— Позвольте взглянуть на назначение, — я взял у него из рук бланк.
И на секунду замер.
Вместо лёгкого спазмолитика, который я ему выписывал, в графе «назначение» чётким, почти каллиграфическим почерком было выведено мощное слабительное в тройной дозировке.
Почерк был похож на мой. Очень похож. Талантливая, почти безупречная подделка. Но я заметил едва уловимое различие в нажиме ручки в конце росписи. Волков. Сомнений не было.
Он перешёл черту. Мелкие пакости — это одно. А это — прямое вредительство, которое могло нанести реальный ущерб здоровью пациента. Что ж, игра принята. Только правила теперь будут моими.
Весь коридор высыпал поглазеть на скандал. В дверях ординаторской мелькнуло довольное, ухмыляющееся лицо Волкова.
— Уважаемый, — я понизил голос, заставляя чиновника прислушаться и сбавить тон на фоне моего спокойствия. — Вы уверены, что приняли именно то, что я прописал? Не перепутали упаковки дома?
— Да как вы смеете! Я грамотный человек!
— Не сомневаюсь, — я создал иллюзию доверия и соучастия. — Но позвольте уточнить — препарат вам выдавали в нашей аптеке при клинике?
— Нет, покупал в городской, по дороге домой…
— Вот видите, — я развёл руками, создавая общего, безликого врага. — Возможно, фармацевт ошибся. Усталость, конец смены, всякое бывает. Или, что ещё хуже, препарат был некачественный, поддельный. Сейчас много таких развелось. Давайте не будем горячиться. Я выпишу вам компенсирующее средство, и к вечеру всё нормализуется. Как рукой снимет.
Чиновник слегка остыл. Моя логика и спокойствие сбили его с толку. Он всё ещё фыркал, но уже не кричал. Я быстро выписал ему рецепт на закрепляющее и лёгкое успокоительное, параллельно думая о мести.
Нюхль и так весь день доставляет Волкову мелкие неприятности, пока ищет мне умирающего. Потерянные ключи, передвинутые бумаги. Но теперь этого мало.
Это была уже не шутка. Это была объявленная война. И на войне я не привык проигрывать.
Ты хотел сыграть по-крупному, Егор? Хорошо. Только ты ещё не знаешь, каковы мои ставки.
В обеденный перерыв я забился в самый дальний, тёмный угол больничной столовой. Шум, гам, запах кислой капусты и пережаренных котлет — всё это создавало идеальный фон для моих мыслей.
Я сидел, механически ковыряя вилкой безвкусный шницель в своей тарелке. Аппетита не было. Все мои мысли были заняты Волковым. Как сделать так, чтобы он не просто пожалел о содеянном, а чтобы его жизнь превратилась в маленький, персональный, тщательно спланированный ад?
— Можно?
Надо мной возникла Ольга с подносом в руках. Она неловко переминалась с ноги на ногу, не решаясь сесть без приглашения.
Я молча кивнул.
Она села напротив и начала без конца помешивать свой чай, хотя сахар там, я был уверен, давно растворился.
— Хочу извиниться за вчерашнее, — сказала она, не поднимая глаз от своей чашки. — Я… насчёт той встречи в ординаторской… Прости. Я была не в духе. Не должна была на тебе срываться. Просто… день был тяжёлый.
— Бывает, — я пожал плечами. — Где твоя подруга Варвара?
Ольга поморщилась так, словно съела лимон целиком.
— В буфете. С Волковым воркует. Как голубка. Он выбрал её, а она и рада стараться, не замечая, какой он на самом деле… пустой и самовлюблённый.
Интересный расклад. Две подруги, один объект вожделения. Классический любовный треугольник. Ревность — отличный рычаг для давления.
Нюхль материализовался у меня под столом, невидимый для всех. Он посмотрел на меня, потом на Ольгу, потом снова на меня. А затем сложил свои когтистые лапки в форме кривого, костяного сердечка и многозначительно подмигнул мне своей пустой глазницей.
Спасибо за подсказку, костяной Купидон. Ольга с Волкова решила переключиться на меня. Кажется, я нашёл её слабое место. Грех не воспользоваться.
— Знаешь, Ольга, — начал я задумчиво, отодвигая тарелку с нетронутой котлетой. — Мне всегда было интересно, вы с Варварой такие разные. Она — такая правильная, амбициозная, всегда знает, чего хочет. А ты — более эмоциональная, живая. Как вы вообще подружились?
Она подняла на меня удивлённый взгляд. Кажется, такого вопроса она не ожидала.
— Мы с детства вместе… — начала она, и в её голосе появилась тёплая нотка. — Наши родители дружили. Варя всегда была такой… правильной. А я…
— А ты была её тенью? — мягко подсказал я.
Она вздрогнула.
— Почему ты так говоришь? — спросила она.
— Потому что я вижу, как ты на неё смотришь. И на него, — я кивнул в сторону буфета, где, по её словам, ворковала парочка. — Знаешь, я неплохо разбираюсь в людях. И в их тайнах. Например, я знаю, что у тебя на душе тяжело. Не только из-за Волкова. Есть что-то ещё. Что-то, что гложет тебя уже давно.
Я усыплял её бдительность, вёл разговор в безопасное, но очень личное русло, заставляя её думать о своих чувствах, а не об опасности. Она опустила глаза, снова начав помешивать остывший чай. Она попалась на крючок.
