Она продолжала перечислять свои «симптомы» — от мнимой аритмии до воображаемой одышки после подъёма с кровати. Я кивал, делая вид, что внимательно слушаю и глубоко сопереживаю, пока Нюхль, невидимый и неугомонный, не начал новое представление.
Он снова показал наверх, отчаянно замахал всеми четырьмя конечностями и с драматическим стуком рухнул «замертво» на шёлковую подушку, изображая самую мучительную агонию, на которую был способен скелет ящерицы.
И тут меня осенило. Мне нужно было убрать её из палаты. Под любым предлогом. Мне нужно было наверх.
— Вам определенно нужен свежий воздух, — перебил я её поток жалоб. — Прямо сейчас.
— О! — глаза Золотовой загорелись. — Вы хотите прогуляться со мной по саду? Как мило! Но я так слаба, я едва могу подняться с кровати…
— Каталка, — быстро нашёлся я. — Это новая терапевтическая методика из Швейцарии. Динамическая оксигенация. Перемещение пациента на свежем воздухе в горизонтальном положении улучшает циркуляцию крови и… стимулирует выработку эндорфинов, гормонов радости.
— Каталка? — она приподняла идеально выщипанную бровь. — Как необычно! Обожаю авангардные методы лечения! Все мои подруги будут в шоке, когда я им расскажу! Скорее, доктор, везите меня!
Кажется, я нашёл способ попасть наверх.
Я с самым серьёзным и профессиональным видом помог Золотовой пересесть с кровати на каталку, аккуратно укрыв её ноги пледом.
— Очень важно, Елизавета Аркадьевна, чтобы ваше тело находилось в строго горизонтальном положении, — вещал я с авторитетом в голосе. — Это обеспечивает равномерный приток кислорода ко всем органам и способствует гармонизации потоков Живы.
— О, как интересно! — проворковала она, с восторгом глядя на меня.
Как только мы выехали в коридор, вся моя врачебная солидность испарилась. Я припустил со скоростью курьерского поезда. Колёса каталки взвизгнули на повороте, а пациенты в полосатых пижамах и медсёстры в накрахмаленных халатах в ужасе шарахались к стенам, провожая нас ошарашенными взглядами.
Золотова, вместо того чтобы испугаться, пришла в полный восторг.
— Быстрее, доктор! Ещё быстрее! — визжала она, придерживая свои растрепавшиеся локоны. — Я чувствую, как жизненные силы возвращаются ко мне! Это лучше любого шампанского!
Нюхль был моим личным призрачным штурманом. Он не просто указывал путь. Он появлялся на мгновение у нужного поворота, отчаянно махал когтистой лапой, а затем исчезал, чтобы материализоваться уже у следующей лестницы. Мы работали как слаженная, безумная команда: он — навигатор, я — тягловая сила, а Золотова — драгоценный, но совершенно бесполезный балласт.
— Осторожно! — взвыл санитар, выкатывая из-за угла тележку с грязным бельём. Он едва успел отскочить, уронив полное судно, которое с грохотом покатилось по кафельному полу. — Психов везёте⁈
— Это часть терапии! — бросил я через плечо, не сбавляя скорости. — Инновационный метод стрессовой оксигенации!
Резкий поворот к лифтам — Золотова снова взвизгнула и вцепилась в поручни каталки.
— Обожаю нестандартные подходы! — кричала она, её голос эхом разносился по коридору. — Это как катание на тройке, только лучше!
Катание на тройке. Если бы моя некромантская тройка из призрачных коней была здесь, мы бы долетели за секунды, проскакав сквозь стены. Но нет — приходится изображать извозчика для скучающей аристократки, которая визжит от восторга, пока я пытаюсь спасти свою собственную шкуру.
Лифт, к счастью, оказался пустым. Мы поднялись на нужный этаж. Нюхль привёл нас к операционному блоку. Я сбавил скорость, и каталка медленно, почти бесшумно, подкатилась к двери с табличкой «Операционная № 3». Моё сердце — вернее, сердце этого тела — колотилось от предвкушения. Вот он. Шанс.
Через круглое, как иллюминатор, стеклянное окошко в двери была видна драма жизни и смерти. Яркий свет мощных операционных ламп, холодный блеск стали, зелёные халаты хирургов.
Команда из пяти человек склонилась над открытой грудной клеткой пациента. На столе лежал пожилой мужчина с густыми седыми усами. На тумбочке рядом с ним лежала его больничная одежда, к которой были приколоты орденские ленты — явно важная персона.
Я активировал зрение.
Жива утекала из него, как вода сквозь пальцы. Потоки энергии в его теле были слабыми, прерывистыми. Серебристые нити истончались и рвались одна за другой. Ещё немного, и наступит точка невозврата.
Хирурги явно не справлялись. Но я мог бы… я мог бы стабилизировать его даже отсюда. Просто направив поток своей энергии, укрепив его ауру, дав им те драгоценные минуты, которых им не хватало…
И тут в окне появилось лицо в хирургической маске. Волконский.
Его глаза над маской сначала сузились в узнавании, а затем расширились в выражении чистого, незамутнённого, торжествующего злорадства. Он понял, зачем я здесь.
Он не просто постучал по табличке «Посторонним вход воспрещён». Он демонстративно, медленно поднял руку с зажатым в ней хирургическим зажимом. Злорадствовал.
