Восемнадцатый день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу.
Офицер по особым поручениям лейтенант Гретхен де Мезьер.
Когда гауптман Серегин издал Призыв, собирая к себе всех Верных, я с радостью побежала к нему со всех ног, как и любая девица, влюбленная в героя, тем более что мой герой стал самым настоящим богом войны. Мне было все равно, что он выбрал в жены другую женщину. Знаю я эту историю – эта княгинька сама легла под него, задирая на себе юбки, как последняя девка. Мне было все равно, что он никогда не станет моим мужчиной – ни первым, ни тем более вторым. Просто мое сердце откликнулось на Призыв, и после этого меня было уже не остановить.
В день Битвы при Дороге я находилась рядом со штурмбанфюрером Гапке, сидя в седле массивного вороного дестрие. Моя специализация – это легкая кавалерия и, несмотря на все изменения, произошедшие с моим телом, мне никогда не сравниться с рубаками Гапке ни в мощи таранного копейного удара, ни в умении рубить тяжелым кавалерийским палашом. Конечно, я была там не закованным в латы воином в железных рядах, построившихся для атаки, а всего лишь посыльным, готовым сорваться с места по приказу командира, с важным донесением в своей сумке.
Скакать мне никуда не пришлось, зато я стала свидетелем того, как «пятерка» применила какую-то новую магию, которая была видна даже обычными глазами, как героически дрались боевые лилитки (пока всего лишь в свое отмщение) и как дело завершил удар наших пеших спитцеров. Как только наша пехота получила возможность атаковать врага, одоспешенного как древнегреческие гоплиты, она в мгновение ока смяла его, проткнула своими пиками-спитсами, разделила на несколько частей и добила в ужасе кровавой рукопашной схватки. Я мчалась рядом с Гапке через проход, открывшийся между расступившимися пехотными ротами, и видела, сколько было погибших и тяжело раненых лилиток, которые, даже умирая, вцеплялись врагу в глотку и не разжимали объятий. Безумству храбрых поем мы песню – так, кажется, говорила унтер-офицер Кобра и я с ней совершенно согласна.
Ну а потом все кончилось – мы победили, и Гапке отослал меня обратно в город. Мол, совершенно негоже молодой девушке смотреть на то, что обычно бывает после битвы. Я потом узнавала и выяснила, что ничего такого особенного и не было. Никаких буйств, резни и насилия, обычно свойственных времени после битвы, не произошло. Да и кого там было резать – не свою же будущую прислугу, которая только и ждет, чтобы настоящий тевтон предъявил на нее свои права? И как возможно изнасиловать женщину, которая заранее согласно на все и в любой позе, лишь бы с настоящим мужиком. Что же касается грабежа обоза, то тьфу это был, а не обоз. Основное содержимое – это бочки под волшебную воду и деревянные клетки для перевозки пленных; но тут им хрен во все поросячье рыло. Клетки Гапке приказал изрубить на месте, а бочки вместе с ящерами отправить в заброшенный город, ибо пригодится воды напиться. Гапке у нас очень хозяйственный, и ужасно расстраивается, если потеряется хоть один подковный гвоздик..
Но и в заброшенном городе я без дела тоже не осталась и помогала выгружать из штурмоносца раненых лилиток и относить их в купальни на первичную магическую обработку. Многие из них были так страшно изранены, что жизнь в них держалась только благодаря лечебной магии. Санитарный конвейер русских работал без перебоев, и только мы с бывшими жертвенными «овечками» херра Тойфеля успевали провести через регенерирующие ванны в купальнях одну партию раненых, как снова прилетал штурмоносец, и все начиналось сначала. И только изредка среди раненых лилиток попадались наши пехотинцы, и то у них были только легкие ранения. Безумный конвейер боли и беды – вот что такое любая большая битва. Это хорошо, что здесь у нас под рукой был магический фонтан, мальчик Дима Колдун с его заклинаниями регенерации, маленькая богиня Лилия, способная творить чудеса. А не будь этого всего, большинство этих женщин не выжили бы. Когда-то я сама оказалась в их положении – и меня не бросили, вылечили и подняли на ноги, а потом начали учить уму-разуму.
Когда все кончилось, я присела в уголке вместе с несколькими бывшими жертвенными «овечками» херра Тойфеля, и все мы как следует выплакались, постаравшись привести себя в порядок к тому моменту, когда в заброшенный город начнут возвращаться победители. Когда они вернулись, то в нем стало тесно, как на базаре в воскресный день; множество перешедших на нашу сторону лилиток заполнили даже те кварталы, которые ранее пустовали за ненадобностью. Стало шумно и тесно, а взятые в поход полевые кухни едва успевали кормить эту орду. А ночью начался Призыв. Гауптман Серегин звал к себе всех Верных, и от этого я неожиданно проснулась с пересохшим ртом и бьющимся где-то под горлом сердцем. Это было так волнительно и прекрасно, насколько только можно вообразить. За таким счастьем я могла бы бежать хоть на край света, ведь Серегин – лучший из известных мужчин в моей жизни, звал меня к себе. И я понимала, что нужна я ему только как воин, а не как женщина, но все равно была готова бежать за ним хоть на край света.
