В палате царила атмосфера контролируемой паники.
Яркий свет был включен, мониторы у кровати пищали с пугающей частотой. У самой кровати стояла Ольга — одна из близнецов Поляковых, моя бывшая однокурсница. Она склонилась над пожилым мужчиной, который хрипел, судорожно хватаясь за грудь. Его лицо уже приобрело нездоровый, синюшный оттенок.
— Острый коронарный синдром! — выкрикнула Ольга, увидев Варвару. Её руки в стерильных перчатках дрожали. — Нитроглицерин не помогает! Морфин тоже!
— Где дежурный врач? — спросила Варвара, на ходу ставя поднос на столик и хватая тонометр, чтобы измерить давление.
— На вызове! Авария на Садовом кольце, там массовое поступление! — Ольга металась между пациентом и шкафом с препаратами. — Давление падает! Сто на шестьдесят! Пульс сто сорок!
Я активировал некромантское зрение.
И сразу понял — они неправы. Потоки Живы в теле пациента были в полном хаосе, но это был не тот хаос, что при инфаркте. Там энергия просто угасает, как фитиль, которому не хватает масла.
Здесь же она билась беспорядочно, как обезумевшая птица в клетке. Словно что-то постоянно подстёгивало сердце извне, заставляя его работать на износ.
Я смотрел на эту суету и понимал — они лечат не то. Это не сердце. Точнее, не только оно.
Потоки Живы в теле пациента не просто бились в хаосе, они были… закручены. Словно кто-то или что-то создало энергетический вихрь прямо в его груди, который и заставлял сердце сходить с ума. Это не классический инфаркт. Это магический сбой. Или… целенаправленная атака.
— ЭКГ показывает тахикардию с широкими комплексами! — Варвара сорвала с аппарата длинную ленту и пыталась на ходу её расшифровать. — Может, желудочковая?
— Лидокаин вводила! Без эффекта! — Ольга была на грани истерики. — Кордарон тоже!
Они перепробовали все стандартные методы — нитраты, антиаритмики, обезболивающие. Но пациент продолжал задыхаться, его глаза закатывались, а писк монитора становился всё более прерывистым и тревожным.
Ольга в отчаянии обернулась и наткнулась взглядом на меня, стоящего в дверях. В её глазах была мольба о помощи, обращённая к любому, кто носит белый халат.
Пациент умирал. И это был мой шанс.
Пока Ольга и Варвара суетились, пытаясь спасти пациента, мой взгляд зацепился за изножье кровати. На ней, среди стакана с водой и пачки салфеток, лежала толстая потрёпанная папка — история болезни.
Не раздумывая, я сделал два шага вперёд и, отстранив Ольгу, схватил её.
— Ты что делаешь⁈ — Ольга резко обернулась ко мне, её лицо было искажено смесью страха и возмущения. — Это конфиденциальная информация! Ты не имеешь права! Ты из морга!
— Лучше нарушение протокола, чем протокол вскрытия, — отрезал я, и мой голос прозвучал холодно и резко, как удар скальпеля. Меня не волновали их правила, когда на кону стояла жизнь — и моя, и этого бедолаги на койке.
Я начал лихорадочно листать страницы. К счастью, учиться я умел всегда. Даже в прошлой жизни способность обрабатывать и запоминать огромные объёмы информации была одним из моих главных талантов. За последние месяцы, проведённые за учебниками в своей комнате, мой мозг впитал медицинских знаний больше, чем средний студент за пять лет. Он работал как идеально отлаженный механизм, просеивая данные с бешеной скоростью.
Пролистывал листы, мой взгляд скользил по строчкам, отсеивая информационный мусор — жалобы на кашель пятилетней давности, банальные ОРВИ, назначения витаминов.
Я искал не очевидное, а аномалию, ту самую тонкую, почти невидимую ниточку, за которую можно было потянуть, чтобы распутать весь клубок.
Анализы, назначения, осмотры… Всё было в пределах нормы для его возраста. Гипертония, аритмия… стандартный букет. Но это не объясняло такого яростного, неконтролируемого приступа.
Стоп. Вот оно. Биохимия крови годичной давности. Анализ, засунутый в самый конец папки, почти забытый, с пометкой «повторить через полгода», чего, судя по всему, сделано не было.
Метанефрины… повышены в три раза. Незначительно, чтобы бить тревогу тогда, но для меня, видевшего закрученные потоки Живы, это было как неоновая вывеска в тёмном переулке.
— Вот! — я ткнул пальцем в строчку, почти поднеся папку к лицу Ольги. — Феохромоцитома! Это не сердце!
— Что? — она смотрела на меня как на сумасшедшего. — Какая фео…
— Опухоль надпочечников! — я бросил папку на кровать, переходя на язык команд. Моё объяснение было не лекцией, а приказом к действию. — Доброкачественная, но она выбрасывает в кровь катехоламины! Адреналин и норадреналин в лошадиных дозах! Это они устраивают бурю в его организме. Потому ваше стандартное лечение и не работает. Вы тушите пожар водой, когда нужно перекрыть газ! Нужны альфа-блокаторы. Немедленно! Феноксибензамин, десять миллиграмм! — скомандовал я.
— У нас нет! — Ольга метнулась к шкафу, её руки дрожали, когда она перебирала коробки. — Это редкий препарат, его заказывают индивидуально!
— Тогда фентоламин! Быстро! Он должен быть!
