Решетов подошёл ко мне. Он смотрел на меня с нескрываемым шоком, смешанным с глубоким профессиональным уважением.
— Это было… — он с трудом подыскивал слова. — Это было блестяще, Пирогов. Просто блестяще. Признаю своё поражение. Аддисонический криз — такая редкость…
— Редкость для тех, кто не умеет смотреть, доктор, — бросил я небольшую ядовитую шпильку. — Её бронзовая гиперпигментация буквально кричала о диагнозе. Нужно было просто увидеть, а не слепо следовать протоколам.
Решетов кивнул и пожал мою руку.
— Поздравляю, Пирогов, — сказал он. — Вы не просто выиграли дуэль. Вы сегодня преподали всем нам, и мне в том числе, урок настоящей, думающей диагностики. Михаил, — он повернулся к проигравшему, — жду вас в своём кабинете. Немедленно. Нам нужно очень серьёзно обсудить ваше… дальнейшее будущее.
Волконский, как пришибленный, побрёл к выходу. У самых дверей он обернулся и посмотрел на меня взглядом, полным чистой, дистиллированной ненависти. Победителя не судят. Я ответил ему спокойным, холодным взглядом. Да пребудет с тобой Тьма!
Толпа начала расходиться, возбуждённо обсуждая увиденное. Многие подходили, чтобы поздравить, пожать руку. Я принимал поздравления с вежливой, чуть усталой улыбкой, но все мои мысли были уже далеко.
Дуэль выиграна. Репутация укреплена. Враг повержен и, скорее всего, будет изгнан. И самое главное — сегодня я снова спас жизнь. Сосуд отозвался мощным, горячим приливом, наполняясь драгоценной, концентрированной Живой.
Я заглянул в свой расширенный Сосуд. Сейчас он был заполнен на четверть. Пятьдесят три процента, если быть точным.
Ординаторская гудела, как растревоженный улей. Собрались все: Сомов, Варя, Оля и даже Костик.
Но это был не гул профессионального обсуждения или врачебного консилиума. Это был шум биржи в момент закрытия торгов. Возбуждённый гул людей, только что сорвавших куш.
Я вошёл в комнату и оказался в эпицентре праздника. Формально — моего. По сути же — праздника денег. Они отмечали не мою победу над редкой, почти неуловимой болезнью, а свою собственную — победу их ставок.
Забавно. Жадность — куда более сильный объединяющий фактор, чем профессиональная солидарность.
— А вот и он! Виновник торжества и финансового благополучия! — голос Фёдора перекрыл общий гул, когда он буквально ворвался в ординаторскую,
Он не просто вошёл, он как вихрь взобрался на свободный стул, а с него — на стол, оказавшись на импровизированной сцене. В одной руке он держал потрёпанный список, в другой — толстую пачку хрустящих купюр, которой он обмахивался, как веером.
— Господа! Мадамы! Коллеги! — театрально провозгласил он, наслаждаясь всеобщим вниманием. — Попрошу тишины! Начинается самая приятная часть любой дуэли — раздача трофеев!
Фёдор был в своей стихии. Простой, открытый парень, который искренне радовался не столько деньгам, сколько возможности устроить это маленькое шоу и осчастливить окружающих.
В его радости, в отличие от остальных, не было второго дна. Пожалуй, единственный человек в этой комнате, чья благодарность была чистой, не замутнённой расчётом.
Он спрыгнул со стола, картинно плюхнулся в кресло заведующего и выложил перед собой несколько заранее подписанных конвертов.
— Итак, начнём церемонию награждения! — он откашлялся, как заправский конферансье. — Сомов Пётр Александрович! Четыре с половиной тысячи рублей чистого выигрыша при ставке в полторы! Прошу!
Наш заведующий терапией, не меняя своего вечно спокойного выражения лица, подошёл к столу и забрал свой конверт. Он небрежно сунул его в карман дорогого пиджака и кивнул мне.
— Спасибо, Пирогов. Хорошая работа.
В его «хорошая работа» я отчётливо слышал «хорошая инвестиция». Он не благодарил меня, он фиксировал прибыль. В его глазах я был не врачом, а скаковой лошадью, пришедшей к финишу первой.
Что ж, пусть будет так. Пока что.
— Двигаемся дальше! — гремел Фёдор. — Варвара Николаевна! При ставке в четыреста рублей ваш выигрыш составляет тысячу двести! Поздравляем!
Варя взвизгнула от восторга и подлетела к столу, выхватывая свой приз. Её глаза горели азартом и предвкушением.
— Святослав, ты просто гений! — она подскочила ко мне и импульсивно, крепко обняла. — Я теперь точно куплю то платье из французского бутика! Ты не представляешь, какое оно!
Тепло её тела было мимолётным, а вот мысль о французской тряпке, очевидно, грела её куда сильнее.
— Ольга Петровна! — продолжил Фёдор. — Восемьсот рублей!
Оля подошла и забрала свой конверт куда более сдержанно. Она не прыгала от радости, но её щёки раскраснелись, а в глазах светилось тихое удовлетворение.
— На эти деньги можно целый месяц ужинать в приличных кафе, — почти шёпотом сказала она мне. — Спасибо, Свят.
Восемьсот рублей — не платье, а месяц сытой жизни. Более приземлённо. Более практично. В этом мире умение правильно расставлять приоритеты — уже само по себе талант.
