Он развернулся и так же бесшумно удалился, оставив меня с отчётливым ощущением, что я только что прошёл самый сложный экзамен в своей жизни. И неясно, сдал я его или провалил.
Я не завоевал его дружбу, как с Долгоруковым. Я завоевал его… внимание. А внимание таких людей бывает опаснее, чем их гнев.
В этот момент на небольшой сцене в дальнем конце зала появилась оперная дива — мадам Розеншталь, как она представилась, гордость императорских театров. Её мощное, чистое сопрано заполнило зал, заставив гостей прервать свои беседы и повернуться к сцене.
Я использовал этот момент, чтобы оглядеться и провести быструю «инвентаризацию».
Сосуд показывал девяносто три процента. Спасение репутации Бестужевых и облегчение их животного страха щедро оплатилось проклятьем. Стабильный, высокий уровень. Можно работать.
Я посмотрел в сторону окна. Аглая, окружённая стайкой молодых повес, умело отбивалась от их назойливых комплиментов вежливой, но холодной улыбкой.
Она держалась. Аристократическая выучка.
Я мельком взглянул на портьеру. Она висела неподвижно. Надеюсь, мой костлявый друг не решил подпевать оперной диве. Его чувство ритма, мягко говоря, оставляет желать лучшего.
После арий на небольшой сцене, установленной в конце зала, появился модный иллюзионист — месье Калиостро, как он пафосно себя называл.
Тощий, как голодный гуль, с нафабренными, закрученными кверху усами и в блестящем фраке, который, казалось, жил своей собственной жизнью.
После нескольких дешёвых фокусов с платками и исчезающими цветами, от которых публика откровенно скучала, он приступил к своему коронному номеру.
— Дамы и господа! А сейчас вы увидите величайшее чудо! Чудо мгновенного исчезновения! Мне нужен доброволец из зала!
Несколько дам кокетливо захихикали, но желающих не нашлось. Калиостро, не смутившись, подкатил на сцену большой вертикальный шкаф, похожий на гроб, обитый красным бархатом.
В тот момент, когда я увидел этот шкаф, что-то внутри меня похолодело. А ведь он стоял рядом с тем местом, где прятался Костомар.
Я бросил быстрый взгляд на портьеру в нашем углу. Она висела неподвижно. Слишком неподвижно.
Чёрт. Нет. Не может быть.
— Смотрите — он абсолютно пуст! — провозгласил иллюзионист и с триумфальным жестом распахнул дверцы.
Наступила пауза. Секунда оглушительной, недоумевающей тишины.
В шкафу стоял Костомар. С огромным рюкзаком за спиной. Мой двухметровый скелет-дворецкий, сжимая лямки своего рюкзака, с искренним любопытством уставился на фокусника своими пустыми глазницами.
— Я ем грунт? — вежливо и вопросительно произнёс он. В переводе с костомарского: «Простите, сударь, я вам не мешаю?»
Калиостро взвизгнул.
Это был не мужской крик, а тонкий, пронзительный визг, как у поросёнка, которого тащат на убой. Он отскочил назад, споткнулся о собственный фрак и с грохотом рухнул на сцену.
Зал ахнул.
Нужно было действовать. Мгновенно.
— Великолепно! — крикнул я, первым нарушая гробовую тишину и начиная громко аплодировать. — Браво, месье Калиостро! Какая потрясающе реалистичная бутафория! Где вы достали такой механизм⁈
Иллюзионист, лежавший на полу, хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Но в его глазах, полных ужаса, мелькнул проблеск понимания. Мой спасательный круг до него дошёл.
— Да… да! — пролепетал он, торопливо поднимаясь на ноги и отряхивая свой фрак. — Это… это мой новый реквизит! Эксклюзив! Механический скелет! Чудо имперской инженерной мысли! Полностью на паровой тяге!
Он подскочил к шкафу и быстро захлопнул дверцы, пока Костомар не успел добавить что-нибудь ещё о своих гастрономических предпочтениях. Заперев своего «ассистента» внутри, Калиостро повернулся к залу и отвесил дрожащий, но эффектный поклон.
Зал, получив объяснение, взорвался аплодисментами. Они были рады обманываться.
— Потрясающе! Как живой!
— А голос! Вы слышали? Даже голос имитирует!
— Гений! Настоящий гений!
Я медленно выдохнул, осушив бокал шампанского одним глотком.
Костомар был временно нейтрализован. Он останется в этом бархатном гробу до конца представления. Главное, чтобы он не обиделся и не решил продемонстрировать публике ещё один фокус — исчезновение двери шкафа.
Бестужев и Долгоруков, стоявшие неподалёку, смотрели на меня со смесью шока и безграничного восхищения. Я только что предотвратил скандал, который мог бы стоить иллюзионисту карьеры, а хозяину дома — репутации.
Калиостро, бледный, но счастливый, закончил своё выступление под оглушительные овации (шкаф с Костомаром предусмотрительно укатили за кулисы), и вечер снова вошёл в своё привычное русло. Гости разбились на группы по интересам, обсуждая кто фокусы, кто политику.
Я заметил, как мой новый приятель, князь Долгоруков, направился к карточному столику, где ставки были высоки, а коньяк лился рекой. Вокруг него тут же собралась шумная группа молодых офицеров, а молодой поручик Свиридов — тот самый оптимист, что спорил о здоровье генерала Мартынова — очевидно, уже сильно перебрал шампанского.
