Движение было рассчитано с точностью фехтовальщика-недоучки, который делает неуклюжий, но предсказуемый выпад.
В тот самый момент, когда его локоть должен был коснуться моей руки, я сделал неуловимое движение — лёгкий шаг назад и в сторону. Его рука с силой пронеслась по пустому воздуху.
За его спиной появился Нюхль и слегка подтолкнул. Этого хватило.
Потеряв равновесие, Волков сам зацепился ногой за ногу и с криком «Ой!» полетел вперёд, пытаясь ухватиться за воздух.
В падении он инстинктивно выбросил вперёд руки и схватился за мой штатив. Тот пошатнулся, и Волков упал вместе с одной из пробирок.
ЗВОН!
Стекло разлетелось по кафелю мелкими, сверкающими осколками. Волков же, не удержавшись, с размаху врезался в стену и сполз по ней на пол, зажимая ушибленный нос, из которого тонкой струйкой потекла кровь.
— Ой, как неловко! — произнёс я с преувеличением, глядя на него сверху вниз. — Задумались, коллега? Не заметили стену? Какая досада! Вы разбили анализы пациентки заведующего! Ай-яй-яй.
Из ближайшей двери, словно фурия, привлечённая звуком бьющегося стекла, вылетела старшая медсестра Глафира Степановна.
— Так я и знала! Вы хоть знаете, кто эта пациентка? Графиня Золотова! Её муж — член попечительского совета! Он нас с землёй сравняет за такое! — торжествующе воскликнула она, но, увидев картину, замерла. На полу сидел не я, а её любимчик Волков, зажимая окровавленный нос. — Егор⁈ Что случилось⁈
— Этот… этот выскочка… он меня толкнул! — прохрипел Волков, указывая на меня пальцем.
— Я⁈ — я изобразил крайнее изумление. — Да я вас и пальцем не тронул! Вы сами споткнулись и разбили пробирку. Сестра, — я повернулся к молоденькой медсестре, которая высунулась из соседней палаты, — вы ведь видели?
Девушка, которую я утром спас от обморока, испуганно кивнула.
— Да… Я видела. Доктор Волков как-то… неловко развернулся и упал. А доктор Пирогов просто стоял рядом.
— Что здесь происходит⁈
Тяжёлые шаги в конце коридора заставили всех замолчать. В коридоре появился Сомов. Он не спешил. Он медленно подошёл, его взгляд скользнул по осколкам на полу, по растерянному лицу Глафиры, по сидящему на полу Волкову с окровавленным носом, и остановился на мне.
— Пётр Александрович, этот выскочка… — начала было Глафира, но Сомов поднял руку.
— Егор, — его голос был ледяным. — Поднимитесь. И объясните, как вы умудрились разбить анализы и разбить себе нос, просто стоя в коридоре.
Волков, поддерживаемый Глафирой, поднялся на ноги.
— Он… он что-то сделал! Я не знаю что, но я просто так не падаю! — залепетал он.
— Действительно, — я кивнул с самым серьёзным видом. — Просто так не падают. Возможно, у вас проблемы с вестибулярным аппаратом. Или это ранние признаки болезни Паркинсона. Я бы рекомендовал вам пройти обследование. Как коллега коллеге.
Волков побагровел от ярости.
— Пирогов, — вмешался Сомов, и его голос не предвещал ничего хорошего. Для Волкова. — Вы утверждаете, что Волков намеренно пытался вас толкнуть?
— Я этого не говорил, Пётр Александрович, — я пожал плечами. — Я просто шёл в лабораторию. А коллега Волков, видимо, был так поглощён изучением истории болезни, что не заметил стену. Бывает. Переутомление.
Сомов посмотрел на меня, потом на Волкова, и в его глазах блеснуло понимание. Он всё понял.
— Волков, — его голос был ледяным. — Вы разбили анализы. Вам и исправлять. Возьмёте у графини кровь повторно. Лично.
— Но, Пётр Александрович! — взвыл Волков. — Она же игл боится! Она скандал устроит!
— Это ваши проблемы, — отрезал Сомов.
— Да я ей всю её роскошную палату кровью из носа залью! — в отчаянии выпалил Волков, зажимая нос платком, который уже пропитался алым.
Сомов на мгновение замер, представив эту картину. Затем стиснул зубы.
— Ладно. Сначала в травмпункт. Бегом, — кивнул Сомов.
Он повернулся ко мне.
— А вы, Пирогов, ко мне в кабинет. У меня к вам отдельный разговор.
Глава 8
Кабинет Сомова встретил меня терпким запахом крепкого кофе.
Утренний энтузиазм заведующего испарился без следа. Он сидел за своим столом, устало массируя виски, и смотрел на меня не как на перспективного сотрудника, а как на источник серьёзных проблем.
На полированной поверхности стола лежали документы.
— Присаживайтесь, Пирогов, — сказал он, не поднимая головы. — Нам нужно поговорить.
Я сел напротив, молча ожидая продолжения. Сомов налил себе ещё кофе из небольшого фарфорового кофейника, жестом предложил мне. Я отказался.
— Вот, полюбуйтесь, Пирогов, — он бросил на стол передо мной несколько листов гербовой бумаги. — Это — цена моей веры в вас. Официальное обязательство, что я буду нести полную персональную ответственность за каждый ваш шаг. Морозов повесил надо мной дамоклов меч.
Я взял бумаги. Канцелярский язык был сухим и безжалостным.
