Я решил использовать простую аналогию, чтобы она поняла.
— Представьте, что иммунная система — это армия. Обычно она защищает вас от врагов — бактерий, вирусов. Но иногда, после долгих лет «тренировок» на каком-то веществе, армия сходит с ума. Она начинает принимать своих же за врагов. В случае вашего мужа его «армия» начала атаковать его собственные лёгкие, принимая безобидные частички голубиного помёта и перьев за смертельную угрозу. Это и есть аллергический альвеолит.
Я сделал паузу, давая ей осознать сказанное.
— А теперь представьте, что в эту обезумевшую армию, которая уже громит свой собственный город, вливают мощное подкрепление и отдают приказ: «Атаковать ещё яростнее!» Именно это и сделал бы тот укол. Препарат, который назначил доктор Волков — иммуностимулятор. При обычной инфекции он бы, возможно, помог. Но в вашем случае он вызвал бы цитокиновый шторм. Это не просто битва, это ядерный взрыв внутри лёгких. Лавинообразная реакция, которая разрушила бы их за считанные часы.
Анна побледнела так, что её лицо стало цвета больничных простыней. Она прижала руку ко рту.
— То есть… если бы вы не успели…
— То есть мы успели вовремя, — я прервал её. — Сейчас я назначу правильное лечение. Кортикостероиды. Это, если продолжать аналогию, «усмирители» для вашей взбунтовавшейся армии. Они подавят избыточную иммунную реакцию, и лёгкие начнут восстанавливаться. И самое главное — никаких голубей. Совсем. Даже близко к ним не подходить.
— Но это же вся его жизнь… он их с детства…
— Анна Михайловна, — мой голос стал жёстким, как сталь. — Выбирайте: голуби или жизнь вашего мужа. Третьего не дано. Аллергический альвеолит обратим на ранних стадиях. Но если он продолжит контактировать с аллергеном, его лёгкие превратятся в твёрдую, недышащую рубцовую ткань. И этот процесс необратим.
Она долго молчала, глядя на мужа, который спокойно дышал под кислородной маской. Потом медленно кивнула, вытирая слёзы.
— Я поняла вас, доктор. Я всё сделаю. Спасибо. Спасибо, что спасли его. Дважды.
И в этот момент я почувствовал её. Небольшую, но очень концентрированную волну чистой, искренней благодарности. Не за будущее исцеление, а за спасение, которое произошло прямо сейчас, на её глазах.
Сосуд отозвался приятным теплом. Плюс четыре процента.
Неплохой аванс. А когда Синявин окончательно поправится, Жива потечёт рекой. Отличная работа, Святослав.
Я быстро, уверенными движениями оформил новые назначения в планшете. Преднизолон внутривенно, кислородная поддержка, бронходилататоры для облегчения дыхания.
И красным, жирным шрифтом написал, чтобы видел даже слепой: «ПОЛНАЯ ИЗОЛЯЦИЯ ОТ КОНТАКТА С ПТИЦАМИ».
— Я вылечу вашего мужа, Анна Михайловна, — пообещал я ей на прощание. — Но вторая часть лечения — на вас. Проследите, чтобы он больше никогда не подходил к голубятне. Это вопрос жизни и смерти.
Женщина сглотнула тугой комок, посмотрела на меня влажными глазами и кивнула.
Я вышел от Синявиных и остановился посреди коридора.
Адреналин отступал, оставляя после себя холодную, кристально чистую ярость. Она не кипела, не бурлила. Она была как кусок льда в моей груди.
Ещё бы пара секунд — и Синявин был бы мёртв. Из-за этого самовлюблённого идиота, который возомнил себя гением медицины, играя чужими жизнями.
— Нюхль, — прошептал я. — Настало время для воспитательной работы. Нужно разобраться с Волковым. Окончательно.
Костяная ящерица материализовалась на моём плече. Его зелёные огоньки горели яростным, холодным огнём. Он тоже был зол.
Попытка убить пациента, которого мы взяли под свою опеку, задевала и его профессиональную честь фамильяра-ищейки.
Ординаторская была почти пуста. Только Волков сидел за столом, что-то самодовольно строчил в журнале. Идеально.
Я вошёл и бесшумно закрыл за собой дверь на замок. Щелчок прозвучал в тишине ординаторской как выстрел.
Волков поднял голову, и его самодовольная улыбка сменилась настороженностью.
— Пирогов? Что тебе…
Договорить он не успел.
Я не стал тратить время на слова. Мой кулак, движимый холодной яростью, встретился с его челюстью. Это был не удар драчуна, а точный, выверенный тычок в нервный узел под ухом.
Волков рухнул со стула, как марионетка, у которой обрезали нитки, опрокинув по пути стопку бумаг из историй и анализов.
Я почувствовал знакомый, неприятный укол холода. Минус один процент. За один удар. Дорого. Но некоторые вещи того стоили.
— Ты едва не убил моего пациента, — сказал я спокойно, подходя к нему.
Он попытался подняться, замахнулся — жалкая, неуклюжая попытка. Я легко перехватил его руку, завёл за спину и нажал на болевую точку у локтя, заставив его взвыть от боли.
— Отпусти! Со-ба-ка! А-а-а! Я пожалуюсь Сомову!
— Жалуйся, — я усилил захват. — Обязательно расскажи ему, как ты назначил мощный иммуностимулятор при аллергическом альвеолите. Как чуть не устроил пациенту цитокиновый шторм из-за своей некомпетентности. Думаю, он оценит.
