и способности решать деликатные проблемы, очевидно, уже начали своё путешествие по гостиным и курительным комнатам высшего света.
Пожимая тёплые, вялые, унизанные перстнями руки, я автоматически, почти рефлекторно сканировал каждого.
Седой генерал в парадном мундире — стенокардия напряжения, забитые холестерином коронарные артерии. Года два, может, три максимум, если не сменит образ жизни и не перестанет так нервничать на заседаниях Совета.
Полная дама в бриллиантах, жена банкира — скрытый диабет второго типа, о котором она ещё не догадывалась, заедая стресс пирожными. Пора бы проверить сахар.
Министр финансов с багровым, одутловатым лицом — классический цирроз печени на ранней стадии. Результат многолетнего злоупотребления дорогим французским коньяком.
Некоторым я делал тонкие, почти незаметные намёки, которые для них звучали как пророчества.
— Ваше превосходительство, берегите сердце, — сказал я генералу, крепче сжимая его руку. — Враг часто наносит удар, когда его совсем не ждёшь.
— Сударыня, — улыбнулся я даме в бриллиантах, — вам бы проверить сахар в крови. Просто для профилактики. Иногда самая сладкая жизнь ведёт к самым горьким последствиям.
— Господин министр, печень — орган терпеливый, но не вечный. Ей тоже иногда нужен отдых.
Эффект был потрясающим.
На их холёных, привыкших к лести лицах вежливое любопытство сменялось шоком, а затем — суеверным, почти детским страхом.
Через пару часов у меня в карманах скопился с десяток визиток с настойчивыми просьбами о личной консультации. Сомов будет в восторге — «Белый Покров» только что получил целый пул новых, очень богатых и очень напуганных клиентов.
А я предвкушал обильный урожай Живы в ближайшие недели. Сосуд уже нетерпеливо бурлил в предвкушении.
Спасение репутации сразу двух аристократических родов, как оказалось, оценивалось моим проклятьем очень высоко. Безграничная благодарность Бестужева и животный ужас его провинившегося сына были почти осязаемы. И пополнили мой сосуд на десять процентов. В итоге он оказался заполнен на девяносто три процента.
В какой-то момент Аглая, уставшая от бесконечных представлений и оценивающих взглядов, потянула меня за рукав. Мы отошли в тихий угол, к высокому окну, закрытому тяжёлой бархатной портьерой.
— Не могу больше улыбаться, — прошептала она. — Все смотрят, оценивают, обсуждают. Как будто я породистая лошадь на аукционе.
— Привыкайте, — ответил я, глядя поверх её головы на блестящую толпу. — Это только начало. После операции вашего отца внимания будет ещё больше.
— Почему?
— Потому что вы будете дочерью человека, которого воскресили из мёртвых, — сказал я, позволив себе лёгкую, зловещую усмешку. — В переносном смысле, конечно.
В этот момент кто-то легонько, но отчётливо постучал меня по плечу.
Я вздрогнул. Рефлексы, отточенные за столетия битв, сработали мгновенно. За спиной — враг? Но как? За моей спиной была глухая мраморная стена, закрытая портьерой. Откуда…
Я резко обернулся. Никого. Только тяжёлая бархатная ткань слегка колышется. И из-за неё доносится знакомый, скрипучий и полный обиды шёпот:
— Я ем грунт!
Глава 16
Я отдёрнул тяжёлую бархатную портьеру и едва не выронил бокал с шампанским.
За ней, в узкой, пыльной нише, между холодным мрамором стены и толстым стеклом окна, стоял Костомар.
Мой двухметровый скелет-дворецкий.
С огромным, набитым до отказа туристическим рюкзаком за костяной спиной, из которого, как диковинные растения, торчали корешки потрёпанных медицинских фолиантов.
— Что ты здесь делаешь⁈ — прошипел я, инстинктивно задёргивая портьеру обратно и отгораживая нас от блеска и шума бального зала.
— Я ем грунт! — гордо произнес Костомар, похлопывая по рюкзаку. Интонация не оставляла никаких сомнений: «Миссия выполнена, милорд! Ваш приказ исполнен в точности!»
— На приёме у графа Бестужева? Здесь весь свет Москвы! Ты с ума сошёл⁈
— Я ем грунт, — обиженно проскрипел он. В переводе с костомарского: «Вы же сами отдали приказ забрать учебники с квартиры у Чёрных Псов. Я и забрал. Все до единого».
Я с недоверием заглянул в рюкзак.
Там действительно были все мои сокровища: толстые анатомические атласы, труды по патологической физиологии, увесистые фармакологические справочники.
Он умудрился забрать даже тот древний, без переплёта, фолиант по некромантским болезням, который я предусмотрительно прятал между «Основами терапии» и «Хирургическим практикумом».
— Как ты вообще сюда попал? Особняк охраняется лучше, чем императорская казна!
— Я ем грунт, — он с невозмутимым видом указал костлявым пальцем вниз, затем на воображаемый поднос в руках и изобразил, как разносит гостям напитки.
Он проскользнул через служебный вход. Через кухню. Под видом лакея. Но скорее его просто никто не видел.
Двухметровый скелет под видом лакея! Гениально в своей абсурдности.