Следующий крик был ещё громче. Воронцова сползла с кресла, корчась от боли на полу.
Я бросился к ней, пытаясь понять, что происходит. И тут, словно по команде, рядом со мной материализовался Нюхль.
Он не смотрел на Воронцову. Он отчаянно жестикулировал, указывая своей когтистой лапой в сторону коридора.
Умирающий. Совсем рядом кто-то был на самом краю.
Воронцова кричала от боли. Нюхль дёргал меня за рукав, безмолвно умоляя идти за ним. В коридоре уже слышались встревоженные голоса и торопливые шаги медсестёр, привлечённые её криками.
Да что мне, разорваться, что ли⁈
Один пациент корчится от приступа. Другой, неизвестный, умирает, обещая огромный куш Живы. Проклятье не даёт права выбора — спасать надо всех, до кого можешь дотянуться.
Воронцова кричала всё громче. Нюхль становился всё настойчивее. В палату вбежала медсестра.
— Доктор, что с ней⁈ — воскликнула она.
Глава 20
Я руководствовался логикой. Воронцова — здесь и сейчас. Она в сознании. Её боль реальна. Неизвестный умирающий — это пока лишь сигнал. Сначала — то, что перед глазами.
Я бросился к корчащейся на кушетке женщине.
Быстрый осмотр, пальпация поясничной области — Воронцова взвыла от боли так, что у меня заложило уши. Одновременно я активировал некро-зрение, пытаясь нащупать причину этого внезапного приступа, и параллельно начал вливать в неё свою Живу, чтобы просто не дать ей умереть от болевого шока.
— Медсестра! — рявкнул я, и мой голос, усиленный адреналином, прозвучал как рёв, заставив всех в коридоре замереть. — Срочно! Реанимационный набор!
В палату, бледная как полотно, влетела Лизочка. Она увидела меня, склонившегося над Воронцовой, и в её глазах мелькнул не страх, а какая-то странная, почти фанатичная решимость.
— Срочно! — рявкнул я, не отнимая рук от пациентки. — Спазмолитик — дротаверин, две ампулы внутримышечно, сейчас же! Обезболивающее — кеторолак, тридцать миллиграмм, тоже внутримышечно!
Пока медсестра, действуя с поразительной скоростью и профессионализмом, готовила препараты, я бросил взгляд на мочеприёмник, висевший у её кровати. Пустой.
Я мельком глянул на шкалу сбоку. Дежурная медсестра поставила отметку фломастером четыре часа назад — на нулевой линии. И с тех пор мешок так и не наполнился. Ни на каплю.
Чёрт. Похоже, анурия. Полный отказ почек.
Но почему? В её анализах не было и намёка на почечную недостаточность. Это не могло развиться так стремительно. Если только… если только это не острая обструкция.
— Елизавета Сергеевна, — я наклонился к ней. — Сейчас мы снимем боль. Просто дышите. Я разберусь, что происходит. Я вам обещаю.
Она кивнула, стиснув зубы до скрипа. Слёзы текли по её щекам. Моя Жива едва справлялась, чтобы удержать её на грани сознания.
Инъекции подействовали почти мгновенно. Через пять минут адские спазмы начали отступать. Воронцова уже могла говорить, хоть и слабым, прерывающимся голосом:
— Что… что со мной?
— Проблемы с почками. Временные. Мы справимся, — сказал я ей. И тут же отдал приказ Лизочке. — Катетер проходим? Проверьте! Может, он забился?
Нужно проверять любую возможность, чтобы ничего не упустить. Даже если она кажется призрачной на первый взгляд.
Если проблема в простом засоре трубки, все решится за секунду. Лизочка взяла большой шприц с физраствором, присоединила его к порту катетера и попыталась промыть систему.
— Идет туго, доктор… но жидкость проходит. Засора нет, — констатировала она.
Лизочка отсоединила шприц. Из катетера не вылилось ни капли — ни введенного физраствора, ни мочи. Он был абсолютно сухим.
Значит, дело не в катетере. Проблема выше. Моча просто не поступает в мочевой пузырь. Мои худшие опасения подтвердились. Анурия.
Я снова активировал некро-зрение. Потоки Живы вокруг её почек были не просто спутанными. Они были завязаны в тугой, мёртвый узел, словно кто-то перетянул невидимой верёвкой её мочеточники — трубки, по которым моча отходит от почек.
Что-то блокировало их работу. Но что? Камень? Опухоль? Этого не было на УЗИ!
— Срочно! — приказал я Лизочке. — Биохимию крови на цито! Креатинин, мочевина, калий! И готовьте капельницу — физраствор с фуросемидом. Начнём стимуляцию с малых доз.
Лизочка кивала, быстро и точно записывая каждое моё слово в электронный планшет. В её движениях больше не было утренней растерянности — только чёткое исполнение приказов.
В этот момент я почувствовал её. Слабую, измученную, но отчаянно-искреннюю волну благодарности от Воронцовой. Она была благодарна не за будущее исцеление, а за то, что я избавил её от адской, невыносимой боли, которая разрывала её на части.
Я мысленно проверил Сосуд. Приход — три процента. Всего три.
Смешно. А потратил я на снятие болевого шока и поддержание её на грани жизни чуть больше пяти. Итог — минус два процента за одно «спасибо». Великолепная арифметика. Я снова ухожу в минус, спасая очередную аристократку.
