Хотя мою комнату тоже могут проверить, когда будут искать девушку. Но к этому легко подготовиться. Спрятать её.
Нюхль, до этого тихо сидевший в углу и наблюдавший за нашим диалогом, коротко и по-деловому клацнул челюстями, одобряя рациональность моего плана.
Я без труда подхватил её на руки. Она оказалась почти невесомой, как птица с полыми костями. Пока мы поднимались по тёмной, скрипучей лестнице, она молчала, но я чувствовал на себе её пристальный, изучающий взгляд. Она пыталась понять, кто я такой — спаситель, тюремщик или просто сумасшедший.
Пусть думает. Главное, что она жива и находится под моим контролем. А значит, мои двадцать два процента Живы не были потрачены впустую. Я их ещё верну.
В своей квартире я уложил её на старую, скрипучую раскладушку. Она оглядела мою спартанскую обстановку — стол, стул, шкаф, горы книг. Контраст между её аристократическим миром и моей безликой берлогой был разительным.
Я обработал её рану ещё раз, используя остатки антисептиков из своей сумки. Этого было мало. До утра продержится, а после работы я принесу из клиники нормальные медикаменты и пару ампул антибиотиков.
— Я спас вашу жизнь, — сказал я, затягивая последнюю повязку. Я не хвастался, а просто констатировал факт, который давал мне определённые права. — Потратил на это значительные ресурсы. И теперь я имею право знать, во что ввязался. Как вы, аристократка из рода Ливенталь, попали в подвал к «Чёрным Псам»? Что им было нужно?
Она молчала, упрямо отвернувшись к стене. Её профиль в тусклом свете ночника был резким и гордым.
— Могли и не спасать, — наконец ответила она, и её голос был холодным, как лёд. — Я вас об этом не просила.
Я усмехнулся про себя.
Значит, по-хорошему она не хочет. Упрямая. Что ж, это даже интересно. Ладно. У меня есть время. Она в моей квартире, слаба и полностью зависит от меня. Рано или поздно плотина её гордости даст трещину.
А пока — она просто пациент, которого нужно долечить. И который, в конечном счёте, заплатит по моим счетам. Просто она об этом ещё не знает.
Я оставил её и ушёл в другую комнату, рухнув на кровать. Сон был коротким и поверхностным.
Утро я встретил разбитым, но с чувством выполненной работы. Проверил Сосуд — двадцать два процента. Упрямая пигалица не стала меня благодарить. Только зря Живу на неё потратил!
Аглая выглядела значительно лучше. Лихорадочный румянец спал, на щеках даже появился лёгкий цвет. Дыхание стало ровным и глубоким. Когда я вошёл в комнату с двумя чашками дешёвого чая, она как раз сидела на раскладушке, пытаясь привести в порядок свои спутанные волосы.
— Можно мне остаться? — спросила она тихо, когда я протянул ей чашку. Она смотрела на меня уже не с вызовом, а с чем-то похожим на уязвимость, смешанную с осторожностью. — Мне… пока некуда идти.
Рассказывать, кто она и что с ней случилось, она не хочет. А остаться в квартире у незнакомого мужчины, который нашёл её истекающей кровью и вылечил — это пожалуйста. Ох, женщины! Логика, достойная безумного бога. Впрочем, мне это только на руку.
Оставить её здесь — значит контролировать ситуацию, процесс её лечения и, в конечном итоге, получение моей «оплаты». Отпустить её, недолеченную и напуганную, — значит потерять контроль и потенциально провалить «задание» от проклятия. Выбор был очевиден.
— Оставайтесь, — кивнул я. — Столько, сколько потребуется для вашего полного выздоровления. Но с одним условием. Вы не выходите из этой квартиры и никому не открываете дверь.
Я вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь, и направился в прихожую. Аглая осталась сидеть на раскладушке, провожая меня задумчивым взглядом.
Уже в коридоре, убедившись, что она меня не видит, я достал из кармана маленький, почти стершийся кусочек мела. Я не стал чертить сложных печатей на полу — это было бы слишком заметно.
Вместо этого я провёл пальцем, смоченным слюной и смешанным с меловой пылью, по внутренней стороне дверного косяка, начертав всего одну, но очень эффективную руну удержания.
Она вспыхнула на мгновение тусклым, почти невидимым фиолетовым светом и тут же погасла, впитавшись в старое дерево и став абсолютно незаметной. Расход энергии был минимальным. Теперь, если Аглая попытается открыть входную дверь, та просто не поддастся, словно заперта на десяток дополнительных замков.
— Это удержит вас внутри. Для вашей же безопасности, — сказал я в пустоту, поднимаясь на ноги. — И для моего спокойствия.
Всё равно красть здесь нечего, кроме стопки медицинских учебников. А те, судя по всему, её вряд ли заинтересуют.
Утреннее метро было похоже на реку из человеческих тел, несущуюся по венам города. Я стоял, прижавшись к двери, и пытался отгородиться от этого хаоса, листая свежий номер медицинского журнала, страницы которого я на самом деле даже не видел.
И тут я почувствовал его. Тот же самый пристальный, профессионально-пустой взгляд.
Я поднял глаза. Тот же человек в сером, непримечательном плаще. Второй день подряд в одном и том же вагоне.
Значит, моя вчерашняя уловка с отрывом дала лишь временную передышку. Морозов всё-таки выяснил, где я живу. Очевидно, его люди просто дождались меня сегодня утром у выхода из дома. Профессионально.
