Афра всхлипнула. Потом безмолвно пожала плечами и посмотрела в сторону. Спустя некоторое время, когда никто не решался поднять взгляд, она решительно подошла к комоду, достала из-под белья потрепанную, обернутую дерюгой кожаную шкатулку и протянула Ульриху.
— Что это? — с интересом спросил он.
— Мой отец, — нерешительно сказала Афра, — умер, когда мне еще не было двенадцати лет. Мне, как самой старшей из пяти дочерей, он оставил эту шкатулку и письмо. Я никогда не могла толком понять, что написано в письме, а еще меньше — что находится в шкатулке. В юности у меня была очень бурная жизнь, и письмо отца потерялось. Когда я вспоминаю об этом, мне хочется ударить себя. Но шкатулку с ее содержимым я храню как зеницу ока.
— Ты меня заинтриговала. — Ульрих попытался открыть плоскую шкатулку, но Афра накрыла его руку ладонью и сказала:
— В письме отец писал, что содержимое шкатулки стоит целое состояние и я должна использовать его только в том случае, если не буду знать, что делать дальше. Хотя не исключено, что содержимое шкатулки может накликать на человечество огромную беду.
— Звучит довольно загадочно. Ты никогда не смотрела, что находится в шкатулке?
Афра покачала головой.
— Нет, что-то меня все время останавливало. — Она подняла на Ульриха взгляд. — Но мне кажется, что настал тот миг, когда нам обоим нужна помощь.
Афра осторожно развязала тесемки, которыми был перевязан футляр, и шкатулка открылась.
— Ну, говори же, что там в этой таинственной шкатулке? — нетерпеливо спросил Ульрих.
— Пергамент, — в голосе Афры сквозило разочарование. — К сожалению, прочесть его нельзя.
— Покажи, — велел Ульрих.
Пергамент был светло-серого цвета, сложенный в два раза, величиной с ладонь. От него исходил своеобразный, но нельзя сказать что неприятный, запах. Развернув его и осмотрев с обеих сторон, Ульрих удивленно замер.
Афра кивнула:
— Ничего. Чистый пергамент.
Ульрих поднес пергамент к мерцающей свече.
— Действительно ничего! — Он разочарованно опустил пергамент.
— Может быть, — тихо начала Афра, — он очень старый и чернила уже выцвели?
— Вполне возможно. Но в таком случае твой отец тоже не мог его прочесть.
— Об этом я не думала. Тогда дело должно быть в другом.
Ульрих фон Энзинген осторожно сложил пергамент и вернул его Афре.
— Говорят, — задумчиво начал он, — алхимики владеют тайным письмом, которое, едва перенесенное на бумагу, исчезает, как снег на весенней поляне, и потом, чтобы его прочесть, нужна какая-то тайная смесь.
— Ты думаешь, что на этом пергаменте скрыто такое письмо?
— Откуда мне знать? Во всяком случае, этим можно было бы объяснить указание, данное в письме, что о содержании пергамента не стоит знать всем.
— Звучит интригующе. Но где же найти алхимика, который сможет нам помочь?
Мастер Ульрих закусил губу, а потом сказал:
— Давно это было. Один алхимик по имени Рубальдус предлагал свои услуги. Он бывший доминиканец, в любом случае, монах, как и большинство алхимиков. Он говорил образами и загадками о сродстве металлов и планет, но больше всего о луне, которая имеет очень большое влияние на строительство собора. Замковый камень свода будет держаться тысячу лет, если его класть в новолуние. По крайней мере так говорил Рубальдус.
— Ты не руководствовался этим?
— Конечно же нет. Я кладу замковые камни тогда, когда подходит их черед. И в любом случае я не смотрю на ночное небо, заканчивая свод. Боюсь, Рубальдус обиделся на меня за то, что я прогнал его тогда. Он надеялся поживиться за счет строительства собора. Насколько мне известно, сейчас он живет на берегу реки и состоит на тайной службе у епископа Аугсбургского. В противном случае он давно бы уже умер от голода. Алхимия — не очень прибыльная наука.
— И не очень благочестивая. Разве Церковь не осуждает алхимию?
— Официально да. Но тайно, на безопасном расстоянии, у каждого епископа есть алхимик — в надежде на чудо, что однажды ему удастся превратить железо в золото или создать эликсир правды. Были такие епископы, даже папы, которые читали больше книг по алхимии, чем по теологии.
— Мы должны найти этого мастера Рубальдуса. Мой отец был умным человеком. И если он сказал, чтобы я открыла шкатулку только в крайнем случае, то он на что-то при этом рассчитывал. Может быть, это поможет нам обоим. Не отказывай мне в этой просьбе.
Ульрих с сомнением посмотрел на нее. На что может сгодиться кусок чистого пергамента? И не слишком ли опасно отправляться к алхимику, если ее и так уже обвиняют в колдовстве? Но, увидев взгляд Афры, исполненный мольбы, Ульрих согласился.
На следующее утро, очень рано, они переплыли реку неподалеку от того места, где Блау впадает в Дунай. Паромщик сонно щурился на утреннее солнце и молчал. Это было только на руку Афре и Ульриху, потому что они были глубоко погружены в свои мысли.
Дом алхимика стоял на небольшом возвышении и был скорее узким, чем широким, — на каждом этаже было всего одно окно. Здание казалось не очень гостеприимным, и каждого, кто подходил к нему, было видно издалека.