А до её объемной благодарности еще ой как далеко.
— Я вернусь, — пообещал я Воронцовой. — Отдыхайте. Боль больше не должна вас побеспокоить.
Я вышел в коридор, оставляя её на попечение Лизочки. Там меня уже ждал нетерпеливый Нюхль. Костяная ящерица подпрыгивала на месте от возбуждения и нетерпения.
Он смотрел на меня с немым укором: «Хозяин, мы теряем драгоценное время!»
— Веди, — бросил я, и мы побежали по коридору. — Показывай, где твой умирающий.
Мы неслись по коридорам, как два призрака.
Нюхль — невидимый, я — почти не замечающий ничего вокруг, кроме цели. Я игнорировал удивлённые взгляды медсестёр и ворчание пациентов. Время было против нас.
Приёмный покой встретил нас своей обычной, хаотичной суетой — стоны, крики, запах крови и дезинфекции. Но Нюхль уверенно повёл меня в дальний, самый тихий угол, к молодому парню, сидевшему на кушетке у окна.
Парень выглядел абсолютно, почти оскорбительно здоровым.
Лет двадцать пять, крепкого телосложения, лёгкий загар, модная стрижка. Он лениво листал какой-то дешёвый глянцевый журнал. Никаких признаков болезни.
Я посмотрел на Нюхля с немым вопросом: «Ты уверен?»
Ящерица встала на задние лапы, трагически закинула голову назад и с артистизмом изобразила повешение — высунула язык, дёрнулась всем телом и замерла.
Он умрёт. И очень скоро.
Я подошёл ближе, делая вид, что ищу кого-то в другом конце зала. Активировал зрение.
И… ничего.
Потоки Живы текли ровно, органы светились здоровым, уверенным свечением. Всё в норме…
Стоп. Не всё.
Я пригляделся к его сердцу… И увидел её. Рябь.
Едва заметная, хаотичная дрожь в самой энергетической структуре, в «программном коде» его сердечного ритма. Это была не болезнь, не физическое повреждение.
Это был врождённый, тикающий дефект. Словно в идеальном часовом механизме одна крошечная шестерёнка была с изъяном и вот-вот должна была соскочить со своей оси.
Синдром удлинённого интервала QT. Врождённая электрическая аномалия сердца. Одно неверное движение, один резкий всплеск адреналина — и фибрилляция желудочков. Фатальная аритмия.
Мгновенная смерть.
Я смотрел на него и удивлялся. Он ведь сидел, листал журнал, улыбался своим мыслям, совершенно не подозревая, что живёт на пороховой бочке, и фитиль уже догорел почти до конца.
Парень отложил журнал на кушетку, встал. Лениво, с наслаждением потянулся так, что хрустнули суставы. Сладко, во весь рот зевнул, прикрыв рот ладонью.
А затем, насвистывая незамысловатую мелодию, направился к старому автомату с газировкой, который стоял у стены.
Он сделал шаг. Второй.
И на третьем шаге его тело просто выключилось.
Никакого крика. Никакого стона. Никакой агонии.
Он просто рухнул на кафельный пол, как подкошенный мешок с песком. Глухой, тяжёлый удар тела о плитку разнёсся по приёмному покою, заставив всех обернуться.
Был человек — и нет человека.
Я был рядом через секунду, расталкивая замерших в недоумении медсестёр. Опустился на колени.
Пальцы на сонную артерию — пусто. Ни единого толчка.
Ухо к груди — тишина. Зрачки, до этого живые и ясные, на моих глазах начали стремительно, неестественно расширяться, заполняя собой всю радужку.
Своим некро-зрением я видел, что фибрилляция желудочков все-таки возникла, и наступила клиническая смерть с отсутствием пульса. Таймер был запущен. У меня было не больше пяти минут, чтобы вернуть его обратно.
— Дефибриллятор! — заорал я так, что весь приёмный покой замер. — Быстро!
Мои руки двигались на автомате. Расстегнул его рубашку, начал непрямой массаж сердца. Тридцать сильных, ритмичных нажатий, два быстрых вдоха «рот в рот».
И параллельно — тонкая, почти невидимая струйка моей Живы, направленная прямо в его остановившееся сердце.
Давай, работай! Ты молодой, сильный! Не время умирать из-за заводского брака!
Подоспевшая медсестра подкатила дребезжащий дефибриллятор и начала прикреплять электроды к груди парня. На маленьком экране дефибриллятора появилась почти идеально ровная, едва подрагивающая линия.
— Доктор… там асистолия… почти прямая линия… — констатировала она.
— Я вижу не то, что видишь ты! — ответил я. — Там фибрилляция, мелковолновая! Готовьте разряд! Двести джоулей!
Медсестра с сомнением посмотрела на меня, но все же подчинилась. Я нарушал протокол, но видел истинную картину электрического хаоса в умирающем сердце.
Я схватил электроды, смазывая их гелем. Вокруг нас стал образовываться кружок из пациентов и персонала больницы. Они загораживали свет. Давили на меня со всех сторон.
— Всем отойти! — рявкнул я.
Разряд. Тело дёрнулось, выгнулось дугой. На мониторе — прямая, безразличная линия.
— Ещё! Разряд двести джоулей!
Второй разряд. Снова ничего.
Я вернулся к компрессиям, вливая в него всё больше и больше Живы. Пот заливал мне глаза, руки, давившие на его грудину, начинали неметь от напряжения.