— Что за шум? — его голос был спокойным, но в нём слышалась сталь, заставившая даже Волконского съёжиться.
— Доктор Морозов! — аристократишка бросился к нему, как утопающий к спасательному кругу. — Произошла ужасная ошибка! Меня поставили в пару с… с этим!
Главврач перевёл свой холодный, изучающий взгляд на меня. Узнал.
— А, наш рекордсмен, — произнёс он. — Тот, кто заставил Сердце Милосердия сиять как солнце.
В его голосе не было ни капли восхищения. Скорее, подозрение и холодная настороженность, с которой смотрят на аномалию или на сбой в системе.
— Михаил Сергеевич, — обратился он к Волконскому, и его тон мгновенно изменился, стал мягче, почти отеческим. — Я понимаю ваше… неудобство. Ваш отец, Сергей Аркадьевич, много сделал для нашей клиники.
Ага. Вот и всплыла истинная причина. Папочка-спонсор. Как предсказуемо и скучно.
— Если господин Волконский не желает со мной работать, то это не проблема. У нас с ним будет еще много возможностей посоревноваться, — улыбнулся я, намекая, что это только начало.
Услышав это, Волконский скривился. Но нет, так просто он от меня не отделается. Если нам предстоит работать вместе, я запомню этот случай.
Волконскому еще предстоит узнать, что такое настоящее унижение.
— Думаю, мы можем сделать исключение, — продолжил Морозов, не глядя в мою сторону. — Господин Волконский, присоединитесь к паре номер семь. Там молодые люди из хороших семей, вы найдёте общий язык.
Волконский просиял, бросил на меня победный взгляд и умчался к своим «молодым людям из хороших семей», которые тут же приняли его в свой круг.
— А мне кто достанется? — спросил я, когда он скрылся.
Морозов пожал плечами, словно решал незначительную бытовую проблему.
— Кто останется без пары, — бросил он. — Разберётесь.
Он развернулся и ушёл, явно потеряв ко мне всякий интерес. Я огляделся. Все уже разбились по парам, переговариваясь и готовясь к испытанию. Кроме…
— Привет! Похоже, мы с тобой два одиноких волка! — раздался звонкий голос.
Передо мной, словно выскочив из-под земли, стоял парень примерно моего возраста с копной непослушных рыжих волос и такой россыпью веснушек на лице, что казалось, будто его поцеловало солнце. Улыбался он так широко и искренне, что лицо вот-вот грозило треснуть пополам.
— Фёдор Соловьёв! Можно просто Федя. А ты тот самый Пирогов, который артефакт взорвал? — он протянул руку для рукопожатия, и я заметил мозоли на пальцах — не от перьев и книг, а от реальной работы.
Интересно. Молодой парень, который знает, что такое труд. Редкость среди местных студентов.
— Не взорвал. Просто заставил светиться ярче, чем у остальных, — ответил я, пожимая протянутую руку.
— Да ладно, не скромничай! — он хлопнул меня по плечу с такой силой, что я едва не пошатнулся. — Весь зал ослеп! Это было круто!
Ох, Тьма! Мне достался деревенский весельчак. Моя полная противоположность. Проклятие, ты издеваешься? Впрочем, как всегда.
Нас направили к койке номер восемь. На ней лежала женщина лет сорока, худая до болезненности. Кожа имела желтоватый оттенок, а под глазами залегли тёмные круги.
— Так, что тут у нас? — Фёдор, отбросив веселье, мгновенно стал серьёзным и деловым. Он подошёл к койке и мягко улыбнулся пациентке. — Здравствуйте, красавица! Что вас беспокоит?
Женщина слабо улыбнулась в ответ.
— Красавица… Давно меня так не называли. Слабость, доктор. Уже месяц как с ног валюсь. И тошнота постоянная, — начала она рассказывать.
Я молча наблюдал, как Фёдор собирает анамнез. Несмотря на свои шутовские манеры, делал он это на удивление профессионально — расспрашивал о питании, режиме дня, перенесённых болезнях, характере боли. Он располагал к себе, и женщина, поначалу зажатая, начала отвечать более развёрнуто.
Хм. Может, не такой уж он и клоун. По крайней мере, с живыми он общаться умеет лучше, чем я.
— А давайте я вас послушаю! — Фёдор достал из кармана стетоскоп.
Пока он это проделывал, в моей памяти всплыли строчки из учебника прежнего владельца тела. «Дифференциальная диагностика», глава двенадцать.
Я провёл последние недели, изучая его конспекты — криво написанные, с ошибками, но достаточно подробные. Троечник он был ленивый, но записи вёл старательно. Видимо, надеялся на шпаргалки больше, чем на память.
Фёдор слушал сердце и лёгкие пациентки, а я сосредоточился, используя остатки своего некромантского зрения. Никакой магии — договор есть договор. Но видеть потоки Живы — это не совсем магия, верно? Это просто… более совершенная диагностика.
Так… Печень увеличена, потоки энергии в ней вялые, застойные. Желчные протоки… о, интересно. Частичная обструкция, закупорка. И эти характерные изменения в энергетической сигнатуре крови, указывающие на избыток билирубина…
Теперь осталось напрячься и перевести увиденное с некромантского на медицинский язык. Там, где я видел «застой Живы в печёночных каналах», учебник называл это «холестазом». А «блокированный поток желчи соответствовал внепечёночному, механическому холестазу — обструкции холедоха».
