— Нет. Представь, что я — это мост. С одной стороны — мир живых, который будешь представлять ты. С другой — мир мёртвых, который представят Нюхль и Костомар. А я, стоя посередине, должен буду сбалансировать эти потоки внутри себя. Провести, так сказать, стабилизацию системы.
Я достал из шкафа мешочек с меловым порошком, смешанным с серебряной пылью, и начал чертить на полу гостиной сложный узор. Тройной концентрический круг. В центре — для себя, с рунами концентрации и трансформации. По бокам — два малых круга для моих «якорей», с символами жизни и смерти.
Костомар с сомнением посмотрел на начерченный для него круг.
— Я ем грунт?
— Да, Костомар, это абсолютно безопасно. Просто стой ровно и не двигайся. Представь, что ты снова на посту у ворот Цитадели.
Аглая, чуть помедлив, решительно встала в свой круг. Нюхль деловито устроился в своём. Костомар занял третий, выпрямившись во весь свой двухметровый рост.
Идеально. Я встал в центр и начал ритуал.
Слова на древнем, давно забытом языке полились сами собой. Жесты, направляющие потоки энергии. Я чувствовал, как Жива в моём Сосуде начинает бурлить, сопротивляться, не желая подчиняться чуждой ей структуре.
Но присутствие двух полюсов — живой, полной энергии Аглаи и мёртвых, холодных фамильяров — создавало необходимое напряжение, нужный баланс, который позволял мне «ковать» новую, более прочную форму для моего Сосуда.
Это было похоже на работу кузнеца. Я брал раскалённую, кипящую энергию жизни и молотом своей воли придавал ей нужную форму, охлаждая её ледяным дыханием энергии смерти.
Час спустя, мокрый от пота, я закончил. Всё было готово.
Я мысленно заглянул внутрь. Сосуд не просто стабилизировался. Он расширился. Стал вдвое вместительнее — теперь он мог удержать до двухсот процентов Живы без малейшего риска переполнения. А ежедневный пассивный расход энергии снизился с трёх процентов до полутора.
Это была полная, безоговорочная победа.
— Шикарно, — выдохнул я, вытирая пот со лба. — Теперь можно работать спокойно.
— Я ем грунт! — радостно воскликнул Костомар и, выйдя из своего круга, бросился на кухню. — Я ем грунт, я ем грунт!
— Он говорит, что по такому случаю просто необходимо приготовить праздничный ужин, — перевёл я ошарашенной Аглае.
— Но мы же только что поели…
— Это будет праздничный ужин завтра. Поверь, ты не пожалеешь. Костомар в прошлой жизни был… неважно кем. Он готовит божественно.
Аглая, всё ещё находясь под впечатлением от ритуала и странного дворецкого, лишь растерянно кивнула. Вечер закончился на этой сюрреалистичной, но обнадёживающей ноте.
Я отправил Аглаю спать, а сам ещё долго сидел в тишине, анализируя новые возможности, которые открылись передо мной.
Следующим утром я шёл на работу в прекрасном расположении духа. Сосуд, расширенный и стабилизированный, приятно и весомо ощущался внутри. Запас прочности был создан. Теперь можно было работать спокойно, не считая каждый процент.
У главного входа в клинику, игнорируя моросящий дождь, меня уже поджидал Волконский. Он был одет в свой лучший, идеально выглаженный костюм, а на лице его была написана смесь решимости и плохо скрываемого нервного тика.
— Я готов к твоей дурацкой дуэли, Пирогов, — заявил он без предисловий, едва я подошёл.
— Отлично, — я усмехнулся. — Пойдём порадуем Сомова. Он будет в восторге от нашей инициативы.
— Нет! — он выставил руку, преграждая мне путь. — Никакого Сомова. Он явно тебе подыгрывает. Пойдём в моё отделение. К профессору Решетову.
Я прищурился.
— Почему именно к Решетову?
— Потому что он — главный диагност Империи. Легенда, — с пафосом произнёс Волконский. — Если уж устраивать настоящую медицинскую дуэль, то под наблюдением лучшего, самого беспристрастного специалиста. Чтобы всё было по-честному.
Ну конечно. Беспристрастного.
Я вспомнил сплетни, которые слышал в ординаторской. Профессор Решетов — старый друг и частый гость на приёмах у папаши Волконского. Он наверняка будет судить в пользу своего «крестника».
Но ладно. Это даже интереснее.
Победить на чужом, заранее подготовленном поле — это двойное, изысканное удовольствие. Я не просто обыграю Волконского. Я обыграю и его, и его могущественного покровителя.
— Хорошо, Михаил, — я кивнул после короткой паузы, с лёгкой улыбкой. — Веди. Посмотрим на твоего «беспристрастного» судью.
Глава 3
Волконский явно удивился моему быстрому и лёгкому согласию. Он ожидал споров, возражений, обвинений в нечестности.
Но промолчал. Развернулся и зашагал в сторону элитного диагностического крыла, уже уверенный в своей скорой победе.
Ох и павлин.
Диагностическое отделение встретило меня стерильной прохладой. Это был храм науки «Белого Покрова». Воздух, пропущенный через магические фильтры, был лишён даже намёка на больничные запахи. Он буквально искрился от заклинаний дезинфекции.
