— А-А-А-А! — бандит взвыл, подпрыгнув так, словно его ударило током. — Что за?!.
В тот момент, когда он инстинктивно дёрнулся от укуса Нюхля, я резко отклонил голову в сторону. Пистолет в его руке дрогнул, и Паша не упустил этот момент.
Его кулак, тяжёлый, как молот, с сухим, отвратительным хрустом врезался в челюсть новичка. Тот даже не вскрикнул, просто обмяк и рухнул на пол, как мешок с картошкой. Пистолет со стуком выпал из его безвольной руки.
Я почувствовал, как Сосуд неприятно кольнуло. Минус пять процентов. Просто так. Проклятие среагировало на причинённый вред, пусть и косвенно, через фамильяра. Я вспомнил, как вывернул руку Косте и тоже заплатил за это своей жизненной силой.
Принцип «не навреди», похоже, был абсолютным. Никаких драк, никаких увечий. Слишком дорогое удовольствие.
— Извини, док, — Паша поднял оружие и засунул его за пояс. — Новенький. Горячий. Не в курсе правил.
— Правила простые, — сказал я, поворачиваясь к раненому и полностью игнорируя тело на полу. — Не мешать мне работать. Теперь тишина. У меня осталось шесть минут.
Кухонный стол, наспех протёртый водкой, был далёк от идеала операционной.
Обычная настольная лампа, повёрнутая к столу, била мне в глаза. Митька-Косой, назначенный ассистентом, стоял рядом, бледный, но старающийся держаться. Это была пародия на операционную, но для меня, привыкшего работать в полях, среди грязи и стонов, это были почти стерильные условия.
Скальпель легко вошёл в брюшную полость. Кровь. Много крови. Я работал быстро, методично, осушая полость тампонами, которые мне дрожащими руками подавал Митька.
— Зажим, — скомандовал я.
Он подал инструмент.
— Вижу источник, — пробормотал я, больше для себя. — Вот он. Пуля, пройдя навылет, разорвала край печени и задела печёночную артерию.
Кровотечение было не сильным, но постоянным. Как протекающий кран, который медленно, но верно опустошает резервуар жизни. Повезло — селезёнка и кишечник целы.
Работа заняла сорок минут. Сорок минут напряжённой, абсолютной концентрации, когда малейшая ошибка означала смерть. Но я не ошибался. Пятьсот лет практики в тёмных лабораториях научили меня работать в любых, даже самых немыслимых условиях.
— Готово, — объявил я, накладывая последний шов. — Выживет. Но ему нужны антибиотики и покой. И никакого алкоголя в ближайший год.
Серый лежал бледный, но его дыхание было ровным, а пульс, который я нащупал на его запястье, стал уверенным.
Я почувствовал, как тёплая, почти горячая волна благодарности вливается в мой Сосуд. Двенадцать процентов. Чистой, концентрированной благодарности от человека, которого я буквально вытащил из объятий смерти. Холод в груди отступил, сменившись приятной тяжестью. Силы возвращались.
— Следующий, — скомандовал я, отходя от стола.
Остальные раненые были проще. У одного было сквозное ранение плеча. Пуля прошла чисто, не задев кость и крупные сосуды. Повезло. Я промыл рану, зашил. Плюс два процента.
У другого — длинный, но неглубокий порез на боку. Видимо, чиркнули ножом. Пара хирургических скоб решила проблему. Ещё пять процентов. Третий отделался разбитой бровью и лёгким сотрясением. Пару швов и рекомендация поспать. Плюс два процента.
Итого двадцать один процент за вечер.
— Док, ты гений, — выдохнул Митька-Косой, когда всё было закончено. — Мы Серого вообще списали уже. Думали, всё.
— Я просто делаю свою работу, — пожал я плечами.
Двадцать один процент за один вечер. Отлично. Это не просто выживание, это уже накопление. Кажется, я нашёл свою золотую жилу. Она пахнет порохом, страхом и дешёвым антисептиком, но платит исправно.
Собирая инструменты, я заметил движение. Там, привязанный к тяжёлому деревянному стулу, сидел человек с грубым мешком на голове. Судя по хриплому дыханию и слабому движению, он был в сознании.
Я бросил на него беглый взгляд, но моё особое зрение тут же подсветило картину внутренних разрушений. Потоки Живы в его теле были как река, в которую бросили бомбу. Рваные, хаотичные всплески, смешанные с угасающими потоками.
Сломаны минимум три ребра. В брюшной полости — тёмное, медленно расползающееся пятно внутреннего кровотечения от разрыва селезёнки. Этот парень медленно тонул в собственной крови. Часов восемь до конца. Десять, а то и все двенадцать процентов Живы просто сидят на стуле и ждут, когда их заберёт смерть.
— Этому тоже нужна помощь, — сказал я, и мой голос прозвучал как констатация факта. Я сделал шаг к пленнику.
— Стой! — Паша Чёрный Пёс, до этого молча наблюдавший за моей работой, преградил мне путь. Он не угрожал, просто встал передо мной, как гора. — Не трогай. Это крыса из Серых Волков.
— У него внутреннее кровотечение, — возразил я. — К утру будет труп.
— Вот и славно, — хмыкнул Митька-Косой, перевязывая себе царапину на руке. — Одной крысой меньше.
— Живой пленник полезнее мёртвого, — заметил я, обращаясь к Паше. Это был не просто совет, а консультация специалиста по «человеческому ресурсу». — Информация, возможность обмена, рычаг давления. Мёртвый язык вам ничего не расскажет.