— А теперь — сюрприз вечера! — Фёдор выудил из пачки ещё один конверт и обвёл взглядом комнату. — Костик! Константин! Ты где, дружище? А, вот ты где прячешься! Пятьсот рублей твои, выходи, не стесняйся!
Из дальнего угла комнаты, где он до этого скромно стоял за фикусом, вышел Константин. Он смущённо улыбался, почёсывая затылок.
— Я тоже поставил на тебя, Святослав, — тихо признался он, забирая деньги. — Я видел, какие анализы ты запрашивал. Это было нестандартно. А коэффициенты были слишком хорошие, чтобы упустить такой шанс.
— Даже Костик-молчун поставил! — искренне расхохотался Фёдор. — Вот это я понимаю — народная любовь и профессиональная интуиция!
А вот это было уже интересно. Сомов поставил из холодного расчёта. Фёдор — из дружбы. Девушки — из азарта и жажды красивых вещей. А Костик поставил потому, что видел мою работу изнутри.
Он видел, как я мыслю, как анализирую данные, как иду против очевидного. Его ставка — это не вера и не азарт. Это профессиональное признание. И в моих глазах оно стоило дороже всех остальных выигрышей вместе взятых.
— Ну а теперь — главное блюдо! Гвоздь программы! — Фёдор поднял самый толстый конверт. — Святослав Игоревич Пирогов! Две тысячи рублей собственной ставки, умноженные на коэффициент три, плюс премия от организаторов тотализатора за блестящую и зрелищную победу! Итого… восемь тысяч!
Он протянул мне увесистый, набитый купюрами конверт. Я взял его.
Он был тяжёлым. Восемь тысяч. Это была не просто сумма. Это была зарплата иного врача в государственной клинике. Это была цена подержанного автомобиля.
С этими деньгами я мог перестать зависеть от «Чёрных Псов» и их ночлежки. Мог снять нормальную квартиру, где Костомар не будет пугать соседей, а я смогу оборудовать себе лабораторию для ритуалов, не опасаясь, что кто-то войдёт.
Это была свобода. И я её только что выиграл.
— Впечатляет, — заметил я, небрежно взвешивая конверт в руке. — Не знал, что медицинские дуэли так хорошо оплачиваются в этой клинике.
— Это не дуэль оплачивается, — подмигнул мне Фёдор, спрыгивая со стола. — Это вера в друзей так щедро окупается! Кстати, раз уж мы все так внезапно разбогатели, все идут праздновать в «Золотого петуха»! Ты с нами? За твой счёт, разумеется! — добавил он и тут же расхохотался.
Я покачал головой, убирая конверт во внутренний карман.
— Спасибо, друзья, но у меня ещё есть дела. Может быть, в другой раз.
«Золотой петух». Шум, пьяные, бессмысленные разговоры, бесполезная трата драгоценного времени. Мои «дела» были куда важнее.
Дома меня ждал двухметровый рыцарь-скелет, который, я очень на это надеялся, ещё не спалил кухню, пытаясь приготовить свой «праздничный ужин». И беглая дочь графа.
Постепенно ординаторская опустела. Толпа схлынула так же быстро, как и собралась, унося с собой шуршание купюр.
У каждого в руках был маленький, звонкий кусочек моего триумфа, и теперь они спешили конвертировать его в свои приземлённые, человеческие радости.
Я уже собирался уходить, когда заметил, что Варя всё ещё здесь. Она медлила у двери, делая вид, что поправляет причёску, но я прекрасно видел её игру. Все остальные уже вышли.
Мы остались вдвоём в опустевшей, пахнущей азартом и чужой эйфорией комнате.
— Свят, — она подошла ближе.
Она сократила дистанцию, вторгаясь в моё личное пространство ровно настолько, чтобы это было интригующе, но ещё не вульгарно. Классический, веками отточенный приём. Я уловил тонкий, едва заметный аромат дорогих французских духов — ещё одно оружие из её арсенала.
— Я хотела спросить… Помнишь, ты подарил мне ключ? — она подняла на меня взгляд.
Конечно, я помнил. Он был эффективным способом держать её любопытство на коротком поводке.
— От таинственной двери, — кивнул я, подыгрывая. — Что с ним не так?
— Когда ты наконец покажешь мне, что за ней? — она чуть наклонила голову, и её блестящие каштановые волосы соблазнительно скользнули по плечу. — Я умираю от любопытства. Серьёзно, я каждый день прохожу мимо всех старых дверей в клинике и думаю — может, эта? А может, вон та, в подвале?
Она стояла чуть ближе, чем требовал больничный этикет. В её карих глазах плясали озорные искорки. Она играла, и играла хорошо.
— Терпение, Варя, — улыбнулся я. — Всему своё время. Скоро.
— «Скоро» — это слишком расплывчато, — она картинно надула губы. — Завтра? Послезавтра? Через неделю?
— Скоро — это значит скоро, — загадочно ответил я, наслаждаясь своей властью над её мыслями. — Поверь, ожидание лишь усилит впечатление.
Она хотела сказать что-то ещё, возможно, сократить дистанцию ещё на пару сантиметров, но тут я заметил движение за стеклянной дверью ординаторской.
Ольга.
Стояла в коридоре, прижимая к груди какую-то папку, и смотрела на нас. На её лице застыло кислое выражение — смесь обиды, недоумения и… да, это была она. Ревность.
Мощное, иррациональное чувство, отличный катализатор для необдуманных поступков и ценных ошибок. Прекрасно.