— Триста шестьдесят джоулей! Максимум! — прокричал я.
Третий, самый мощный разряд.
И — чудо.
Хаотичные, предсмертные всплески на мониторе вдруг начали выстраиваться в ритм. Слабый, неровный, как у раненой птицы, но это был ритм! Жизнь возвращалась.
Парень судорожно, с хрипом вдохнул. Его тело выгнулось, а затем обмякло. Он не открыл глаза. Не закашлялся. Он просто снова начал дышать. Пульс на сонной артерии забился слабой, но упрямой ниточкой.
Он был жив. Но всё ещё без сознания.
— Он дышит! — выдохнула медсестра.
— Дышит, — подтвердил я, вытирая пот со лба рукавом халата. — Но мозг был три минуты без кислорода. Он может и не прийти в себя.
Я обернулся к ней.
— В моё отделение, в терапию. Под наблюдение. Срочно. Холтер на сутки, кардиолога на консультацию. И немедленно сообщите родителям — у их сына очень серьёзные проблемы с сердцем.
Я посмотрел на бледное, безмятежное лицо парня на полу. Так было даже лучше. Пусть поспит. Осознание того, что ты только что вернулся с того света, придёт позже. А вместе с ним — и моя оплата.
Фух, это было круто. Как на американских горках — сначала отвесное падение вниз, потом резкий, головокружительный взлёт вверх.
Я проверил Сосуд.
Семнадцать процентов. Реанимация сожрала двенадцать процентов разом — колоссальная физическая нагрузка плюс прямое, концентрированное вливание Живы. Дорого. Но когда этот парень поправится и осознает, что я буквально вытащил его душу с того света… это будет щедрая плата.
А теперь можно вернуться к учебникам. К тихой, спокойной аналитической работе. Нужно было разобраться, что, чёрт возьми, происходит с почками Воронцовой. Мне нужна её благодарность.
Пётр Александрович Сомов сидел в своём аскетичном кабинете, устало массируя виски. День начался не лучшим образом.
Сначала этот Пирогов со своими требованиями, потом странная выходка Глафиры Степановны с карандашом, а теперь — необъяснимое, возмутительное отсутствие Волкова на работе.
Это выбивало из привычной, налаженной колеи. А Сомов ненавидел, когда что-то идёт не по плану.
Он взял тяжёлую трубку стационарного телефона и решительно набрал номер.
— Алло, Волков? Ты где, чёрт возьми⁈
— Пётр Александрович? — голос в трубке был незнакомым. Вроде бы Волков, но… тон был другим. Приглушённым, лишённым привычных заискивающих ноток, словно он говорил, с трудом разжимая челюсти. — Я уже еду. Скоро буду.
— Почему не предупредил об отсутствии? — Сомов начал терять терпение. — У нас здесь клиника, а не проходной двор! У нас дисциплина! Порядок! Ты не можешь просто взять и не прийти на работу!
— Были… неотложные личные обстоятельства.
— Какие ещё «личные обстоятельства» могут быть важнее утренней планёрки⁈ Ты врач или студент-прогульщик? Знаешь, сколько у меня теперь проблем из-за твоего отсутствия? Мне пришлось перекраивать всё расписание!
В трубке послышался странный, булькающий звук — не то сдавленный смешок, не то попытка откашляться. И этот звук заставил Сомова похолодеть.
— Не переживайте, Пётр Александрович, — голос Волкова вдруг стал наглым и самоуверенным. — Сейчас я приеду, и всё встанет на свои места. Уверяю вас.
Сомов опешил. «Встанет на свои места»? Что это значит?
— Волков, ты в своём уме? Что за тон? — спросил он.
— В полном. До встречи.
Ответом стали короткие, отрывистые гудки.
Сомов смотрел на замолчавшую трубку, не веря своим ушам. Волков, который всегда лебезил перед ним, который боялся сказать лишнее слово, только что… послал его? Завуалированно, но совершенно недвусмысленно?
Что происходит в его отделении? Что-то изменилось. Что-то неуловимое, но фундаментальное. С появлением этого Пирогова всё пошло наперекосяк.
— Да что ж такое творится! — рявкнул он в пустоту, с силой швыряя трубку на рычаг. — Сначала этот бастард Пирогов с наглостью требует себе умирающих пациентов, теперь Волков, мой самый преданный подхалим, начинает хамить по телефону! Молодёжь совсем оборзела! Потеряли всякий страх и уважение к старшим!
Нужно было срочно наводить порядок. И начать, пожалуй, стоило с первопричины всего этого хаоса. С Пирогова. Но сначала — дождаться Волкова.
И посмотреть ему в глаза. Очень, очень внимательно.
Ординаторская после утренней планёрки встретила меня напряжённой тишиной. Варя сидела у окна, делая вид, что поглощена изучением каких-то бумаг.
Ольга устроилась в противоположном, самом тёмном углу, уткнувшись в экран планшета. Они разделили комнату на два враждующих лагеря. Классика женских конфликтов. Забавно было наблюдать за этим со стороны.
Я прошёл к большому книжному шкафу, выискивая нужный мне том. Так… «Инфекционные болезни», «Редкие патологии»… Вот оно. «Редкие синдромы в терапевтической практике» под редакцией академика Воронцова. Забавно — фамилии совпадают.