Паша на мгновение задумался, а затем положил мне на плечо свою тяжёлую, как медвежья лапа, руку.
— Док, я ценю твой ум. Но в этом деле есть правила. Этот — не просто враг. Он… особый случай. Мы его не трогаем. И ты его не трогаешь. Это не обсуждается.
Я кивнул.
Десять процентов Живы гниют на стуле, а эти идиоты даже не понимают, что теряют ценный актив. Ладно. Не хотите по-хорошему — будет по-моему. Раз уж днём нельзя, придётся работать в ночную смену. Дождёмся, пока все уснут.
— Как скажете, — произнёс я, закрывая сумку.
Сейчас прям, отдам я вам столько Живы. Держите карман шире!
Три часа ночи. В доме, который «Чёрные Псы» использовали как свою временную штаб-квартиру, царила тишина. Все спали — кто в кроватях, кто прямо на диванах в гостиной. Я бесшумно, как тень, выскользнул из своей комнаты.
В руке — медицинская сумка. Рядом, невидимый и беззвучный, семенил Нюхль, его зелёные огоньки горели в темноте от предвкушения.
Спуск в подвал был похож на погружение в склеп. Сырость, запах плесени и застарелой грязи. Внизу, в небольшой комнатке, было тихо. Пленник всё так же сидел на стуле, но теперь его голова безвольно свисала на грудь. Дыхание было едва уловимым, поверхностным.
Странно. Его же не трогали. Я бы почувствовал ауру чужой агрессии, если бы его допрашивали. Значит, его состояние ухудшилось само по себе. Не от побоев… а от чего-то другого.
Я подошёл и одним резким движением сорвал с его головы грязный мешок.
И замер.
Под мешком оказалось лицо девушки. Молодой, лет двадцати.
Аристократические черты, высокие скулы, тёмные волосы, спутавшиеся и прилипшие ко лбу от пота. Даже в таком состоянии, с бледным, почти прозрачным лицом и синими кругами под глазами, было видно, что она из другого мира, из мира балов и светских раутов.
Но главное — не это. Главное — на её боку, под дорогой, но уже порванной блузкой, темнело огромное кровавое пятно. Рана, которую я не видел раньше. Рана, которая не имела никакого отношения к побоям «Чёрных Псов».
Я снова активировал магическое зрение. Так вот почему Нюхль так настаивал! Её аура была не просто повреждена — она была отравлена. Старое, уже несколько дней как полученное, плохо обработанное огнестрельное ранение.
Начинался сепсис. Потоки Живы были слабыми, прерывистыми, как умирающий пульс. Это были не десять процентов. Это были все двадцать, а то и двадцать пять! Это был джекпот!
Я работал в гулкой тишине подвала, при тусклом свете своего телефона, который положил на ближайшую бочку. Скальпель, зажим, антисептик. Я вычистил рану от грязи и обрывков ткани, остановил начинающийся некроз, вливая в неё свою собственную, драгоценную Живу, и наложил несколько аккуратных швов. Это была ювелирная работа в абсолютно антисанитарных условиях.
Она застонала и открыла глаза. Взгляд был испуганным, но уже осмысленным.
— Кто… вы? — прошептала она.
— Лекарь, — ответил я, убирая инструменты. — Как вас зовут?
— Аглая… — она с трудом сглотнула. — Аглая Ливенталь.
Дочь графа Ливенталя? У «Чёрных Псов»? С пулевым ранением, которое они не наносили? Интересно. Очень интересно. Кажется, я нашёл не только источник Живы, но и клубок очень опасных тайн.
— Вам нужно в больницу, — сказал я, заканчивая накладывать последний шов. Мой голос в гулкой тишине подвала прозвучал как приговор. — Инфекцию я предотвратил, но рана серьёзная. Без нормальных условий и курса антибиотиков начнётся гангрена.
— Нет, — она покачала головой, её тёмные волосы прилипли к бледному лбу. — Никаких больниц.
— Без полноценного лечения умрёте через пару дней, — я констатировал факт, а не угрожал.
— Пусть, — прошептала она.
Её голос был слабым, но в нём была стальная решимость. Она не боялась смерти. И она не была благодарна.
А это означало две вещи. Во-первых, она — не обычная кисейная барышня. Во-вторых, и это куда важнее, моё проклятие не засчитает это спасение. Лечение не завершено, пока пациент не будет в безопасности и не испытает осознанную благодарность.
А эта упрямица, похоже, благодарить меня не собиралась. Значит, нужно было довести дело до конца. По моим правилам, а не по её.
— Пойдёмте, — я закрыл свою медицинскую сумку, и щелчок замка прозвучал в тишине подвала как выстрел. — Я заберу вас отсюда.
Она удивлённо подняла брови. В её серых, как грозовое небо, глазах мелькнуло недоумение.
— Куда? Обратно к этим… «Чёрным Псам»? Они же продолжат допрос.
— К себе, — коротко ответил я, перерезая верёвки на её запястьях. — Я живу этажом выше.
— Вы с ума сошли? — её голос окреп от изумления. — Так близко… Это же первое место, где они будут искать!
— Нет, — я покачал головой, помогая ей встать. Она пошатнулась, и мне пришлось её придержать. — Это последнее место. Никто не ищет пропажу в кармане у вора. Чем ближе к врагу, тем безопаснее. Прописная истина. Идём.