— Как жутко, — Афра смотрела на его влажные глаза. В чем мать родила она села прямо юноше на колени и поцеловала в лоб. Якоб прижался к ней нежно, как ребенок. — И после этого тебе приходится самому обеспечивать себя…
— Отец с самого детства запретил мне взбираться на канат. Он научил меня обращаться с огнем. Ошибку с огнем, говорил он, можно пережить, а на канате каждая ошибка — последняя. Как же он был прав.
Афра нежно провела рукой по темным волосам Якоба. Его печаль возбуждала ее до предела. Но все же она не решалась поддаться зову плоти. И вместо того чтобы шептать юноше слова любви, вместо того чтобы поддаться мужской натуре, сделать его податливым, Афра произнесла:
— Ты, должно быть, очень любил родителей.
Еще не до конца произнеся это предложение, она поняла, насколько глупо поступила. Безусловно, он ждал лишь одного: чтобы она, взрослая, опытная, пошла ему наперекор и, если необходимо, показала, что такое любовь. Но этому не суждено было сбыться, все случилось совсем иначе.
— Да, я очень их любил, — ответил юноша, — хотя они и не были мне настоящими родителями.
— Что это значит: не были настоящими родителями?
— Я тот, кого называют подкидышем, был брошен в лесу, среди грибов. Отец говорил, что это были осенние опята, поэтому они иногда называли меня не Якобом, как окрестили, а Опенком.
— Опенок, — беззвучно прошептала Афра. И внезапно она ощутила запах этих грибов. Он не уходил. Она потратила годы на то, чтобы забыть этот запах. Каждый раз он приносил с собой болезненные воспоминания. Тогда она быстро вдыхала тяжелый и многогранный аромат лугов или оглушительную вонь конского навоза — лишь для того, чтобы стереть болезненные воспоминания. И спустя много лет это ей даже удалось.
Но вот запах грибов появился в настоящем, а вместе с ним и воспоминания. Афра ощутила влажный мох под босыми ногами, увидела перед собой ствол ели, который послужил ей акушерским креслом, и кровь на земле в лесу. Ее тело ныло, как и тогда. Афра хотела закричать, но молчала, не уверенная в том, что беспощадное прошлое действительно догнало ее.
— Не нужно принимать это так близко к сердцу, — шептал Опенок, заметив ее смятение. — Мне никогда не было плохо в жизни, кто знает, какая судьба была мне уготована с моими настоящими родителями.
Юноша с улыбкой посмотрел на нее, лаская ее грудь.
Еще несколько мгновений Афра была раздавлена этими воспоминаниями, а он нежно касался ее. Ошеломленная словами Опенка, она чувствовала, как ее спина покрывается гусиной кожей. Да, она хотела оттолкнуть юношу, дать ему пощечину, ведь он отважился овладеть ею. Но ничего не происходило.
Ее одолели запутанные мысли, она была не в состоянии действовать. Афра позволяла юноше проявлять свою любовь, но стояла, как мраморная статуя.
Вдруг она схватила Опенка за левую руку и крепко сжала ее. Она считала. Афра насчитала пять пальцев на его руке, и ее страшное опасение начало исчезать.
Она уже хотела с легкостью рассмеяться, но вдруг Опенок произнес:
— Шрам на моей руке не должен вас смущать. Вам следует знать, я родился с шестью пальцами на левой руке. Ведь это считается признаком неизлечимой болезни. Я от этого страдал, я был насмешкой для всех. Начались поиски знахаря, способного своим колдовством избавить меня от этой проблемы. Я чуть было не умер от кровотечения, но, как вы сами видите, я со всем этим справился. С тех самых пор я везде ношу свой шестой палец, как талисман. Хотите посмотреть?
Афра отшатнулась, как будто в нее попала стрела. Ее лицо было бледным, как воск пасхальной свечи. Нервно схватив свое мокрое платье со стула, она быстро надела его через голову.
Опенок следил за ней, все еще сидя на краю кровати, с немым вопросом в глазах. В конце концов он спросил печально:
— Теперь я вам противен? Почему такая внезапная спешка?
Афра не услышала его вопроса. Ее тошнило. Она подошла к юноше и сказала:
— Мы оба должны забыть о нашей встрече как можно скорее. Пообещай мне это! Мы не можем больше встречаться, никогда. Ты слышишь меня? Никогда!
Она обняла голову Опенка, затем поцеловала его в лоб и стремительно вылетела на улицу.
Со слезами на глазах Афра пересекла Капитульный двор. И тут она услышала позади себя голос Опенка:
— Афра, вы кое-что забыли!
Афра испугалась, когда услышала свое имя на площади.
Она повернулась.
Опенок чем-то размахивал над головой. Пергамент!
Она медлила несколько мгновений, не хотела возвращаться. Не хотела больше иметь ничего общего ни с пергаментом, ни со своим прошлым.
Но пока она размышляла, Опенок ее догнал и всунул ей пергамент прямо в руку.
— Почему? — спрашивал он дрожащим голосом и проникновенно смотрел на Афру, как будто мог прочесть ответ в ее мокрых от слез глазах.
Афра покачала головой.
— Почему? — повторил он более настойчиво.
— Поверь мне, так будет лучше.