— Скажи мне, — я наклонился чуть ближе, и мой голос стал тихим, почти интимным, как у священника на исповеди. — Что на самом деле произошло в тот день на выпускном? В тот день, когда вы меня «потеряли» в лесу?
Эффект превзошёл все мои ожидания. Она сначала побелела так, что её лицо слилось со стеной. Потом, наоборот, залилась густым, уродливым румянцем.
Чашка в её руке задрожала, и остывший чай выплеснулся ей на колени, но она, кажется, даже не почувствовала этого. Её губы беззвучно зашевелились.
— Я… что ты… откуда…
Её глаза расширились от чистого, животного ужаса.
Она вскочила, с грохотом опрокинув стул.
— Мне нужно идти!
Но я был быстрее. Моя рука, как стальной капкан, сомкнулась на её запястье. Не сильно, но твёрдо, не давая вырваться.
— Нет, Ольга. Мы не закончили. Мы только начали. И на этот раз ты расскажешь мне всё.
Глава 13
Пётр Александрович Сомов шёл по коридору терапевтического отделения, и на его лице впервые за неделю было что-то похожее на умиротворение. Утро выдалось на редкость спокойным.
Никаких экстренных поступлений, никаких истерик от ВИП-пациентов, даже его новый «проблемный» сотрудник, Пирогов, пока вёл себя на удивление тихо.
Опоздал, конечно. Но проблем не доставлял.
Возможно, день пройдёт без катастроф.
Сомов мысленно составлял план обхода, когда как раз повернул к палате номер семь.
— Пётр Александрович! Постойте!
За спиной раздались быстрые, нервные шаги и знакомый голос. Сомов обернулся.
По коридору к нему почти бежал Виктор Краснов, заведующий хирургическим отделением. Обычно собранный, подтянутый и идеально выбритый. Но сегодня Краснов выглядел так, словно всю ночь оперировал на поле боя, а не в стерильной палате «Белого Покрова».
Под глазами залегли тёмные, почти чёрные круги, а его обычно идеально выглаженный халат был помят и, кажется, даже испачкан чем-то бурым у манжета.
— Виктор Павлович, — Сомов сдержанно кивнул, скрывая удивление. — Рад вас видеть. Что-то срочное? У вас вид, будто вы только что вернулись с войны.
— Почти, — Краснов тяжело вздохнул и с силой потёр переносицу. — Вчера был адский день, Пётр Александрович. Миллиард мелких операций подряд. Я даже в туалет сходить не мог, не то что присесть. Только сейчас, к полудню, немного освободился. Думал, хоть кофе попью спокойно, но нет — опять экстренная лапаротомия.
— Сочувствую, — искренне сказал Сомов. — У нас в терапии тоже бывают такие дни, но у вас, хирургов, конечно, нагрузка совершенно другая.
— Да, но я не об этом хотел поговорить, — Краснов огляделся по сторонам, убедился, что в коридоре нет лишних ушей, и понизил голос. — Речь о вашем новом сотруднике. О Пирогове.
Сомов внутренне напрягся. Вот оно. Началось. Он ожидал этого с самого утра. Жалоба. Скандал. Нарушение протокола. Он уже мысленно готовил унизительную объяснительную для Морозова. Но то, что сказал Краснов, застало его врасплох.
— Он такое вытворил, — Краснов покачал головой, и в его голосе прозвучало нечто похожее на изумление. — Вчера он… в общем, он спас нам пациента. И репутацию всего нашего отделения заодно. Мы бы точно потеряли больного, если бы не его вмешательство. Весь операционный блок до сих пор в шоке от того, как он поставил точный диагноз буквально через стекло.
Сомов почувствовал, как напряжение, сковывающее его плечи, едва заметно ослабло.
— Рад слышать, что мой сотрудник проявил себя с лучшей стороны.
— Но! — Краснов поднял указательный палец. — При всём моём уважении к его таланту, он грубо нарушил все мыслимые и немыслимые протоколы. Ворвался в стерильную операционную без должной подготовки, оттолкнул старшего хирурга от стола… Понимаете, Пётр Александрович, это создаёт опасный прецедент. Что если завтра каждый терапевт, которому что-то покажется, начнёт врываться к нам в операционную с криками «вы всё делаете неправильно»? У нас начнётся анархия.
Сомов нахмурился. Краснов был прав.
— Я понимаю вашу озабоченность, Виктор Павлович, — сказал он. — И я приношу свои извинения за действия своего сотрудника. Я обязательно проведу с Пироговым самый серьёзный разговор. Дисциплинарное взыскание, выговор — всё, что сочтёте нужным. Но прошу вас, не выносите это на официальный уровень. У меня и так с Морозовым из-за него, скажем так, непростые отношения.
— Да я и не собирался никуда идти, Пётр Александрович, — Краснов криво усмехнулся. — Вы думаете, я пришёл сюда жаловаться, как институтская барышня? Нет. Я пришёл договариваться.
— Договариваться?
— Именно. Морозов ведь и меня по головке за такое не погладит. Знаете, почему я не хочу официального разбирательства? Потому что мне самому это невыгодно. «Терапевт-стажёр из морга спас пациента, которого чуть не угробила бригада лучших хирургов 'Белого Покрова». Моя репутация пострадает. Но и ваша тоже. Ведь это ВАШ сотрудник. Поэтому я предлагаю считать, что вчера ничего не было. Официально операция прошла штатно, возникшие осложнения были вовремя замечены и устранены силами хирургической бригады. Точка. А вы, в свою очередь, объясните своему вундеркинду, что в хирургию ему лучше нос не совать. Никогда.