Его щёки пылали, а глаза горели юношеским максимализмом.
— … и я утверждаю, — громко, на весь зал, вещал Свиридов, — что наше командование в Туркестане действовало блестяще! Слава русского оружия!
— Блестяще проиграло три сражения из пяти и положило под пулями дикарей половину гвардейского полка, — лениво, с усталостью ветерана парировал Долгоруков. — Я был там, поручик. Видел эту вашу блестящую тактику из окопов.
— Вы порочите честь армии! — побагровел Свиридов. — Подвиг отцов!..
— Я говорю правду. А правда в том, что бездарное командование и воровство интендантов погубили больше солдат, чем вражеские пули.
— Вы… вы… — Свиридов, проиграв словесный поединок, перешёл к последнему аргументу. Он сорвал с руки белоснежную лайковую перчатку. — Вы лжец!
Хлёсткий, унизительный удар по щеке Долгорукова прозвучал в наступившей тишине как выстрел. Музыка смолкла. Разговоры оборвались на полуслове. Сотня пар глаз устремилась на них.
Вечер перестал быть светским.
Долгоруков даже не дёрнулся. Он медленно, почти лениво стёр с щеки невидимый след от удара.
— Принимаю ваш вызов, поручик, — его голос был абсолютно спокойным. Он не был зол. Он принимал неизбежное.
— Господа, прошу вас! — Бестужев попытался вмешаться, его лицо стало каменным. — Не в моём доме!
— Честь офицера превыше законов гостеприимства, граф, — отрезал Свиридов, пьяно покачнувшись. — Сатисфакция. Немедленно!
Забавно.
Эти люди, облечённые властью и деньгами, в один миг превратились в дикарей, живущих по первобытным законам стаи. Одно слово, один жест — и цивилизованный фасад рухнул, обнажив древний ритуал.
Кодекс дуэлей был неумолим. Оскорбление требовало крови. И ничто, даже воля хозяина дома, не могло этого остановить.
Гости расступились, образуя круг. Кто-то из офицеров уже бежал за дуэльными пистолетами.
Свиридов пьян и взбешён. Он будет стрелять не целясь, на удачу. Долгоруков — ветеран, холодный и расчётливый. Он будет стрелять на поражение. Неравный поединок.
Если их не остановить, через пять минут у меня появится новый пациент. Или новый труп.
Через несколько минут секунданты, молодые офицеры с серьёзными, сосредоточенными лицами отмеряли шаги. Я стоял чуть в стороне, рядом с Аглаей, которая мёртвой хваткой вцепилась в мой рукав.
— Это безумие, — прошептала она, её зубы стучали то ли от холода, то ли от ужаса.
— Это дворянская честь, — поправил я с холодным интересом антрополога. — Безумие с многовековыми традициями.
Противники встали спина к спине. Тяжёлые дуэльные пистолеты в их руках выглядели неуместными, варварскими артефактами в этом мире электричества и автомобилей.
— Расходитесь! — скомандовал главный секундант.
Десять шагов. Скрип полов под сапогами в мёртвой тишине. Разворот.
— Стреляйтесь, господа!
Два хлопка, почти слившиеся в один, разорвали ледяную тишину ночи.
Долгоруков лишь слегка покачнулся, схватившись за левое плечо. Кровь тут же начала проступать тёмным, почти чёрным пятном сквозь белый мундир. Ранение. Болезненное, но не смертельное.
А вот поручик Свиридов… он не вскрикнул, не схватился за рану. Он просто рухнул на мраморный пол, как подкошенная марионетка, у которой внезапно обрезали все нити.
— Врача! — крикнул кто-то из толпы.
Я освободил свой рукав из хватки Аглаи и бросился к упавшему. Опустился на колени, расстегнул его горячий от недавней жизни мундир, ища входное отверстие. Грудь. Живот. Спина.
Ничего.
Никакой крови. Никакого входного отверстия. Белоснежная рубашка была девственно чиста.
Я проверил пульс на сонной артерии — пустота. Приложил ухо к груди — могильная тишина. Поднял веко — зрачок был широким, чёрным, и не реагировал на свет.
Все признаки клинической смерти, но… если его не подстрелили, то от чего он тогда умер? Или не умер?
Глава 17
— Он мёртв! — истерично взвизгнула какая-то дама в изумрудном платье. — Убийца! Барон Долгоруков убил его!
— Это подлое убийство! — выкрикнул молодой офицер, явно приятель Свиридова, выхватывая шпагу из ножен. — Арестовать барона немедленно!
Громкое заявление, если учесть, что Долгоруков правил дуэли не нарушал. Но сейчас все были на эмоциях, и это мало кого интересовало.
Толпа загудела, как встревоженный улей. Ещё минута — и начнётся самосуд. Аристократы обожают драмы, особенно когда кровь уже пролита.
Игнорируя истерические крики и звон стали, я сосредоточился, активируя некро-зрение.
Картина, открывшаяся мне, заставила мысленно выругаться.
Физическое тело Свиридова было абсолютно цело — никаких пулевых ранений, никаких повреждений органов. Но его энергетическая структура… это было поле боя после магической бомбардировки.
Каналы Живы были не просто повреждены — они были выжжены, разорваны в клочья, словно кто-то взорвал внутри него крошечное, злое солнце. И самое интересное — остатки его жизненной силы всё ещё слабо циркулировали в этих обрывках, медленно утекая в ничто.