—Похоже, тебе нравится именно этот меч,— высказал свое наблюдение коронер.— С гончими псами на рукояти,— добавил он, прекрасно зная, что его офицер давно и страстно любит охотничьих собак.
—Да, прекрасная работа, ничего не скажешь,— согласился с ним Гвин и снова грустно вздохнул.— И потому нет никаких сомнений, что это самый дорогой клинок.
Трудог — плотный коренастый мужчина с раздвоенной заячьей губой — решительно покачал головой:
—Как ни странно, это не так. Конечно, это самый лучший клинок в моей коллекции, но покупателям не нравится его история, поэтому я готов продать его гораздо ниже той иены, которую он заслуживает.
—А что с ним такое?— подозрительно спросил Гвин.
—Нет, с самим мечом все в порядке!— ответил хозяин.— Дело в тех людях, которым он раньше принадлежал.
И оружейник рассказал, что недавно купил этот меч у старшего сына ныне покойного сэра Генри де ла Помроя, который хотел во что бы то ни стало избавиться от вещей, некогда принадлежавших его отцу. Коронер с помощниками быстро сообразили, в чем заключалась главная проблема, поскольку отчасти сами были виноваты в появлении этой странной истории.
—Тот самый мерзавец из замка Берри Помроя!— воскликнул Гвин.— Предатель, обнаживший оружие против нашего короля, когда тот повернулся к нему спиной!
Когда Ричард Львиное Сердце возвращался из Третьего крестового похода, он был предательски захвачен в плен Леопольдом Австрийским, и пока более года находился в германском плену, его младший брат, принц Джон, попытался захватить королевский трон. Многие бароны и клирики встали на сторону де ла Помроя, однако как только в Англию пришло весьма драматическое для них известие, что «дьявол на свободе», большинство мятежников запаниковало, горько сожалея о своей измене.
Дальнейшие подробности этой истории рассказал им Томас де Пейн — самый образованный и осведомленный из них:
—Вернувшись домой, наш король тут же послал глашатая к Берри Помрою, чтобы сообщить Генри де ла Помрою, что его заговор раскрыт и он несет всю ответственность за измену. Однако де ла Помрой зарезал посланника, а потом сбежал на гору Сент-Майкл, где смотритель замка уже успел отдать Богу душу от страха, узнав, что Ричард Львиное Сердце вернулся домой!
—Я не знал даже малой части этой истории,— признался Роджер.— Ну и что же случилось с ним дальше?
—Мне это известно, поскольку Корнуолл является моей родиной!— неожиданно вмешался Гвин, так и не выпустив из рук меч.— Он приказал своему хирургу вскрыть ему вены на запястье, чтобы истечь кровью и тихо помереть, избежав тем самым более суровой кары со стороны короля.
Джон де Волф кивнул в знак согласия.
—Будем надеяться, что у его сына оказалось больше здравого ума и преданности!— проворчал он.— Уолтер, вам известно, где именно и при каких обстоятельствах де ла Помрой заполучил этот меч?
Оружейник взял у Гвина клинок, который тот неохотно выпустил из рук, вынул его из ножен и продемонстрировал присутствующим отменное качество.
—Он намного старше Помроя. Его сын рассказывал, что меч передавался из поколения в поколение и эта традиция уходит корнями в день битвы при Гастингсе, когда Вильгельм Бастард нанес сокрушительное поражение Гарольду Годвинсону.
—На лезвии есть какая-то надпись,— заметил Томас — единственный из них умевший читать.
—Что там написано?— потребовал де Волф.
Томас долго рассматривал латинские слова, выгравированные на сверкающем лезвии клинка, и наконец сделал довольно грубый перевод на английский:
—Здесь говорится, что живущий во лжи убивает свою душу, а если сам лжет — свою честь.
Гвин, удивленно пожав плечами, буркнул:
—Лично я не вижу в этом ничего необычного.
Когда коронер отвел в сторону оружейника для приватного разговора, остальные вышли из мастерской и свернули с Кюре-стрит. Гвин сиял от радости, крепко сжимая рукоять нового оружия и бесконечно благодарный своему господину. Джон де Волф хорошо знал, что после двадцати лет их дружбы вряд ли сможет сполна отблагодарить своего верного и преданного оруженосца.
Вернувшись в замок Ружемон, корнуоллец сразу отыскал сержанта Гэбриела, и они целый час фехтовали на мечах во внутреннем дворике. Он хотел поскорее привыкнуть к новому клинку, понять его удивительную балансировку и приучить руку к эфесу.
А вечером Гвин неторопливо шагал к своей Милк-лейн. Хотя эта улочка находилась почти в самом центре города, название вполне соответствовало ее сущности, поскольку почти в каждом дворе были коровы и козы, обеспечивавшие молоком без малого все население города. Даже старшая сестра его жены Хелен — дородная вдова — зарабатывала на жизнь продажей молока от пяти коров и четырех коз. Двое сыновей помогали по хозяйству: заготавливали корм, приносили траву, убирали за животными, продавали сыр и другие молочные продукты,— пока мать доила коров и коз и делала сыры под навесом позади небольшого дома.