Я сел за свободный стол, который находился ровно посередине между «лагерями», и углубился в чтение. Карциноидный синдром, феохромоцитома, синдром Иценко-Кушинга…
— Святослав…
Голос за спиной был тихим, но с бархатными, тщательно выверенными нотками. Варя стояла рядом, улыбаясь той особенной, чуть загадочной улыбкой, которую женщины, как я знал, приберегают для особых случаев.
Она говорила чуть громче, чем было необходимо, явно для того, чтобы её услышала соперница в углу.
— Да, Варвара?
— Я хотела ещё раз поблагодарить тебя за вчерашний вечер, — она сделала акцент на последнем слове. — Это было… просто незабываемо.
Краем глаза я видел, как Ольга подняла голову от планшета. Её лицо выражало целую гамму чувств: от шока до ревности и обиды. Она даже приоткрыла рот, но ничего не сказала, снова уставившись в экран.
Ах, вот ты какую игру затеяла. Не просто благодаришь, а метишь территорию прямо на глазах у соперницы. Тонко, по-женски жестоко. Мне это нравилось.
— Рад, что тебе понравилось, — ответил я абсолютно нейтрально, не давая ей явного преимущества.
Варя, бросив победный взгляд на Ольгу, вернулась на своё место у окна.
Интересно, что будет выгоднее в долгосрочной перспективе? Выбрать одну из них и получить преданного, но ревнивого союзника?
Или сохранить нейтралитет и поддерживать их соперничество?
Интуиция подсказывает второе. Определённо второе. Конкуренция заставит их обеих стараться сильнее, быть более… полезными.
Прошло не больше пяти минут. Ольга решительно встала и направилась прямо ко мне, игнорируя Варвару.
— Святослав, не поможешь с одним сложным диагнозом? — она положила передо мной историю болезни. — Никак не могу разобраться. А ты у нас в этом лучший.
Контратака. Предсказуемо.
— Конечно, помогу, Ольга, — я взял папку. — Давай посмотрим.
Ольга присела на стул рядом — гораздо ближе, чем того требовал профессиональный этикет. Я чувствовал запах её духов — что-то цветочное, сладкое и навязчивое.
Всё это я уже проходил. И не раз.
В моей прошлой жизни придворные дамы и жрицы тёмных культов устраивали куда более изощрённые интриги за моё внимание.
Правда, там ставки были выше — земли, титулы, вечная жизнь. А здесь? Внимание провинциального врача-бастарда?
Хотя… нужно отдать им должное. Ещё пару дней назад они обе дрались за этого идиота Волкова, а сегодня уже переключились на меня. Впрочем, женское непостоянство — это аксиома, не требующая доказательств.
Я быстро пробежался по анализам.
— Банальный холецистит, — сказал я, показывая ей на показатели билирубина. — Воспаление желчного пузыря. Вот, смотрите, УЗИ подтверждает. Ничего сложного. Диета, спазмолитики, и через неделю будет как новенькая.
Она слушала, глядя мне прямо в глаза и кивая чаще, чем было необходимо.
— Спасибо, ты так хорошо всё объясняешь! — проворковала она, возвращаясь на своё место и бросая победный взгляд на Варвару.
Теперь уже Варя смотрела на неё с плохо скрываемой злостью. Её пальцы сжали ручку так, что побелели костяшки.
Я вернулся к своему учебнику, к загадке Воронцовой.
Карциноидный синдром… Приливы, диарея, бронхоспазм… поражение сердца… Всё сходилось. Но почему, чёрт возьми, у неё был острый почечный криз? Это не вписывалось в классическую картину.
Я перелистнул страницу, потом ещё одну. И вот оно. Мелким шрифтом, в разделе «Редкие осложнения».
Глава 21
«…массивный выброс вазоактивных веществ (серотонина, гистамина, брадикинина) во время карциноидного криза может вызывать резкий спазм почечных артерий, что приводит к острой ишемии почек и, как следствие, к развитию острой почечной недостаточности…» — гласил учебник.
Вот оно что. Бинго.
Опухоль есть. Сомнений не осталось. Просто мы её пока не нашли, потому что она слишком маленькая или спряталась в нетипичном, труднодоступном для УЗИ месте — в стенке тонкого кишечника или в мелких бронхах.
Теперь, когда я знал врага в лицо, план действий был ясен.
Во-первых, нужно было получить подтверждение. Для этого требовались специфические, дорогостоящие анализы: хромогранин А в крови и, самое главное, анализ на продукты распада серотонина в суточной моче.
Но для анализа мочи нужна была сама моча, а у Воронцовой — полная анурия.
Замкнутый круг.
Я с шумом закрыл тяжёлый том. Теория была, но для практики требовалась поддержка начальства. Без разрешения Сомова я не смог бы назначить такое экспериментальное, неподтверждённое анализами лечение.
— Ладно, девочки, мне пора, — я встал, обращаясь сразу к обеим. — У меня пациентка с почечной недостаточностью. Дела не ждут.
Я обернулся и поймал их взгляды.
Ольга смотрела на меня с влажным обожанием, словно я был святым мучеником, идущим на костёр ради спасения человечества. Варвара же, наоборот, смотрела с хищным, обжигающим интересом, как будто оценивала дорогой и редкий экспонат.
Каждая, я был уверен, уже мысленно приписала мой будущий подвиг на свой счёт.