Я на мгновение прикрыл глаза, сканируя себя толикой некромантской силы на предмет магических маячков. Пусто. Никакой чужеродной магии.
Странно. Если он знает мой адрес, зачем продолжать эту демонстративную слежку в метро? Это неэффективно. Он мог бы просто поставить стационарный пост у дома.
Значит, он не просто следил.
Тот человек стоял в трёх метрах от меня, держась за поручень, и открыто, не отводя взгляда, наблюдал. Когда наши глаза встретились, он даже не дрогнул.
Это не слежка. Это психологическое давление. Морозов показывает, что он знает, где я, что я делаю, и что я никуда от него не денусь. Он ждёт моей ошибки, ждёт, когда я сломаюсь под этим прессом.
Я медленно закрыл журнал.
Пусть знают, что я в курсе. И что я не боюсь. Иногда лучшая защита — это наглое, демонстративное нападение. Так я заставлю их играть по моим правилам.
Я начал медленно двигаться сквозь толпу, протискиваясь мимо сонных тел. Все взгляды в этой части вагона обратились на меня, а затем на того, к кому я шёл. Человек в сером напрягся.
— Доброе утро, — сказал я, остановившись прямо перед ним. Мой голос был спокойным, почти дружелюбным. — Вон там освободилось место. Не желаете присесть? Стоять в такой духоте утомительно.
Мужчина дёрнулся, как от удара. Он явно не ожидал прямого контакта. Он уронил газету, которую до этого сжимал в руке.
— Я… нет, спасибо, — пробормотал он, его лицо начало заливаться краской.
— Как пожелаете, — я пожал плечами и с той же неспешностью вернулся на своё место у дверей. А затем, достаточно громко, чтобы он услышал, добавил: — Кстати, передайте Александру Сергеевичу, что слежка более эффективна, когда объект о ней не знает. А когда она становится такой очевидной, это уже называется эскортом. Приятно чувствовать себя важной персоной.
Лицо следящего стало пунцовым. На следующей станции, как только двери открылись, он вылетел из вагона, едва не сбив с ног мужчину в полицейской форме.
Я усмехнулся.
Ординаторская встретила меня напряжённой, наэлектризованной атмосферой. Волков сидел в дальнем углу, как разъярённый бык, и сверлил меня взглядом.
Костя-подхалим, ещё вчера готовый носить меня на руках, сегодня демонстративно отодвинул свой стул, когда я сел рядом. Варвара и Ольга, мои «спасительницы» из ночной смены, уткнулись в истории болезней с таким усердием, будто готовились к экзамену на звание академика.
— Доброе утро, коллеги, — начал Сомов, входя в ординаторскую с чашкой дымящегося чая. Он окинул всех быстрым взглядом. — Начнём с проблемных случаев. Егор, как там ваша пациентка из седьмой палаты? Третью неделю не можете поставить точный диагноз.
Волков напрягся, встал. Он явно не был готов к такому началу.
— Сложный случай, Пётр Александрович, — промямлил он. — Симптомы… они не складываются в единую клиническую картину.
— Перечислите, — потребовал Сомов, отпивая чай.
— Слабость, периодическая лихорадка, боли в суставах… мигрирующие, — он листал историю болезни. — Анализы на ревматоидный фактор и волчанку отрицательные. СОЭ повышена, но это неспецифичный маркер…
— Болезнь Уиппла? — выдвинул я теорию.
Мой голос прозвучал в наступившей тишине как гром. Все взгляды, даже взгляды Варвары и Ольги, обратились ко мне.
— Бред! — Волков фыркнул. — Это редчайшее заболевание, один случай на миллион! К тому же, анализы на все распространённые инфекции чистые!
— А биопсию тонкой кишки вы делали? — спокойно уточнил я.
— Нет, но это инвазивная процедура, для неё нужны веские основания… — фырчал Волков.
— А ПЦР-диагностику на Троферима Уиппла делали? — продолжил я.
— Я же сказал, это редчайшее заболевание! — почти взорвался Волков.
— Продолжайте, Пирогов, — вмешался Сомов, заинтересованно наклонившись вперёд. На его лице играла лёгкая улыбка. Он наслаждался представлением.
Глава 10
Я встал и подошёл к большой маркерной доске на стене.
— Классическая триада — артралгия, лихорадка, диарея. Все зацикливаются на ревматологии, потому что это очевидно и лежит на поверхности. Но вы упускаете главное.
Я взял маркер и начал рисовать схемы, связывая симптомы, которые, казалось бы, не были связаны между собой:
— Пациентка жаловалась на диарею и потерю веса? Да. Это кишечные проявления, которые часто игнорируют. Жаловалась на забывчивость и проблемы с концентрацией? Да. Это неврологические проявления. Болезнь Уиппла — это системное заболевание, оно поражает не только кишечник.
— Откуда вы знаете про забывчивость? — напрягся Волков. — Я этого не озвучивал!
— В истории болезни было, — я пожал плечами. — В разделе «жалобы при поступлении», на второй странице. Вы, видимо, пропустили. И ещё, — я повернулся к нему, — потемнение кожи на костяшках пальцев. Вы списали это на «возрастные изменения». Но это классическая гиперпигментация, один из ключевых признаков при Уиппле. Артралгия, диарея, деменция, гиперпигментация. Сложите два и два, коллеги. Картина ясна как день.