Затем он холодно улыбнулся глазами и дёрнул за шнурок.
Штора с резким, сухим шорохом закрылась, отрезая меня от так необходимой мне благодарности.
— Зачем вы привезли меня к этому ужасу? — голос Золотовой за спиной прозвучал как скрип стекла по металлу. Она приподнялась на локтях, заглядывая в теперь уже закрытое окно. — Кровь, скальпели… Мне дурно! Доктор, у меня снова колет сердце! Отвезите меня обратно, немедленно!
— Это часть шоковой терапии, — я развернул каталку, и шум оживлённого коридора теперь не просто раздражал — он бил по нервам. — Контраст эмоций, понимаете ли, стимулирует вегетативную нервную систему. Вам ведь уже лучше, да?
— Пожалуй… — Золотова задумчиво коснулась своей груди. — Сердце и правда перестало колоть! Вы гений, доктор! Но теперь я хочу в сад, к цветам. И кофе. С пирожными.
Я посмотрел на закрытую дверь операционной, слушая восторженные визги Золотовой о «нестандартных подходах», но все мои мысли были там, за круглым стеклянным окошком.
Прислонился лбом к холодному стеклу, игнорируя брезгливые взгляды проходящих мимо медсестёр, и активировал некро-зрение на полную мощность. Я пробивался взглядом сквозь стену, сквозь металл, сквозь ткань зелёных халатов, фокусируясь на пациенте.
Нужно было разобраться, в чём дело. Почему Жива из него уходит прямо на операционном столе?
И то, что я увидел, заставило меня выругаться про себя самым грязным ругательством из моего старого мира.
Они резали не там! Их скальпели и зажимы ковырялись в грудной аорте, пока настоящая проблема, словно ядовитая змея, притаилась выше — в подключичной артерии.
Я видел, как стенка сосуда истончилась, раздулась, превратившись в уродливый, пульсирующий мешок, готовый вот-вот лопнуть и устроить в грудной клетке кровавый потоп. Они искали тигра в поле, когда он сидел на дереве прямо у них над головой!
Жива пациента таяла на глазах. Ещё три минуты таких бессмысленных поисков — и всё, точка невозврата.
В моём Сосуде — двадцать два процента. Этот пациент — это минимум пятнадцать процентов чистой, концентрированной Живы. Я не могу его упустить. К чёрту правила. К чёрту субординацию.
— Подождите здесь, — бросил я Золотовой, не заботясь о её реакции.
Я рванул вперед в чистую комнату перед операционной. Тридцать секунд на полноценную хирургическую дезинфекцию рук — роскошь, которую я не мог себе позволить. Я просто яростно растёр ладони спиртовым гелем из настенного дозатора. Сорвал со стены запасной стерильный халат, натянул его поверх своего, на ходу надевая маску.
Нарушил все возможные правила, но мне было плевать. На операционном столе умирал человек!
Дверь операционной распахнулась от моего толчка с такой силой, что ударилась о стену. Вся хирургическая бригада вздрогнула и обернулась.
— Стоп! — мой голос прозвучал как удар грома в стерильной тишине. — Вы убиваете его! Аневризма в подключичной артерии!
Глава 11
— Выйдите немедленно! — рявкнул старший хирург, пожилой мужчина с усталыми глазами. — Охрана! Выведите его!
— Посмотрите на монитор артериального давления! — я указал на экран, где кривая линия плясала в предсмертной агонии. — Видите эти скачки⁈ Это кровь уходит не в брюшную полость, а в грудную! Вы не там ищете!
Волконский, решив проявить себя, двинулся ко мне, сжимая кулаки:
— Пирогов, пошёл вон!
Но он не успел сделать и шага. Я послал мысленный сигнал. Нюхль, невидимой молнией метнувшийся из-за моей спины, вцепился ему в икроножную мышцу. Хищный щелчок костяных челюстей — и Волконский взвыл, как раненый зверь, схватившись за одну ногу и подпрыгивая на другой.
— Мы его теряем! — крикнула анестезиолог, молодая женщина с бледным лицом. — Давление падает! Фибрилляция!
В момент, когда все отвлеклись на воющего Волконского и пищащие мониторы, я действовал.
— Вот видите! — я оттолкнул замершего старшего хирурга от стола. — Зажим на подключичную!
Как главный хирург вообще этого не заметил? Эта оплошность с пациентом будет ему дорого стоить.
Мои руки двигались сами, словно вспомнив сотни подобных операций. Годы некромантской практики и анатомических вскрытий научили меня видеть то, что скрыто от глаз обычных лекарей. Вот она — проклятая аневризма, пульсирующая, готовая лопнуть.
— Аспиратор! Больше света сюда! — крикнул я.
Команда, видя мою звериную уверенность и правоту, которая подтверждалась показаниями приборов, включилась в работу. Профессионализм взял верх над гордостью и шоком.
Пятнадцать минут напряжённой работы. Аневризма была изолирована, клипирована, кровоток восстановлен. Показатели на мониторе стабилизировались. Пациент был спасён.
Внутри меня сидит очень хитрое проклятье. Если бы я прошел мимо, когда мог помочь и уже намеревался это сделать, оно бы забрало пару процентов живы. Здесь главное — намерение, а я шел сюда с конкретной целью. К сожалению, эту особенность мне пришлось узнать на практике, когда один из бандитов умер раньше, чем я смог ему помочь.