В просторном, залитом светом смотровом кабинете нас уже ждал доктор Решетов. Мужчина лет пятидесяти с аккуратно подстриженной бородкой клинышком.
У него был взгляд человека, который не просто знает, что он самый умный в комнате, а упивается этим знанием. Такие обычно оказываются самыми опасными — не потому, что действительно гениальны, а потому, что слепо верят в собственную непогрешимость.
— Коллеги, — Решетов поднялся из-за своего стола с видом благосклонного монарха, снисходящего до аудиенции. — Рад приветствовать вас в моём отделении, доктор Пирогов. Итак, правила нашего… небольшого состязания, — он сделал паузу, наслаждаясь моментом. — Они просты, но строги.
Он поднял один палец.
— Правило первое: молчание. Вы не имеете права задавать пациентке ни одного вопроса. Ни о жалобах, ни об истории болезни, ни о том, что она ела на завтрак. Ни-че-го. Ваш единственный источник информации — это объективные данные.
Он поднял второй палец.
— Правило второе: неограниченные ресурсы. Вы имеете право назначить любое, я подчёркиваю, любое диагностическое исследование, доступное в этой клинике. От простого анализа крови до сложнейшей магической томографии. Лаборанты и диагносты будут выполнять ваши указания в приоритетном порядке.
Он поднял третий палец.
— Правило третье: время. Победителем будет считаться тот, кто первым предоставит мне на этом планшете, — он похлопал по устройству на своём столе, — окончательный, подтверждённый и, главное, верный диагноз с планом лечения. Любая ошибка в диагнозе — автоматический проигрыш.
Он обвёл нас своим монаршим взглядом.
— Правила ясны, господа?
Волконский уверенно кивнул. Я — тоже.
— Отлично, — Решетов жестом фокусника указал на кушетку в центре кабинета, где под тихий писк мониторов жизненных показателей лежала пациентка средних лет, укрытая простынёй.
— Женщина, сорок два года, поступила час назад с жалобами на…
— Стоп, — мой голос прозвучал в стерильной тишине неожиданно резко. — Никаких заранее подготовленных пациентов, доктор Решетов.
Решетов поморщился так, словно я предложил ему выпить прокисшего молока.
— Простите, молодой человек?
— Вы слышали. Вы с господином Волконским могли договориться заранее. Подготовить удобный, классический случай, где он блеснёт своими книжными знаниями. Соревнование будет гораздо честнее, если противник не будет знать правильный ответ заранее. Чтобы обеспечить, так сказать, чистоту эксперимента. И чтобы ни у кого, включая самого главврача Морозова, не возникло сомнений в вашей беспристрастности.
— Ты обвиняешь меня в жульничестве⁈ Да как ты смеешь⁈ — Волконский побагровел.
— Я лишь предлагаю исключить саму возможность таких подозрений, — я пожал плечами. — Давайте дождёмся пациента, который поступит в клинику после того, как мы все трое встретились здесь. «С колёс». Так будет честно. Или вы боитесь, доктора?
Заведующий диагностическим отделением застыл с приоткрытым ртом. Я упомянул Морозова. Он понял, что я не блефую и готов поднять скандал, который ударит по его репутации.
Хотя я бы в любом случае выиграл. Нет поводов сомневаться в своих навыках. Но не хотел давать Волконскому преимущество, когда можно все сделать иначе.
— Хорошо, — процедил Решетов сквозь зубы. — Будь по-вашему. Ждём нового поступления.
Мы ждали двадцать минут. Волконский нервно ходил по кабинету из угла в угол. Решетов демонстративно сел за стол и начал заниматься своей работой.
Я же просто стоял у окна, абсолютно спокойный. Эта выдержка бесила их ещё больше.
Наконец пискнул планшет, известивший о поступлении пациента. Решетов распорядился везти его в отделение.
Двери распахнулись без стука. Санитары вкатили каталку. На ней, под кислородной маской, лежала женщина. Без сознания, кожа имела нездоровый оттенок, дыхание — поверхностное, частое.
Решетов подошёл, взял у медсестры планшет.
— Горохова Варвара Павловна, — зачитал он. — Тридцать шесть лет. Поступила только что, найдена без сознания. Состояние тяжёлое, заторможенное. Анамнез собрать невозможно — пациентка неконтактна. На руках у вас первичные анализы крови и данные осмотра скорой. Доступ к любым дополнительным исследованиям — по вашему требованию.
Он театрально взглянул на большие настенные часы.
— Время пошло, господа. Кто первый поставит точный, окончательный и главное, подтверждённый диагноз и предложит верное лечение — тот и будет считаться победителем. Начинайте.
На стальном столе уже лежали распечатки первичных данных. Я бегло пробежался по ним взглядом.
Давление семьдесят на сорок — коллапс. Пульс частый, нитевидный. Общий анализ крови — на удивление адекватный, без резкого повышения лейкоцитов. ЭКГ — только синусовая тахикардия.
Глюкоза в норме. Стандартный, почти бесполезный набор для экспресс-диагностики. Он говорил о том, что пациентка умирает, но не говорил почему.
Волконский же не стал терять ни секунды на изучение скучных бумаг. Он подскочил к пациентке и начал свой спектакль. Демонстративно-быстрый осмотр: стетоскоп к груди на две секунды, резкая пальпация живота, проверка рефлексов молоточком.