В ту ночь я так больше и не ложилась. С большим трудом дождавшись рассвета, я оделась и побежала на площадь с фонтаном, и вместе со мной были мои подруги Хельга и Урсула, которые тоже услышали Призыв. Кстати, из того квартала, в котором квартировали мы, тевтоны, выходило совсем мало народу, зато с другой стороны главной улицы, где были поселены бывшие жертвенные «овечки» херра Тойфеля, девки валили просто валом. Видимо, Призыв доставал их одну за другой, и они, поднявшись со своих постелей, одевались и выходили на улицу. До какой-то степени это даже казалось страшным – все девки шли на площадь молча, совсем не разговаривая между собой, слышался только стук подошв или шлепки босых ног, если дело касалось рослых плечистых боевых лилиток.
А там, на площади, толпа все уплотнялась и уплотнялась, а солнце поднималось все выше; и вот на площади уже яблоку негде было упасть, а девки все подходили и подходили. Одними из последних появились амазонки, и среди них эта задавака Агния вместе со знаменем. И почти сразу же появился Он – солнцеликий и лучезарный, дорогой и любимый, великий герой, совершивший многое, что невозможно для простого человека, который наконец достиг божественности…
Постой, сказала я себе, сам Серегин не считал себя ни солнцеликим, ни лучезарным, и уж тем более достигшим божественности великим героем. Я не буду спорить с тем, что он невероятно крут – и при этом честен, умен и справедлив, и в силу этого пользуется уважением своих товарищей и любовью всего приближенного к нему женского пола. И только. Если, отдавая ему рапорт, начать выражаться так витиевато, как только что пришло мне в голову, то вместо похвалы можно заработать пару нарядов на тяжелые и грязные работы, если не чего похуже. Эту гадость мне кто-то нашептывает прямо в мозг, и если я поймаю гада, то прибью его насмерть, пусть даже он бессмертный.
Но гад ловиться не пожелал, тем более что гауптман Серегин, выхватив меч, заговорил – и слова его были мне как медом по душе. Древний арийский обычай – клятва на мече; а то, что раньше этот меч принадлежал бывшему богу войны Аресу, только усиливало действие клятвы. Когда Серегин договорил и после наших дружных криков о том, что мы подтверждаем его клятву, по русскому обычаю поцеловал край знамени, меч вспыхнул ярким светом, и прогремевший гром запечатал наше свершившееся Единство своей печатью. Я посмотрела на свой клинок, что лежал прямо предо мной на брусчатой мостовой – и увидела, что он тоже чуть заметно светится молочно-жемчужным светом. Так же, как я с того момента чувствовала свое единство с Серегиным и остальными сестрами и братьями – так же и мой меч, мой верный товарищ и защитник, стал единым целым с мечом Ареса и другими мечами Единства.
Сразу после церемонии Единения гауптман Серегин произвел меня в лейтенанты и сделал офицером по особым поручениям, сказав, что людям из его ближнего круга сейчас не время отсиживаться на тихих и спокойных унтер-офицерских должностях. Работа моя теперь заключается в том, что я должна идти туда не знаю куда и приносить то не знаю что. Это такой трудный для понимания русский юмор, который больше всего напоминает криптограммы высших порядков.
А на следующий день мои современники тевтоны выступили в поход на завоевание этого мира. Фройляйн Кобра и фройляйн Анна сказали, что это сделано для того, чтобы их тоже не затопил Призыв. У гауптмана Серегина и покровительствующего ему небесного Отца совсем нет желания, чтобы мои современники, помимо выполнения задач по завоеванию этого мира, присоединились к нам в походе в верхние миры. А местных содомитов, простите меня, кто гонять будет? Печаль, конечно, расставаться с соплеменниками – но ничего не поделать. Теперь мне на родном языке и словом-то не с кем будет перекинуться, потому что бывшие «овечки» не любят говорить по-тевтонски – для них это язык ужаса, в котором они выросли. Да и для меня это расставание с Гапке и другими моими соплеменниками – скорее, знак еще одного этапа моего взросления и превращения в совершенно другого человека. Мое дело теперь – идти через миры вместе с Серегиным, а их дело – вести в этих мирах бои местного значения, истребляя угнездившуюся там нечисть. Ну и, конечно, горечь расставания сглаживалась греющими мое сердце первыми офицерскими погонами.
Первым моим поручением в звании лейтенанта было сопровождать обратно в наш исходный мир эту зазнайку-плутократку Мэри Смитсон, которой Серегин поручил закупать снаряжение для нашего пополнения. Конечно, лучшее во всем мире снаряжение делают именно наши мастера. На севере даже приличную сталь сварить не могут, не говоря уже о том, чтобы правильно ее обработать. Нельзя сказать, что меня не обрадовало это поручение. Конечно, мне было приятно еще раз взглянуть на родные места, снова побывать в нашем поместье, где мне знаком каждый уголок, еще раз обнять моего старого отца и поговорить с любимой нянюшкой.