Поэтому никто не удивился, когда Ульрих фон Энзинген постучал в двери и назвался. Тем не менее им пришлось долго ждать, прежде чем их впустили. Наконец двери приоткрылись не более, чем на ширину ладони, и показалось лицо, белое, как простыня, со стеклянными глазами. Раздался низкий грубый голос:
— Ах, мастер Ульрих! Архитектор нашего собора! Вы передумали и теперь вам все-таки нужна моя помощь? Хочу вам кое-что сказать, мастер Ульрих: убирайтесь к черту, с которым вы, кажется, заключили союз. — Раздался сдавленный смешок, а потом голос продолжил: — А как же иначе объяснить то, что ваш устремленный к небу собор до сих пор не рухнул, хотя вы и потешались над влиянием луны на строительство собора? Я не забыл ваших слов: «Луна может помочь гуляке, возвращающемуся ночью домой, а для строительства собора не важно, растет она или убывает, светит или нет». Исчезните с глаз моих, вы и ваша прекрасная спутница!
Но прежде чем Рубальдус успел захлопнуть дверь, Ульрих протянул ему золотой, и тут же лицо алхимика просияло. Он убрал засов и открыл двери.
— Я всегда знал, что с вами можно иметь дело, мастер Рубальдус, — иронично проговорил Ульрих и вложил золотой ему в руку.
Тот кивнул головой в сторону Афры и спросил:
— А это кто такая?
— Афра, моя любимая, — прямо ответил Ульрих. Он знал, чем пронять алхимика. — О ней и речь.
Рубальдус взглянул на девушку с интересом. Выглядел алхимик довольно странно. Ростом он был Афре по плечо. Из-под его черного камзола, подпоясанного на талии и едва доходившего ему до колен, выглядывали ноги в чулках. На голове у Рубальдуса был ночной колпак, окутывавший лицо и шею и спускавшийся воротником на плечи.
— Она заколдовала вас, и теперь вы хотите от нее избавиться, — сказал Рубальдус таким тоном, как будто это была самая обычная вещь на свете, голосом, совершенно не подходившим такому маленькому человечку.
— Чепуха. Я не верю в такие фокусы-покусы. — Лицо Ульриха стало строже, и алхимик втянул голову в плечи, как будто хотел спрятаться в раковину подобно улитке.
— Говорят, алхимики владеют тайным письмом, которое исчезает, после того как оказывается на бумаге, и нужно приложить немало усилий, чтобы снова можно было его прочесть.
По лицу мастера Рубальдуса пробежала довольная ухмылка.
— Да, говорят, — его физиономия снова поднялась над воротником, и с гордостью в голосе он объявил:
— Да, да, совершенно верно, мастер Ульрих. Еще Пилон Византийский, живший за три сотни лет до рождения Господа нашего и написавший девять книг о знаниях своего времени, знал о тайных чернилах из железного галлия. Хотя книга, в которой он описывал, как невидимые чернила снова сделать видимыми, потерялась.
— Не хотите ли вы сказать, что — как вы это назвали — чернила из железного галлия невозможно больше сделать видимыми?
Афра в ожидании смотрела на алхимика.
— Ни в коем случае, — ответил тот, с наслаждением выдержав длинную паузу. — Но существует очень мало людей, которые владеют рецептом смеси, способной сделать тайный шрифт снова видимым.
— Я понимаю, — сказал Ульрих. — Но, насколько мне известно, вы, мастер Рубальдус, принадлежите к числу тех, кому известен секрет рецепта.
Будто бы смутившись, алхимик потер руки, довольно хихикая при этом.
— Конечно, проникновение в тайну требует больших расходов. Я имею в виду, что средство от головной боли или плохого пищеварения стоит дешевле.
Ульрих взглянул на Афру и кивнул. Потом, повернувшись к Рубальдусу, кратко спросил:
— Сколько?
— Один гульден.
— Вы с ума сошли. Каменщик не заработает столько и за месяц!
— Но каменщик не сможет также сделать невидимый шрифт снова видимым. О чем вообще идет речь?
Афра вынула из шкатулки сложенный пергамент и протянула алхимику. Тот взял лист кончиками пальцев и стал его разглядывать. Потом поднес его к окну, посмотрел на свет с одной и с другой стороны.
— Действительно, — наконец сказал он. — На пергаменте действительно есть скрытое письмо, очень старый шрифт.
Ульрих пристально взглянул на Рубальдуса.
— Ну хорошо, мастер алхимии, ты получишь гульден, если тебе удастся заставить текст на пергаменте проявиться.
Пока он говорил, на узкой лестнице справа появилась высокая женская фигура в длинном платье, на добрых две головы выше самого алхимика.
— Это Клара, — заметил Рубальдус, возведя глаза к небу (это могло значить все что угодно), и на этом его пояснения закончились. Клара приветливо кивнула и молча скрылась за боковой дверью.
— Следуйте за мной, — сказал Рубальдус и жестом пригласил их идти за ним. Лестница была сделана из тяжелых сырых досок, и после каждого шага раздавался скрип или треск, как будто ступенькам было тяжело нести на себе тяжесть посетителей.
Афра еще никогда не была в лаборатории алхимика. Темная комната выглядела угрожающе. Здесь были сотни вещей, предназначение которых вызывало сотни вопросов. Афра в удивлении замерла. Полки на стенах были заставлены сосудами странной формы из стекла и глины. Пучки высушенных трав, ягод и кореньев распространяли резкий аромат. На сосудах — небрежно подписанные этикетки: красавка, белена, мак, дурман, болиголов или молочай. В стеклянных сосудах, наполненных желтой и зеленой жидкостью, плавали мертвые животные: скорпионы, ящерицы, змеи, жуки и всякие уродцы, которых Афра и не видела никогда.