Архитектор вопросительно посмотрел на Афру. Та кивнула, и Ульрих вложил в ладонь извозчика требуемую сумму.
— При условии, что ты объедешь Ульм стороной.
— Боже милостивый, да что мне делать в Ульме, где заправляют торгаши и душегубы?
— Не повезло тебе там, да?
— Именно, господин. Жители Ульма налагают пошлину в зависимости не от количества повозок, а от стоимости груза. За повозку с камнями для строительства собора нужно платить меньше, чем за такую, как у меня, с серебряной посудой. При этом повозки с камнями оставляют на дороге колеи глубже, чем моя запряженная лошадьми повозка с легкой посудой. Душегубы они, проклятые душегубы! Ну да вы знаете, деньги к деньгам липнут.
И, погружая большой багаж архитектора и узелки Афры в фургон, извозчик пояснял:
— Мы переедем через реку в двух милях отсюда, отправимся дальше через Дунайский лес на запад, и Ульм останется к югу от нас. Сейчас хорошо подниматься в Альпы. По ночам уже первые морозы, дороги не раскиснут. Так что в путь!
Ульрих помог Афре сесть в фургон, где они удобно устроились на скамье позади извозчика и его охранника. Альперт хлестнул лошадей, и две кобылки, тяжеловозы с косматыми гривами, тронулись с места.
Афре еще никогда не доводилось путешествовать с таким комфортом и так быстро. Деревья в Дунайском лесу, простиравшемся по обоим берегам реки, пролетали мимо нее с молниеносной быстротой. Позже, когда Ульм остался далеко позади, возле Блауштайна путь перегородила Блау, которая становилась тем более бурной и быстрой, чем дальше они продвигались на запад, и, казалось, не знала, в какую сторону ей течь. Кучер и его охранник оказались очень разговорчивыми попутчиками, им было что порассказать о каждой улице, о каждом городке, через которые они проезжали.
Над землей расстилался влажный туман. В эти короткие осенние дни солнце едва находило в себе силы бороться с холодом. Афра мерзла под одеялом, которое Ульрих набросил ей на плечи.
— Вы много хотите сегодня проехать? — крикнула она кучеру. — В это время года рано темнеет.
А Ульрих добавил:
— Кроме того, нас мучит голод! Мы весь день ничего не ели.
Кучер указал рукоятью плети куда-то вперед.
— Видите дуб на холме? Там на дороге развилка. Дорога направо ведет на Визенштайг и дальше на север. А налево — всего две мили до Герольдсбронна. Там нас ждет постоялый двор и отдых для лошадей. Вы будете довольны.
Весь день Афра и Ульрих почти не разговаривали. Дело было не в том, что между ними пробежала черная кошка, просто они очень устали. Кроме того, поездка была слишком шумной, а дороги — ухабистыми. Все это усыпляло, как сок мака. Поэтому каждый предавался своим мыслям. Афре было сложно привыкнуть к новой ситуации. Еще прошлой ночью она думала, что одной ногой стоит в могиле, а теперь, всего день спустя, она вместе с Ульрихом фон Энзингеном была на пути к новой жизни. Как-то им будет в Страсбурге?
Ульрих тоже вспоминал события прошедшего дня. Внезапная смерть Гризельдис опечалила его сильнее, чем ему казалось. Но больше всего его удручало то, что настроение в городе так быстро повернулось против него. Он никогда не думал, что в Ульме, в городе, который столь многим ему обязан, его бросят в тюрьму. В душе мастера боролись горечь и ярость. Мысленно Ульрих собирался теперь построить в Страсбурге самую высокую башню — назло жителям Ульма.
— Герольдсбронн! — Извозчик несколько раз щелкнул плетью, заставляя лошадей бежать из последних сил.
Небольшой рынок испуганно прилепился к холму, увенчанному красноватыми скалами и напоминавшему петушиный гребень. Городских стен не было. Дома, вплотную прилегавшие друг к другу и размыкавшие цепочку возле рыночной площади, предоставляли достаточно защиты от возможного нападения. Было такое впечатление, что это не дома, а готовые обороняться жители, выступившие навстречу врагу со скрещенными на груди руками.
Подъезд к городу преграждал ров с переброшенным через него деревянным мостом. Альперт был знаком со стражниками, охранявшими ворота. Он спрыгнул с козел, заплатил необходимую пошлину и направил фургон через узкие ворота к рыночной площади.
За городом они почти не видели людей, зато на площади царило оживление. Герольдсбронн выглядел не очень ухоженным. Узкую площадь, которая на самом деле была всего лишь расширенной улицей, делили между собой свиньи, овцы, куры и волы, запряженные в повозки. Торговцы занимались тем, что складывали свой товар. Матери ловили детей, бегавших среди ларьков. Болтливые девушки собрались в группки и обменивались новостями. Тут же бродили нищие, протягивая руки. То, что осталось после торговли, никому не нужное, валялось на мостовой, вперемешку с коровьим навозом и пометом овец и коз. Афра зажала нос.
Почти в самом конце площади, граничившей в этом месте со старой церковью, по левую руку стоял узкий дом со ступенчатым фронтоном. Сделанное из меди и прикрепленное к железной палке солнце сообщало о том, что это был постоялый двор «У Солнца». Над стрельчатыми воротами, в которые с трудом мог въехать фургон, была прибита голова вепря, убитого хозяином в окрестных лесах, — такой обычай встречался в этом краю нередко.