В тот вечер Гвин спешил в их временное жилище, чтобы поскорее поделиться с женой радостью от обретения нового оружия и еще раз восхититься щедростью своего господина. Однако Хелен встретила его во дворе с озабоченным лицом.
—Агнес чувствует себя очень плохо, Гвин,— сообщила она.— Вся эта история с пожаром, утратой вещей и болезнью мальчиков сказалась на ней не лучшим образом. Сейчас с ней находится эта мудрая женщина с Рок-стрит, но я очень боюсь, что у нее снова случится выкидыш.
На следующий день был вторник — день учета преступлений и сбора пошлины в королевскую казну. Преисполненный чувства долга, что являлось для него большой редкостью, Гвин отправился с коронером и его секретарем по Магдалена-стрит к месту казни на окраине города, где стояли виселицы. Коронер должен был зафиксировать исполнение приговора и конфисковать в королевскую казну любую собственность, принадлежавшую осужденному.
Сегодня оказался не самый урожайный день, поскольку из четырех приговоренных к смерти двое были объявлены вне закона и не имели за душой ни единого пенни. Третья — старая женщина, по ошибке отравившая свою соседку, хотя на деле собиравшаяся отравить лишь ее корову,— тоже не имела практически никакой собственности, за исключением сломанной мебели, которую вряд ли удалось бы продать, чтобы вырученные деньги направить в казну. Последним из этой четверки был мальчик четырнадцати лет, обвиненный в краже из небольшого магазина на Норт-стрит дешевого кубка стоимостью не более двадцати пенсов.
Как только бык вытащил телегу из-под виселицы, а несчастные повисли на веревках и задергались в предсмертной судороге, их потянули за ноги, чтобы скорее прикончить, после чего команда коронера вернулась в город под заунывный плач родственников казненных. По пути Гвин поделился с коронером неприятностями, которые свалились на него в последнее время, включая болезнь сыновей и неудачную беременность жены.
—Мне жаль, Гвин, что у тебя так много проблем,— искренне пробасил коронер, хотя редко вторгался в личную жизнь своих подчиненных.
Томас тоже кивнул в знак солидарности.
—У тебя гораздо больше проблем, чем ты заслуживаешь,— пропищал он тонким голосом.— Да избавят тебя Христос и Пресвятая Дева от дальнейших несчастий!— И привычным жестом осенил себя крестным знамением.
—Беда никогда не приходит одна,— угрюмо проворчал Гвин.— Остается надеяться, что на этом все кончится.
—А что случилось с твоими парнями?— спросил Томас с неподдельным сочувствием.
—Брат Солф, лекарь из монастыря Святого Иоанна, сказал, что у них желтуха,— объяснил Гвин.— Я и сам заметил сегодня утром, как пожелтели их лица и глаза. Он ничем не может помочь, и, по его мнению, в городе немало других таких случаев. Этот монах подозревает, что во время половодья в колодцы с питьевой водой попало много мусора и навоза со скотных дворов.
—Я буду молиться за них, и, надеюсь, они скоро поправятся,— заверил Томас, желая хоть как-то подбодрить товарища.— И да поможет Святой Дух твоей жене.
—У нее уже было два выкидыша, а трое наших детей умерли сразу после родов, не прожив и месяца,— грустно заметил Гвин.— Будем надеяться, эти два мальчика поправятся.
Как и все остальные, Джон философски относился к смерти малышей, считая, что все в руках Всевышнего, но ему все же было жаль верного оруженосца. Он знал, как тот трепетно любит свою семью и болеет душой за каждого ребенка. Чтобы не выказать ненароком истинные чувства к этому человеку, де Волф прокашлялся и пришпорил лошадь.
—Я должен ехать домой! Церковный колокол уже известил о полудне, и мой обед давно остывает на столе.
С этими словами он повернул на Мартин-лейн, а Гвин и клирик продолжили свой путь к замку. Там Томас сразу же отправился в небольшую гарнизонную церквушку Сент-Мэри, чтобы помолиться за своего друга, а Гвин медленно побрел к высокой башне в дальнем конце внутреннего двора. Он намеревался отобедать со своими друзьями солдатами, но так и не успел этого сделать. Поднимаясь по деревянным ступенькам к входной двери, он неожиданно наткнулся на хорошо знакомого грузного человека, увидеть которого хотел меньше всего.
—Ах вот ты где, мерзкий дикарь!— выпалил Уолтер Тайрелл, радуясь, что наконец-то нашел обидчика.— Пойдем со мной, шериф давно тебя ждет.
Он схватил Гвина за руку и попытался толкнуть к боковой двери, ведущей в большой зал, где уже шумел народ со всего графства, пришедший сюда по своим делам. Офицер коронера стоял как скала и с трудом сдерживал приступ гнева.
—Какого черта тебе надо от меня, Тайрелл?— угрожающе прорычал он.
Сегодня суконщик был в длинной желтой тунике, на которую набросил темно-синюю мантию, по цвету гармонировавшую с большим синяком над левым глазом, поставленным ему Гвином во время вчерашней драки.
—Я предъявляю обвинения в разрушении моего дома, который сдавал тебе в аренду, и нападении на меня!— на одном дыхании выпалил он.— Шериф намерен потребовать поручительства, что ты предстанешь перед судом графства!
—Не будь таки