Волков попытался вырваться, но тут в дело вступил Нюхль.
Невидимые когти полоснули по его щиколотке, заставив его споткнуться и потерять равновесие. Ещё один невидимый удар — уже в солнечное сплетение.
Ещё минус пять процентов. Нюхль был щедрее меня. Проклятье, похоже, не делало разницы между хозяином и фамильяром. Урок становился всё дороже.
Я отпустил его, чтобы Волков согнулся пополам, хватая ртом воздух, и осел почти на пол.
— Слушай меня внимательно, Егор, — я присел рядом с ним на корточки, чтобы наши глаза были на одном уровне. Мой голос был тихим, почти дружеским, отчего он звучал ещё страшнее. — Ещё раз ты подойдёшь к моим пациентам, ещё раз попытаешься вмешаться в моё лечение — и я тебя потом сам же буду вскрывать. Здесь, внизу. У меня в морге много острых, интересных инструментов. И поверь, я знаю, как ими пользоваться так, чтобы было очень долго и очень больно. Ты меня понял?
В его глазах мелькнул первобытный, животный ужас. Он смотрел на меня и видел не коллегу-выскочку. Он видел что-то другое. Что-то, что не шутило.
— Ты… ты псих…
— Я профессионал, — поправил я, поднимаясь и отряхивая халат. — А ты — опасный дилетант, который чуть не убил человека. Держись от моих пациентов подальше. Это было последнее предупреждение.
Я вышел, оставив его скрюченным на полу.
Нюхль, прежде чем исчезнуть, напоследок пнул его невидимой лапой в рёбра. Просто для закрепления урока. Ещё минус два процента.
Чёрт. Воспитание оказалось дорогим удовольствием. Но необходимым.
Я шёл по коридору, и адреналин медленно отступал, оставляя после себя холодную пустоту. Руки слегка подрагивали — не от страха, а от прошедшего напряжения. Я остановился у окна и проверил Сосуд.
Двадцать девять процентов.
Чёрт.
Драка, даже такая короткая и односторонняя, отняла целых восемь процентов. Не три, как при обычном дневном расходе, а восемь! Физическая активность в сочетании с эмоциональным всплеском сжирала Живу как огонь сухую солому.
Нужно было срочно восстанавливаться. Иначе завтра будет очень туго.
Морг встретил меня своей привычной, успокаивающей прохладой и запахом формалина. Мёртвый сидел за своим столом, листая какой-то древний, переплетённый в кожу фолиант.
— Дай угадаю, — сказал он, не поднимая головы. — Опять спасал мир на верхних этажах и теперь пришёл сюда отдохнуть душой?
— Что-то вроде того, — ответил я, надевая свой рабочий фартук. — Есть работа?
— Всегда, — он кивнул в сторону процедурной. — Третье тело. Нужно подготовить к опознанию. Родственники прибудут через час.
Следующий час прошёл в привычной, медитативной рутине. Я работал с телом пожилого мужчины, приводя его в надлежащий вид. Работа была тонкой, почти как у скульптора.
Ровно в назначенное время я выкатил в прощальное бюро тело. Там уже стояли заплаканная женщина лет пятидесяти в сопровождении молодого парня, видимо, сына. Она сильно прихрамывала на левую ногу.
— Вот, — сказал я, откидывая простыню.
Женщина всхлипнула, узнав мужа. Пока она стояла возле мужа, я обратился к её сыну.
— Давно ваша мама хромает?
— Неделю уже, — вздохнул парень. — Упала с лестницы. Врач в терапии сказал, что просто ушиб и само пройдёт.
— Не пройдёт, — я покачал головой. — У неё смещение поясничного позвонка. Это зажимает нерв.
Когда женщина, опираясь на сына, направилась к выходу, я остановил её.
— Простите, — сказал я. — Не могу смотреть, как вы мучаетесь. Позвольте.
Пока она удивлённо смотрела на меня, я положил руки ей на поясницу. Пара точных, выверенных движений, короткий хруст, возвещающий о том, что всё встало на место.
— Ой! — она удивлённо выпрямилась и сделала пару шагов. — А ведь и правда… не болит!
— Просто нерв был зажат, — я пожал плечами. — Больше не падайте.
Три процента Живы неохотно потекло в мой Сосуд. Маловато, но лучше, чем ничего.
Следующими пришли родственники мужчины с хроническим заболеванием лёгких. Пока его сын оформлял документы, я заметил, что он сам дышит тяжело, с присвистом.
— Профессиональное? — спросил я, кивая на его грудь.
— С детства, — отмахнулся он. — Хронический бронхит. От отца по наследству достался.
— Наследственность — это предрасположенность, а не приговор, — я подошёл к нему и «случайно» похлопал по спине, в этот момент прочищая его забитые энергетические каналы. — Дышите глубже. Иногда помогает.
Он сделал глубокий вдох, потом ещё один. Изумление на его лице было непередаваемым.
— Надо же… — прошептал он. — Впервые за много лет вдохнул полной грудью.
Процент. Всего один. Он был благодарен, но чего-то ему не хватило. Может, уверенности, что это состояние не вернётся снова?
Третьей была молодая девушка, пришедшая забрать тело своей бабушки. Она держалась стойко, но я видел, как она морщится и прижимает руку к виску.
— Мигрень? — спросил я.
Она кивнула.