— Я вас об этом не просил, — ответил я.
— Знаю, — его голос был полон горечи. — Это условие Морозова. Он не смог отказать мне напрямую, поэтому нашёл другой способ. Любая ваша ошибка — моя ошибка. Любая жалоба на вас — удар по репутации всего отделения. Врачебная ошибка? Вычет из премиального фонда. Всего отделения, заметьте.
Очень умно. Морозов не просто наказал Сомова. Он сделал весь коллектив моими надзирателями. Теперь любая моя оплошность, любой конфликт ударит по их карману.
Старый паук плетёт свою сеть, и я оказался в самом её центре. Не как муха, нет. Как другой, более опасный паук.
— Это несправедливо по отношению к вам, — заметил я, возвращая ему бумаги.
— Жизнь вообще несправедлива, — философски ответил Сомов, убирая документы в ящик стола. — Но теперь вы понимаете, в какое положение меня, а заодно и вас, поставили?
— Понимаю. И ценю вашу готовность рискнуть.
— Рискнуть? — он горько усмехнулся. — Пирогов, я поставил на кон свою карьеру и репутацию всего отделения ради молодого врача, которого знаю всего один день. Надеюсь, вы понимаете, что права на ошибку у вас больше нет?
Момент был подходящий, чтобы продемонстрировать, что я умею решать проблемы.
— Позвольте мне решить эту проблему, — предложил я. — Я сам возьму новую порцию крови у графини Золотовой.
Сомов изучающе посмотрел на меня.
— Елизавета Золотова — не простая пациентка. Она жена владельца «Золотых приисков Империи». Капризная, избалованная, привыкшая, что мир вертится вокруг неё. И да — она панически боится игл. В прошлый раз, когда ей нужно было поставить капельницу, пришлось вызывать её личного психолога из Вены.
— Справлюсь, — заверил я.
— Хорошо, — кивнул он после долгой паузы. Его взгляд был полон скепсиса и безысходности. — Валяйте, Пирогов. Но учтите, если будет скандал, я вас не прикрою. У меня просто не будет такой возможности. Вы останетесь один на один с гневом её мужа и злорадством Морозова.
— Не будет никакого скандала, — твердо произнес я.
Палата номер двенадцать больше напоминала не больничную комнату, а будуар какой-нибудь придворной дамы. Вычурная, почти безвкусная роскошь.
Картины с пасторальными сценами в кричащих золочёных рамах, неуместная хрустальная люстра под потолком, персидский ковёр, на котором можно было бы разместить небольшой операционный стол. Всё это создавало ощущение не больничной палаты, а дорогой, позолоченной клетки.
На огромной кровати с шёлковым балдахином лежала женщина.
Елизавета Золотова оказалась эффектной брюнеткой лет тридцати семи. Дорогой шёлковый пеньюар жемчужного цвета, крупные бриллианты в ушах, идеальный маникюр, стоимость которого, вероятно, превышала мою недельную зарплату.
— Вы новый врач? — она окинула меня оценивающим взглядом с головы до ног. — Где доктор Сомов?
— Доктор Сомов занят, — ответил я. — Я доктор Пирогов, и теперь я буду вести ваш случай.
— Пирогов? — она изящно прищурилась. — Не слышала такой фамилии среди врачей этой клиники. Я лечусь только у докторов с именем.
— Я новый сотрудник, — пояснил я.
— Понятно, — она картинно откинулась на гору подушек. — Ну что ж, можете идти. Когда освободится доктор Сомов, пусть придёт он.
— Боюсь, это невозможно, — спокойно сказал я. — Мне нужно взять у вас кровь для анализов.
Эффект был мгновенным. Она села прямо, её глаза расширились от ужаса, смешанного с негодованием.
— Кровь? Нет! — воскликнула она. — Я не позволю! Я боюсь игл! Я немедленно позвоню мужу! Требую другого врача!
Пятьсот лет назад такие дамы продавали душу за вечную молодость и власть. Теперь их главная трагедия — укол иглы. Но подход к таким не меняется. Им нужно не лечение, а внимание. И лесть.
Я остался совершенно спокоен. Не стал спорить или уговаривать. Вместо этого я достал из кармана халата стетоскоп и подошёл ближе к кровати.
— Позвольте мне для начала вас послушать, — дружелюбным тоном сказал я. — Никаких игл, обещаю. Просто стандартный осмотр.
Она настороженно следила за каждым моим движением, но позволила приложить холодную мембрану стетоскопа к своей груди. Пока я делал вид, что внимательно слушаю её сердце, я активировал некромантское зрение.
Потоки Живы в её теле показали то, что я и ожидал — никаких серьёзных проблем, только лёгкий дисбаланс, вызванный малоподвижным образом жизни и избытком сладкого.
— У вас прекрасное сердце, Елизавета, — сказал я, убирая стетоскоп. — Ритм ровный, чистый. Как у двадцатилетней девушки.
Комплимент сработал. Она чуть расслабилась, её плечи опустились.
— Правда? А доктор Сомов говорил, что у меня есть какие-то шумы.
— Возможно, он просто перестраховался. Но чтобы быть абсолютно уверенным, что всё в порядке, нужны анализы.
— Нет, — она снова напряглась. — Никаких игл!
Я сел на стул рядом с её кроватью, создавая атмосферу доверительной, неформальной беседы.
— Елизавета, — начал я и тут же поправился, — можно так? Расскажите, откуда этот страх? Это ведь не просто каприз.