Также холедохом называют желчный проток. Это трубка, по которой желчь из печени и желчного пузыря попадает в двенадцатиперстную кишку.
Удивительно, как легко язык смерти переводится на язык жизни — нужно просто поменять знаки.
— Ну что думаешь, напарник? — Фёдор повернулся ко мне, закончив осмотр. — У меня есть пара идей, но хочу сначала услышать твоё мнение.
— Желтуха, — коротко сказал я. — Механическая. Скорее всего, камни в желчном протоке.
— Точно! — Фёдор присвистнул. — Я тоже об этом подумал. Но как ты так быстро? Я ещё сомневался.
— Жёлтый оттенок кожи, но без изменения цвета мочи, что исключает почечные проблемы, — тут же ответил я. — Боль в правом подреберье при пальпации. Классическая картина.
— Хах! Как монотонно бубнил профессор Землянский, седой старикашка с трясущимися руками: «Запомните, остолопы — при механической желтухе моча светлая, при паренхиматозной — тёмная, как пиво!» — вдруг резко воскликнул Фёдор прямо при пациентке, отчего у той глаза на лоб полезли. — А я думал, может, вирусный гепатит, — задумчиво почесав затылок, продолжил он.
— Нет температуры и других признаков воспаления, — пожал плечами я. — К тому же, она сказала, что боль приступообразная, усиливается после жирной пищи. При гепатите боль обычно постоянная, ноющая.
Женщина смотрела на нас с надеждой, её запавшие глаза переводились с меня на Фёдора.
— Это лечится, доктора? — с надеждой спросила она.
Лечится? В моё время такую желтуху лечили очень просто — ждали, пока пациент помрёт, а потом использовали труп для анатомических занятий. Экономило время и ресурсы всем участникам процесса.
— Разумеется, — кивнул я раньше, чем Федя успел выдать свою коронную улыбку. — Сначала попробуем консервативное лечение. Специальная диета, желчегонные травы, дробное питание. Если не поможет — небольшая операция.
Оставив пациентку наедине с её диагнозом, мы отправились сдавать результат диагностики через массивную стойку со светящимся экраном.
Электронный планшет для медкарт оказался гибридом — сенсорный экран реагировал не только на касания, но и на магическую подпись врача. Каждая запись автоматически заверялась отпечатком ауры. Подделать такое было почти невозможно.
Почти — ключевое слово для некроманта с опытом фальсификации душ.
Пока мы заполняли электронную карту пациента, Фёдор вдруг сказал:
— Знаешь, я рад, что мы в паре.
— Правда? — я поднял бровь. — Даже несмотря на то, что я бастард, от которого шарахается местная знать?
Он пожал плечами, и в его глазах промелькнуло что-то серьёзное, не свойственное его весёлому образу.
— А какая разница? Моя мать — простая акушерка из деревни под Костромой. Отец, столичный чиновник, признал меня только для того, чтобы дать образование и откупиться. Так что мы с тобой, Святослав, не так уж и различаемся.
Надо же. Оказалось, он тоже полукровка, только с более удачным стартом.
— Только вот в отличие от тебя, — продолжил он, снова улыбаясь, — я не умею так эффектно светиться. Пришлось поступать на общих основаниях, потом и кровью.
— Это был не навык, — со вздохом ответил я. — Обычное стечение обстоятельств.
— Ага, конечно! — он подмигнул. — Все великие так говорят. «Я случайно изобрёл пенициллин». «Я случайно открыл радиацию». «Я случайно заставил магический артефакт устроить световое шоу».
Я улыбнулся. Впервые за долгое время — искренне. В его компании было что-то необременительное. Простое. После всех этих напыщенных аристократов и завистливых интриганов его прямолинейность была как глоток свежего воздуха.
— Кстати, — Фёдор понизил голос, — я видел, как ты того экзаменатора уделал. Крюков теперь на тебя зуб точит. Он мужик мстительный и влиятельный. Мне про него уже всё рассказали. Осторожнее с ним.
— Спасибо за предупреждение, — кивнул я.
— Не за что, напарник! — он снова хлопнул меня по плечу. — Мы же теперь одна команда!
Команда. Как странно это звучит для того, кто последние пятьсот лет командовал только покорной и молчаливой нежитью.
После всех испытаний нас, оставшихся в живых, снова собрали в главном зале.
На стенах висели не только дипломы, но и сертификаты магической аттестации. «Лицензия на применение исцеляющих чар 3-го уровня». «Допуск к работе с проклятыми ранениями». «Сертификат профилактики магического выгорания». Бюрократия проникла даже в волшебство.
Атмосфера была напряжённой. Воздух гудел от невысказанных надежд и страхов.
Главврач Морозов стоял на сцене, держа в руках планшет со списками. Он обвёл зал медленным, тяжёлым взглядом, и все разговоры мгновенно стихли.
— Поздравляю всех, кто дошёл до этого момента. Вы показали достойные результаты, — его голос был ровным, безэмоциональным. — Теперь вас ждёт распределение по отделениям.
Он начал зачитывать имена.