Альперт целеустремленно провел фургон через ворота, и путешественники оказались во дворе. Они приехали поздно. Во дворе и в сарае между стойлами для свиней и куриными насестами уже стояли другие повозки. Двое слуг кормили животных.
Хозяин всплеснул руками над головой, как бездарный актер, когда Альперт объявил о прибытии еще четверых гостей. У него, конечно, достаточно еды для всех, но все спальные места заняты. Но если вы согласны спать на мешках с соломой под лестницей…
Тут Ульрих подошел к хозяину, незаметно втиснул ему монету в руку и сказал:
— Я уверен, у тебя найдется еще одна комнатка для меня и моей жены.
Рассмотрев монетку, хозяин низко поклонился:
— Конечно, мой господин, конечно!
Афра удовлетворенно отметила, что Ульрих фон Энзинген назвал ее своей женой. Она никогда не думала, что так может быть. А теперь он говорил об этом как о чем-то само собой разумеющемся: комнатку для меня и моей жены! Афра готова была броситься ему на шею.
Как и ожидалось, хозяин предоставил им вполне приличную комнату с такой высокой кроватью, что, чтобы взобраться на нее, нужна была табуретка. Ложе было накрыто деревянным балдахином, скорее для украшения, чем для защиты от неприятных насекомых, которые по ночам падали с потолка. Подстилкой здесь служила не колючая солома, а мягкое сено.
— Я не ошибусь, если предположу, что это спальня хозяев.
— Я об этом тоже подумала, — ответила Афра. — В любом случае, у меня никогда еще не было таких роскошных покоев.
Внизу, в общем зале, свободных мест почти не было. Там стоял всего один длинный узкий стол, от одной стены до другой. Когда Афра и Ульрих вошли, все внезапно затихли. Афра была единственной женщиной в зале. Она в буквальном смысле почувствовала, что все взгляды остановились на ней. В принципе, к таким ситуациям она привыкла еще в столовой в Ульме. Ей было все равно.
— Идите сюда! — крикнул благообразный торговец церковной парчой и подвинулся на скамье. — Остальные всего лишь хотят вам что-нибудь продать.
Экзорцист, сидевший в правом углу стола, — доминиканец, ехавший к левитирующей монахине, одержимой дьяволом, изобразил на лице обиду. А бродячий медик из Кстантена, сидевший на другом конце стола, ядовито проговорил:
— Я абсолютно не представляю себе, какие дела можно иметь с женщинами.
— Совершенно верно, — подтвердил клирик, не пожелавший назвать ни своего происхождения, ни цели путешествия.
— Ах, если бы мне удалось продать вам Библию или другую нужную книгу, — заявил торговец книгами из Бамберга, — я бы не расстроился. У меня две бочки с книгами и пергаментами в повозке. Дела идут плохо. Монахи пишут все книги сами.
— Ну я же говорил! — воскликнул торговец церковной парчой. — Все думают только о сделках.
— И с каких пор это запрещено? — Торговец мощами, сидевший на узкой стороне стола, расхваливал мощи святой Урсулы Кельнской, считавшейся покровительницей брака. Он подмигнул Афре левым глазом.
— Мощи? — Афра не верила своим ушам.
— Левое ухо святой, и к нему прилагается заключение кельнского архиепископа, подтверждающее его подлинность.
Афра испугалась. Но не предложению торговца мощами, а потому, что его сосед по столу, мужчина с худым лицом и редкими волосами, вдруг превратился в человека с белой как мел физиономией, глубоко посаженными темными глазами и длинным крючковатым носом. Но спустя мгновение Афра поняла, что он приложил к лицу маску.
— Я резчик масок из Венеции, — сказал мужчина, сняв маску. — У меня есть для вас, конечно же, прелестный экземпляр маски кокотки. Может быть, вы позволите показать…
Афра подняла руки, словно защищаясь.
— Ну я же говорил! — повторил торговец церковной парчой.
— Вы великолепно говорите по-немецки, — с уважением заметила Афра, в то время как хозяин поставил перед ней на стол чашу с пивом, мясо на кости в глиняной миске, вареные дымящиеся овощи и корзину с хлебом.
— Это просто необходимо, если я хочу продать маску. Мне не так просто, как ему. — Мужчина взглянул на своего соседа и едва ли не с презрением добавил: — Он родом из Кремоны, рисует фрески. Ищет работу. С его ремеслом ему не нужно знать по-немецки ни слова.
Остальные засмеялись, а художник непонимающе огляделся.
— Остаются еще двое, там, во главе стола, по обе стороны от экзорциста. — Торговец парчой показал на них пальцем. — Не очень-то они разговорчивые. Да оно и понятно. Один из них калека, у которого после падения со строительных лесов отказали ноги. Теперь он надеется, что святой апостол Якобус в Сантьяго де Компостела излечит его. Бедная свинья. А этот ни слова не сообщил о себе, — сказал он и показал большим пальцем вниз.
— Я посланник с тайной миссией! — ответил тот, к кому обращались, сморщив при этом нос, как будто все это его смешило. Его темные одежды и пышные на плечах рукава придавали ему аристократический вид.