Она засунула пергамент себе в корсет и сняла кольцо. Быстрым движением Афра протянула кожаный шнурок с кольцом Якобу.
— Оно принесет тебе удачу, — прошептала она в слезах. — И будет напоминать обо мне всегда. Будь уверен, я тебя никогда не забуду. — Последний раз взглянула Афра на своего сына. Затем, обернувшись, побежала по направлению к Рыбному переулку, как заколдованная. Ее сердце вырывалось из груди. Она не видела людей, которые смотрели ей вслед, качая головами и ожидая появления преследователя. Ничего не видя в своем замешательстве, она наталкивалась на незнакомых людей. Афра была настроена к ним враждебно, не понимая, почему стыдится себя, себя и своего прошлого.
Должна ли она была рассказать Опенку все, выдать себя? Внутренний голос говорил, что нет. У Опенка была счастливая жизнь. Зачем осложнять все своим и его прошлым? Если она сбережет тайну, юноша никогда не узнает, кто были его настоящие родители. Разве так будет хуже?
Глава 12Горсть черного пепла
Год близился к концу, темнеть начинало рано. Из городских кабаков доносились шум и пение. Трактирщики Констанцы — вот кто получил главную выгоду от проведения церковного Собора. Едва вечерело, как в трактирах нельзя было найти свободного места, и тому были причины. Повинуясь нужде и собственной выгоде, честные горожане сдавали постели дважды за одну ночь: с вечера до полуночи и с полуночи до утра, так что люди были вынуждены проводить полночи где-нибудь в одном из многочисленных трактиров.
Коротать время помогали шуты, бродячие артисты и певцы. Больше всего нравились певцы, развлекавшие выпивох утробными звуками и хрипами. Особой популярностью пользовался некий Венцель фон Венцельштайн, певец из Богемии, привлекавший к себе внимание самыми разными способами: он пел нескладные песни с двусмысленными текстами, примерно такие: «Девчонка-девчонка, помой свою щелку, а то ни один мальчонка не придет на свидание». Многочисленные драки в трактирах стоили бродячему певцу уха и левого глаза. Так что он был отнюдь не красив. Но, повинуясь необъяснимому закону природы, по которому самым уродливым мужчинам достаются самые прекрасные женщины, Венцеля сопровождала Лиоба, восточная красавица, время от времени танцевавшая на столах и, как говорили, во время представлений охотно терявшая свои наряды.
Бродячие певцы и артисты, проезжавшие через город, занимались и другими доходными делами. Они передавали вести, в устной и письменной форме. Поэтому было далеко не случайностью, что Венцель фон Венцельштайн пел возле двери Афры, когда она, опустошенная, возвращалась после встречи с Опенком. Она не обратила на неприглядного певца и его прекрасную спутницу ни малейшего внимания, когда тот вдруг перестал петь и обратился к ней:
— Вы наверняка Афра. У меня есть для вас послание.
Мысленно Афра все еще переживала встречу с Опенком. Она казалась себе недостойной и бесхарактерной, и ей совершенно не хотелось уделять внимание чужому певцу. Но тут ей пришла в голову мысль: откуда певцу известно ее настоящее имя?
И пока она тщетно искала ответ, пока всматривалась чужаку в лицо, припоминая, не встречалась ли с ним раньше, тот расценил ее молчание как согласие и продолжал:
— Меня послал некий Ульрих фон Энзинген, богатый и к тому же щедрый господин, что совсем не само собой разумеется в этих кругах. Кстати, меня зовут Венцель фон Венцельштайн, если вы обо мне еще не слышали.
Одноглазый певец шаркнул ногой, что в его исполнении и при его ужасной внешности выглядело довольно смешно. Кроме того, когда он так преувеличенно себя чествовал, в его голосе проскальзывали странные звуки, словно Венцель наступил кошке на хвост.
— Мне не о чем говорить с мастером Ульрихом, — беспомощно ответила Афра. Она понимала, что странный посланник загнал ее в ловушку, и предчувствовала, как это уже часто и не напрасно бывало, западню.
— Должен сказать, — продолжал Венцель фон Венцельштайн, скорее напевая, чем говоря, — что вы должны простить ему его поведение. За мастером Ульрихом следят. Точнее сказать, некие люди шпионят за ним. Да, именно так он выразился. Он просил передать вам вот это.
Неожиданно Венцель фон Венцельштайн вынул из кармана листок бумаги, сложенный до размеров ладони, который в темноте было почти не виден.
— Если вам не трудно, мастер Ульрих просит передать, что он хотел бы с вами встретиться. Время и место написаны на этом листке бумаги. Вас приветствует Венцель фон Венцельштайн.
Совершенно обессиленная, Афра добралась до своей комнаты. Она взволнованно развернула листок бумаги и пробежала взглядом по аккуратным строчкам. Потом увидела, что руки у нее дрожат.
В доме было неспокойно. Чрезвычайный неаполитанский посол громко выговаривал своему секретарю из-за небольшой оплошности, а его кучер и форейтор, очевидно, развлекались в обществе двух иностранных красоток с громкими голосами.
В жизни каждого человека бывают дни, когда события начинают развиваться помимо его воли. Такой день наступил и для Афры. Едва она улеглась отдыхать, обеспокоенная, мучимая нестройными мыслями, как в двери постучал мастер Пфефферхарт и шепотом объявил: