Густав рубанул едва не зацепившего его топором молодого парня и принялся выбираться из толпы бесновавшихся мертвецов. Окружавшие его со всех сторон неупокоенные начали стягивать кольцо, но темный сотник вовсе не собирался становиться добычей отпущенных на волю порождений пустоты. Нет, он тут же вскинул над головой правую руку, и потусторонняя сила черным пламенем вспыхнула вокруг крепко сжатого кулака. Крутнувшись на месте, Густав хлестнул окутавшей его руку тьмой слишком близко подобравшихся мертвецов, замахнулся второй раз — и уцелевшие неупокоенные бросились врассыпную. Теперь эти твари и помыслить не могли напасть на бывшего хозяина и с новой силой рванули на баррикады — туда, где их дожидались полные жизненных сил людишки. И в безопасности себя не могли чувствовать даже засевшие на крышах стрелки: несколько мертвецов принялось ловко карабкаться по стенам.
Напоследок окинув взглядом баррикады, темный сотник поспешил убраться подальше от разгоревшейся схватки — дело было сделано, а риск заполучить в щель доспехов случайную стрелу оставался до сих пор. Со всех сторон слышались крики ужаса и мольбы о помощи, навстречу Густаву выдвигались стройные ряды укрывшихся за щитами пехотинцев Ланса. Пусть вскоре горожане перебьют всех неупокоенных до одного, закреплять достигнутый успех уже спешили отборные отряды осадившей Нильмару армии.
Увидеться с Высшими Густаву удалось лишь под вечер, когда отпали последние сомнения в скорой капитуляции защитников Нильмары. Небо над городом к этому времени затянула густая пелена дыма, и было не разобрать, поджигают ли дома сами горожане или это солдаты Ланса выкуривают из укрепленных кварталов ополченцев.
Переодевшийся в подсохшую одежду сотник некоторое время наблюдал за перемещениями отрядов, потом плюнул на все и отправился спать. Еще не так давно бурлившая в нем сила оказалась истрачена почти полностью, и ощущение собственной неполноценности ранило куда больней опалившего правый кулак призрачного огня.
Да что там рука! Рука заживет. А вот затопившая сердце тоска грозила перерасти в затяжную депрессию.
Хотелось вновь ощутить мощь струившейся меж пальцев силы, почувствовать себя всемогущим, ни в чем не уступающим Высшим. Да что там не уступающим! Никто из них не выстоял бы против него и пяти минут!
Так вот и получилось, что проспавший до заката Густав проснулся в еще более дурном расположении духа, чем ложился. Правая рука больше не беспокоила, но, глядя на бесстрастные лица Высших, Густаву хотелось ухватить что-нибудь тяжелое и проломить им обоим головы.
— Что значит — в Кельме меня никто не ждет?! — едва сдерживая ругательства, стиснул кулаки темный сотник. — Меня отправили сюда для участия в штурме. Я свое дело сделал. Мне надо вернуться обратно! Слышите? Обратно!
— Тебя там никто не ждет, — пожал плечами Высший в плаще, чьего лица Густав так и не сумел толком разглядеть.
— А сам ты не найдешь дорогу, — предупредил второй — тот, который щеголял в новой шляпе. Не столь широкополой, но зато с золотой пряжкой, украшавшей высокую тулью.
— Путь открыть несложно…
— Но какой смысл?
— Я попытаюсь, — решительно заявил сотник. — Когда вы сможете открыть путь?
— Да прямо сейчас, — фыркнул Высший, недовольный тем, что человек пропустил его предупреждение мимо ушей, и носком сапога прочертил по влажной после дождя глине круг. — Иди…
Густав с опаской встал в центр круга и недоуменно уставился на Высших, но те отвернулись и зашагали прочь. А в следующий миг под ногами сотника провалилась земля, и, с трудом сдержав уже готовый вырваться крик, он ухнул в распахнувшую свои объятия пустоту.
Пустота раскинулась вокруг Густава серой бездной, поманила бессмертием, посулила беспредельное могущество. И он мог бы поддаться, соблазниться предлагаемой в дар вечностью, когда бы не пожиравшая его изнутри ненависть. Именно черное пламя ненависти, питаемое прятавшейся в душе человека тьмой, отпугнуло лишенных материального обличья обитателей серой мглы и развеяло в прах призванные подавить волю смертного чары.
Собрав воедино остававшиеся в нем крупицы силы, Густав заставил их вспыхнуть, подобно огню маяка, и ощутил дрожью пробежавший по телу отклик. Обитавшие в пустоте бесы недовольно зашипели, но человек легко выскользнул из их призрачных объятий и вернулся в нормальный мир.
С трудом перевалившись через невысокий бортик бассейна, сотник плюхнулся на холодные камни брусчатки, с нескрываемым наслаждением обругал двух потерявших от испуга дар речи солдат королевского пехотного полка, и принялся выгребать из волос колючие льдинки.
Одежда вновь промокла до нитки, все тело болело, будто он добирался до Кельма ползком, а сбившееся вечность назад дыхание никак не удавалось успокоить. Но тем не менее Густав Сирлин был просто счастлив. И вовсе не тому, что сумел вырваться из объятий слишком уж гостеприимной пустоты. Нет, в превосходное расположение духа его привел открывавшийся от фонтана вид на замок. Замок, над которым по-прежнему гордо развевались красно-черные знамена Вильгельма Пятого.
— В чьих руках город? — прокашлявшись, спросил Густав у вытянувшихся по стойке смирно солдат и, разогнав в разные стороны плававшие в фонтане льдинки, сполоснул испачканные о брусчатку ладони.
— Город взят, ваша милость…
— А замок?
— Не можем знать, ваша милость, — упер в мостовую древко копья солдат, — нас здесь оставили…
— Ясно.
Откинув с лица мокрые волосы, Густав перевел взгляд на мраморное изваяние посреди фонтана — вставшего на дыбы единорога с отбитым копытом — и вдруг вспомнил, как мальчишкой дрался здесь с другими сорванцами при дележе найденных в воде медяков. И как несколькими годами позже телега с рассаженными по клеткам сыновьями Ульриха Сирлина медленно, очень медленно объезжала площадь, перед тем как выехать на улицу, уходящую к замку.
— Ведьмины отродья! — ревела толпа, швыряя в клетки гнилые яблоки, засохший помет и комья земли. Ни у кого из обывателей Кельма не было причин любить ростовщиков. А уж ростовщиков, обвиненных людьми великого герцога в чернокнижии, и подавно. — Гореть вам в преисподней!
Густав шагнул от фонтана, припоминая, как именно здесь ему рассадило губы пролетевшее меж прутьев клетки яблоко. Он мотнул головой, прогоняя начавшие оживать воспоминания, и решительно зашагал к подножию холма. Но воспоминания не отставали, будто учуявшие добычу гончие, они бежали по пятам и жгли, жгли, жгли душу своими укусами.
На перекрестке переднее колесо телеги попало в выбоину, Густав боднул лбом прутья, и тут же кто-то из бесновавшихся поодаль горожан подскочил и изо всех сил ткнул палкой ему в лицо. Сотник смахнул с рассеченной брови кровь и лишь тогда понял, что это просто текшая с мокрых волос вода.
Он в сердцах выругался и поспешил к замку, не забывая, впрочем, внимательно посматривать по сторонам. И только поэтому вовремя успел заметить полетевшую с крыши черепицу, которая разлетелась на куски, ударившись о прутья клетки, и больно обожгла прикрывавшие лицо руки. Некстати нахлынувшие воспоминания не помешали сотнику резво отскочить в сторону и, задрав голову, уставиться на островерхую крышу. Ветер? Должно быть, так.
Густав Сирлин поежился, на всякий случай положил ладонь на рукоять меча и отправился дальше. Вывороченные из мостовой булыжники со скрежетом отлетели от прутьев решетки, но, наученный горьким опытом, он забился в самый дальний угол клетки. Друзей в этом городе у него больше не осталось. Город превратился в чудовище, жаждущее его крови. И Густав, глотая слезы, поклялся, что непременно его убьет. Убьет Кельм, как убивают взбесившегося пса. Но мало ли какие мечты могут быть у мальчишки десяти лет от роду…
Раздавшийся за углом женский крик темный сотник поначалу принял за причудливую игру вырвавшихся из закоулков памяти кошмаров. Но вскоре крик повторился, и Густав поспешил свернуть на узенькую улочку. Он остановился у огороженного высоким забором трехэтажного особняка, попытался припомнить, кому этот дом принадлежал раньше, а припомнив — улыбнулся. Сегодня определенно был его день.
Когда темный сотник забрался на ограду, мародеры уже собирались отправиться восвояси. Один стаскивал с крыльца заплаканную девицу в порванном платье; второй, не без труда удерживая в каждой руке по меху с вином, пинком отшвырнул с дороги хозяина дома и весело заржал.
Растрепанные волосы, непонятно в чем выпачканные мундиры, легкие кольчуги, пехотные мечи. Нет, эти не из Темной сотни. К тому же, как подозревал Густав, его битые жизнью головорезы свидетелей предпочитали не оставлять…
— Эй! — заметил вдруг присутствие чужака один из мародеров. — Чего уставился? Нам третий не нужен, вали отсюда!
— Кто ваш командир? — Густав перевел взгляд с расквашенной физиономии владельца особняка на беззвучно рыдавшую девицу и спрыгнул во двор.
— А тебе какое дело? — приметив насквозь промокшую одежду сотника, оскалился солдат. — Сказано: вали!
— Мечи на землю, руки за спину, лицом к стене. Быстро!
— Разбежался!
Чудак в мокром платье страха не вызывал. Как решил отпустивший косу девушки мародер, свалившийся на их головы зануда был просто пьян. Вот и меч он прицепил с правой стороны…
Отправляться на виселицу солдат не собирался, а потому выхватил из ножен короткий клинок и рванул к Густаву. И, не успев даже замахнуться, рухнул на землю — уверенно направленный левой рукой сотника тяжелый меч без труда рассек легкую кольчугу, перебил ключицу и засел в грудине.
Густав молча высвободил из бездыханного тела лезвие меча и шагнул навстречу второму пехотинцу. Явно успевший приложиться к меху с вином мародер не сообразил, что пора уносить ноги, бросился на подмогу подельнику и разделил его участь.
— Благодарю! Благодарю вас, господин! — запричитал владелец особняка — тучный старик с расползшейся на всю макушку лысиной, которую он имел обыкновение прятать под куцей шапочкой. — Они забрали деньги и хотели надругаться над моей невесткой…