— Есть! — Варвара, стоявшая ближе, выхватила с полки нужную ампулу. — Но дозировка? Какая дозировка?
— Пять миллиграмм внутривенно медленно! — я подошёл почти вплотную, контролируя их действия. — И готовьте бета-блокаторы! Пропранолол! Они понадобятся потом, чтобы стабилизировать сердце!
Ольга на мгновение замерла. Её глаза были полны ужаса. Она посмотрела на меня, потом на умирающего пациента, потом снова на меня.
— Но если ты ошибаешься… — прошептала она. — Это убьёт его! Введение альфа-блокаторов при обычном инфаркте вызовет необратимый коллапс! Мы его просто прикончим!
— Если я ошибаюсь, он умрёт чуть быстрее, — мой голос был ледяным. — Если я прав — он выживет. Выбирай. Время идёт.
Это был ультиматум. Варвара, не дожидаясь решения Ольги, уже с хрустом сломала горлышко ампулы и дрожащими руками набирала прозрачную жидкость в шприц. Её решимость, кажется, подстегнула и Ольгу. Она наложила жгут на руку пациента и начала искать вену.
— Медленнее… — командовал я, стоя у них за спинами. — Ещё медленнее… следите за давлением.
Сначала ничего не происходило. Пять секунд. Десять. Я почти слышал, как тикает мой собственный таймер. А потом… Словно невидимый ураган в его груди начал стихать.
Судорожные, лающие хрипы сменились глубоким, шумным дыханием. Синева на лице начала отступать, сменяясь мертвенной бледностью, а затем — слабым, едва заметным румянцем. Яростный писк монитора из панической трели превратился в ровный, уверенный, успокаивающий ритм.
— Давление? — спросил я, не отрывая взгляда от лица пациента.
— Сто тридцать на восемьдесят, — удивлённо, почти шёпотом ответила Варвара, глядя на экран тонометра. — Стабилизируется.
— Пульс снижается, — добавила Ольга, её голос дрожал от облегчения. — Сто десять… сто… девяносто…
Пациент открыл глаза. Мутный, бессмысленный взгляд сфокусировался сначала на потолке, потом на наших лицах.
— Что… что со мной было? — прохрипел он.
— Приступ, — мягко сказала Варвара, поправляя его одеяло. — Но уже всё хорошо. Вы в безопасности.
— Спасибо, — он перевёл взгляд на меня. Он не знал, кто я. Он видел лишь человека в белом халате, который стоял рядом. — Спасибо вам, доктор. Я думал… я думал, это конец.
И в этот момент меня накрыло.
Волна благодарности была не просто теплом — это был жар, поток расплавленного серебра, вливающийся в мой иссохший Сосуд. Пятнадцать процентов! Чистой, концентрированной, стопроцентной признательности за спасение от мучительной, ужасной смерти. Я почувствовал, как холод, сковывавший меня, отступает, как возвращается сила, как мышцы перестают быть ватными.
Девятнадцать процентов. Я снова могу планировать дальше, чем на сутки.
Медленные, размеренные аплодисменты раздались от дверей. Звук был оглушительным в наступившей тишине. Мы все резко обернулись.
В проёме стоял мужчина лет пятидесяти в безупречном тёмно-синем костюме. Несмотря на поздний час, он выглядел так, словно только что вышел из своего кабинета, а не был поднят с постели. Седые виски, дорогие часы на запястье, а взгляд — умный, пронзительный и абсолютно холодный.
— Браво, молодой человек, — произнёс он, плавно входя в палату. — Диагностика феохромоцитомы по старым анализам во время гипертонического криза — это высший пилотаж. Многие опытные терапевты не додумались бы.
Ольга и Варвара синхронно выпрямились, словно солдаты перед генералом. Их усталость и облегчение мгновенно сменились напряжённым вниманием.
— Пётр Александрович! — выдохнула Ольга. — Мы не знали, что вы в клинике!
А иначе они бы позвали более опытного специалиста.
— Работал с документами, — пояснил он, не сводя с меня своего изучающего взгляда. — Услышал шум, решил проверить.
Он подошёл ближе, игнорируя девушек, и протянул мне руку.
— Пётр Александрович Сомов, заведующий терапевтическим отделением. А вы?
Я пожал протянутую руку. Крепкое, уверенное рукопожатие человека, привыкшего держать всё под контролем.
— Святослав Пирогов, патологоанатомическое отделение, — представился я.
— Что ж, Святослав, — Сомов улыбнулся, и в этой вежливой улыбке было что-то хищное, расчётливое. — У меня к вам предложение, от которого, я думаю, вы не сможете отказаться.
Очень интересно. Я пришёл сюда на охоту, но, кажется, сам стал объектом интереса для более крупного зверя. И судя по испуганным лицам Варвары и Ольги, предложения от заведующего терапией Сомова — это не то, от чего можно просто отмахнуться.
Глава 6
— Пойдёмте в мой кабинет, — сказал Сомов, и его спокойный голос прозвучал как окончательный вердикт. Он кивнул в сторону выхода. — Нам есть что обсудить.
Я молча последовал за ним, оставив позади ошеломлённых Ольгу и Варвару.
Мы шли по длинным, тихим коридорам ночной клиники. Редкие ночные медсестры, встречавшиеся нам на пути, с удивлением смотрели на странную пару: заведующий терапией в безупречном костюме и молодой парень в мятом халате из морга. В их взглядах читался немой вопрос.